Альбер Коэн - Любовь властелина
— Это приказ о назначении, который вы передадите вашему мужу в случае, если я проиграю пари. Директор секции разоружения. Он там будет бездельничать так же успешно, как и любой другой на этом месте. Я поздравляю вас, нос больше не блестит. Мне, я так думаю, идет этот смокинг, правда? Да, он мне очень идет, спасибо.
Он взял розу, глубоко вдохнул аромат и отбросил в сторону. Держа в руке четки из сандалового дерева, он обошел гостиную, затем вернулся к зеркалу, оглядел свою грудь.
Хорошее местечко — в углу, образованном грудной костью и третьим межреберным промежутком. Но в самый ответственный момент возможно ошибиться, когда нажмешь на спуск, поскольку в момент ухода так или иначе охватит волнение. Значит, это местечко нужно заранее отметить, нужно сделать там татуировку, голубое пятнышко. Вдруг раздался звонок. Он снял трубку.
— Добрый вечер, Адриан. Нет, вы меня не побеспокоили. Да, мне нужны ваши комментарии. У вас есть время. Нет-нет, вы мне не помешали. Я еще не начал ее соблазнять. Да, кстати, в вашем романе не забудьте про изначальное презрение Дон-Жуана. Как я вам уже сказал, это презрение обусловлено тем, что он знает: стоит ему захотеть, за три дня или даже за три часа эта гордая дама из общества, такая недоступная и надменная в своем кресле, будет идиотски ворковать и принимать в постели позы, несовместимые с ее нынешним достоинством. Все дело в стратегии. Итак, с самого начала он не особенно уважает ее, и ему представляется смешным, что она так пристойно сидит в кресле, что она избегает смотреть на его домашний халат. Смешным, потому что он знает, стоит ему постараться, она будет скакать, как карп и задыхаться, как загнанный зверь, ночная рабыня, голая, дергающаяся под ним, о бедный Жуан, она будет то тихонько постанывать, то вскрикивать, и глаза ее закатятся в священном экстазе. О та, которая не даст себя соблазнить или же станет моей из благородных побуждений, я буду валяться в пыли у ее ног всю мою жизнь! Итак, изначальное презрение, но оправданное постоянно кровоточащим сожалением.
Странно, что мне все время хочется изливать тебе душу, дорогой Адриан. О, к какому притворству, к какому комедиантству они меня принуждают! Мне приходится жить, и притом не диким и грязным кочевником, разрубающим противника надвое одним махом. Эти люди такие злые, что, если я скажу им правду о бессмысленности наших занятий и о фарсе, который разыгрывает наше так называемое общество, они лишат меня средств к существованию. А деньги мне нужны. Не потому, что у меня душа банкира, но я до глупости уязвим, до такой степени, что теряю сознание в нетопленой комнате, а от холодной воды у меня немеют пальцы, даже летом. И вообще, мне не хочется попадать в эту их мясорубку. Они всегда так подло обращаются с теми, у кого нет денег. Я-то знаю, я это пережил. И еще я остаюсь в роли заместителя генерального шута, чтобы не стать бедняком с душой бедняка. Нищета унижает. Бедняк становится уродливым, он вынужден ездить на автобусе, он реже моется, от него воняет потом, он считает копейки, теряет всю вальяжность и больше никого не может искренне презирать. Хорошо презирать могут только имущие и правящие. Гёте презирал лучше, чем Руссо…
Что-что? Еще какие-нибудь детали про Дон-Жуана? Ну хорошо, вот, например, он плохо слушал собеседника, потому что в это время занимался тем, что узнавал о нем гораздо больше, разглядывая его, это ведь намного интереснее. Но при этом всегда некая отстраненность со всеми, даже с теми, кого он любит. Он их видит, но не воспринимает их реальными, отдельными от него существами. Они ему кажутся призраками, фигурами, созданными его воображением. Он одинок, нет, не одинок, а разыгрывает роль одиночки. Ну, что еще? Постоянное присутствие рядом с ним смерти, его одержимость ее неизбежностью, его тяга к смерти в три часа ночи. Еще тяга к поражению. В Лондоне, в прошлом году, молодая княгиня или что-то в этом роде, которой его представили. Он ей тут же понравился. Они пошли в маленькую комнату, подальше от всех, чтобы поболтать вдвоем, то есть чтобы начать то, что заканчивается обычно в постели. И тут его охватило невыносимое желание коснуться последней косточки ее позвоночника, это место называется копчик. Что он и проделал, когда она только собиралась сесть в кресло. Он объяснил ей, что хотел потрогать остатки хвостика, который достался нам от наших далеких предков. Она не одобрила его научный интерес.
Еще? Несмотря на все злые слова, которые он о них говорит, только женщины вызывают у него добрые чувства. С мужчинами он должен держать себя в узде, напускать на себя рассудительность. Женщины же не критикуют его, принимают таким, каков он есть, находят совершенно естественными его халаты и четки. Материнское чувство. Летом, когда он провел несколько дней у Изольды, она не удивилась, увидев, как он разгуливал по парку в халате из чесучи — от жары, в пробковом шлеме — от солнца, в высоких сапогах — от москитов, которых он боялся, и с мухобойкой из лошадиного хвоста — от мерзких слепней. Она была снисходительна, она сочла совершенно естественным это дурацкое облачение негритянского царька. Но из всех его женщин самая любимая — маленькая Эдме, карлица из Армии спасения с кривыми ногами; она его настоящий друг.
Да, Адриан, это так легко — соблазнить их. До такой степени, что в детстве мне удалось украсть одну женщину. Я при этом придумал невероятную историю с двумя братьями-близнецами, один был бритый, а другой — с фальшивыми усами. Все это я рассказал ей на следующий день у фиолетового моря Кефалонии.
Объясните еще как следует, откуда у Дон-Жуана эта безумная страсть соблазнять. Ведь, по сути дела, он целомудрен и не особенно ценит постельные забавы, он находит их однообразными и рудиментарными и в конечном итоге просто смешными. Но это нужно, чтобы они любили его. Такова их сущность. Им это необходимо. В общем, ему надо чувствовать себя любимым. Во-первых, он отвлекается от мысли о смерти и о том, что потом никакой жизни, никакого Бога, никакой надежды, никакого смысла, ничего, кроме вселенской тишины и пустоты. Короче, любовь женщины помогает ему забыться и заглушить тоску. Во-вторых, в поисках утешения и поддержки. Поскольку они испытывают к нему обожание, они сочувствуют ему, потому что он так сильно отличается от других. В этом его величие, за которым неизбежно следует благородная дама, чье имя — Одиночество. В-третьих, они утешают его еще и потому, что он не король, ибо он не создан быть королем, по рождению и без всяких усилий. Корона не для него, а политическим лидером он быть гнушается. Поскольку, чтобы тебя избрали массы, надо походить на них, быть одним из них, надо быть заурядностью. Таким образом, он правит женщинами, это его народ, и выбирает он чистых и благородных, потому что какое удовольствие покорять нечистых? И вообще, кстати, лучшие ночные рабыни получаются из чистых и благородных. Она думает сейчас: какой же он противный, — и это хороший знак.
Но самая важная движущая сила этой безумной страсти — надежда на поражение и на ту, что сумеет устоять. Увы, поражений не бывает. Он жаждет Бога, но каждая из его печальных побед, к несчастью, мало способствует подтверждению существования Бога. Все эти чистые и благородные, что одна за другой так быстро принимают горизонтальное положение, вчера они — мадонны, сегодня — фурии, томные и дымные, все они доказывают ему вновь и вновь, что не существует абсолютной добродетели и что, следовательно, опять этот Бог, на которого он надеялся, не желает существовать, и что я могу с этим поделать? А теперь, дорогой Адриан, я покидаю тебя, потому что мне нужно соблазнить ту, что слушает наш разговор и ненавидит меня. Но быть ей моей, обещаю тебе, и быть ей в ловушке, ибо я — Солаль Четырнадцатый из Солалей, человек без имени, как и все перворожденные старшей ветви Солалей, и вправду в ловушке, ибо как она сможет меня назвать во время наших совместных восторгов? Да, малыш Дэм, с мстительной радостью боли я соблазню ее, и в великой любви мы отправимся к благословенному острову, она и я, сегодня же ночью, пока ты будешь мирно почивать в своем спальном вагоне. Ну, прощай, Адриан, и прости меня.
Он положил трубку и застыл неподвижно. Если нет татуировщика в Женеве, он поедет в Марсель. В любом баре в Старом порту ему покажут, кто этим занимается. Гарантия быстрой смерти — вот что важно в жизни. Он обернулся к ней.
— Ваш муж вообще-то счастливчик. Все-то у него есть. И родина, и друзья, и близкие, и подобные ему, и верования, и Бог. А я всегда один, всем чужой, на туго натянутом канате. Как же я устал, что от меня вечно ждут чего угодно, что я могу рассчитывать лишь на свои таланты еврейского интеллигента. Меня охватывает безумное желание быть сирым и убогим, но причастным — обычным, нормальным человеком, которого сопровождает от колыбели до могилы множество правил, и они закрепляются образом жизни и законами, это безумное желание быть почтальоном в захолустном местечке, или путевым обходчиком, или жандармом, которого все знают, любят и приветствуют на улице, который по вечерам играет в белот с друзьями. А я всегда один, и только женщины любят меня, и мне стыдно за их любовь.
