Альбер Коэн - Любовь властелина

Альбер Коэн

Любовь властелина

Мое жене

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Спешившись, он шел вдоль кустов орешника и шиповника, а за ним конюх вел под уздцы двух лошадей, шел в шуршании лесной тишины, обнаженный по пояс, в лучах полуденного солнца, шел и улыбался, загадочный и царственный, уверенный в победе. Два раза он струсил и не решился — вчера и позавчера. Сегодня, в первый майский день, он должен решиться, и она должна полюбить его.

Он шел вдоль зарослей по дремучему неподвижному старому лесу, пронизанному солнечными бликами, прекрасный и благородный, как его предок Аарон, брат Моисея, шел, внезапно разражаясь смехом, самый безумный из сынов человеческих, смеясь от избытка молодости и любви, то срывая цветок и принимаясь грызть стебелек, то пританцовывая, знатный вельможа в высоких сапогах, танцуя и смеясь в ослепительных лучах солнца, пробивающегося сквозь ветви, танцуя грациозно, в сопровождении двух умных животных, танцуя от любви и предчувствия грядущей победы, пока его подданные, все лесные твари, предавались бездумной суете: крохотные ящерки замирали под пластинчатыми шляпками больших грибов, блестящие мухи вились в воздухе по причудливым траекториям, пауки выглядывали из зарослей вереска и подстерегали долгоносиков с их доисторическими хоботками, муравьи то ощупывали друг друга, обмениваясь одним им понятными знаками, то спешили по своим делам, проворные лекари-дятлы долбили деревья, жабы оплакивали свое одиночество, звенели пугливые кузнечики, недовольно ухали совы, разбуженные среди бела дня.

Он остановился, снял с плеча конюха сумку, нужную для задуманной им инсценировки, и приказал привязать лошадей к ветке и ждать его — столько, сколько понадобится, до вечера или даже дольше, пока он не свистнет. И как только ты услышишь свист, приведешь мне лошадей, и я дам тебе столько денег, сколько захочешь, клянусь честью! Потому что то, что я надеюсь сегодня испытать, не испытывал еще никогда ни один человек, знай это, ни один человек с начала времен. Да, браг, столько денег, сколько захочешь! Так сказал он, и от радости хлестнул хлыстом свой сапог, и направился навстречу судьбе к дому, где жила эта женщина.

Остановившись перед богатой виллой в стиле швейцарского шале, настолько вылизанной, что она сверкала, как черное дерево, он заметил на крыше чашечки анемометра — и решился. Держа в руке сумку, он осторожно толкнул калитку и вошел. Береза склонила перед ним свою кудрявую голову, в ее ветвях множество птичек тонкими дурацкими голосами щебетали, как прекрасен этот мир. Чтобы под ногами не хрустел гравий, он отпрыгнул на обочину, к бордюру из гортензий, окаймленному камушками. Подойдя к окну, он укрылся в извивах плюща и заглянул внутрь. Она играла на пианино в большой комнате, отделанной красным бархатом и позолоченным деревом. Играй, моя красавица, ты еще не знаешь, что тебя ждет, прошептал он.

Он залез на сливу, подтянулся до балкона первого этажа, поставил ногу на перила, рукой схватился за какую-то выступающую деревянную деталь, добрался до подоконника на втором этаже, раздвинул полуоткрытые ставни и занавески и одним махом оказался в комнате. Ну вот, опять у нее, как вчера и позавчера. Но сегодня он объявится ей, он решится. Быстрей, надо успеть подготовить представление.

Обнаженный по пояс, он склонился над сумкой и вытащил из нее обтрепанное пальто и траченную молью меховую шапку, удивился командорской орденской ленте, на которую натолкнулась его рука. Раз уж она здесь, такая красная и красивая, надо ее надеть. Завязав ленту вокруг шеи, он направился к большому зеркалу. Да, красив до тошноты. Бесстрастное лицо, увенчанное мраком спутанных кудрей. Узкие бедра, плоский живот, широкая грудь, и под загорелой кожей, как змеи, шевелятся тугие мускулы. И всю эту красоту — потом на кладбище, желтенькую здесь, зелененькую там, совсем одинокую в полусгнившем от сырости ящике. Да, посмотрим, как они его захотят такого, молчаливого и одеревеневшего в своем коробе. Он радостно улыбнулся и снова принялся бродить по комнате, время от времени взвешивая на ладони пистолет. Остановившись, он внимательно всмотрелся, чтобы оценить достоинства маленького мощного друга, всегда готового оказать услугу. Там притаилась пуля, которая вскоре… да, вскоре. Нет, только не в висок, можно выжить и ослепнуть. Сердце — это да, то что надо — но ведь можно промахнуться и попасть ниже. Хорошее местечко — в углу, образованном грудной костью и третьим межреберным промежутком. Он взял с туалетного столика ручку, валявшуюся рядом с флаконом духов, обозначил ею заветное место и улыбнулся. Там будет маленькая звездчатая дырочка, окруженная черными точками, в нескольких сантиметрах от соска, который столькие нимфы любили целовать. Ну что, покончить раз и навсегда с этой каторгой? Развязаться с людишками, способными только на ненависть и ложь? Свежевымытый и тщательно выбритый, он будет очень даже презентабельным покойником — и к тому же командором. Нет, прежде надо опробовать сию неслыханную затею. Благословенна будь, если ты такова, какой я тебя считаю, прошептал он, а тем временем пианино внизу рассыпало сладостные аккорды, и он, поцеловав свою руку, снова принялся ходить по комнате, полуголый и нелепый командор, держа у самого носа флакон с духами и без устали вдыхая их аромат. Перед столиком у изголовья он остановился. На мраморной поверхности — книга Бергсона и шоколадные батончики. Нет-нет, спасибо, мне не хочется. На кровати — школьная тетрадь. Он открыл ее, поднес к губам, затем принялся читать.

«Я решила: стану талантливой писательницей. Но это же мой дебют в литературе, поэтому надо подготовиться. Вот для начала неплохая идея — записывать в эту тетрадку все, что придет в голову о моей семье и обо мне. А когда наберется сотня страниц, я выберу то, что действительно правдиво и хорошо, и начну свой роман, только заменю все имена».

«Приступаю с волнением. Я считаю, что у меня вполне может быть творческий дар — по крайней мере, надеюсь. Решено — каждый день писать не меньше десяти страниц. Если я не знаю, как закончить фразу, или запутаюсь, можно использовать телеграфный стиль. Но главное, чтобы в романе были только правдивые фразы. Ну, вперед!»

«Но прежде чем начать, нужно рассказать историю собаки по имени Пятнашка. Она не имеет отношения к моей семье, но это очень красивая история, и она свидетельствует о душевных достоинствах этой собаки и англичан, которые стали о ней заботиться. Кстати, можно использовать эту тему в моем романе. Несколько дней назад я прочитала в "Дейли телеграф" (я иногда ее покупаю, чтобы не утратить связь с Англией), что пес Пятнашка, черно-белая дворняжка, имел привычку каждый вечер ждать своего хозяина в здании автовокзала, в 6 часов, в Севеноаке. (Слишком много "в". Переделать фразу.) И вот в среду вечером хозяин не вышел из автобуса, а Пятнашка не тронулся с места и всю ночь сидел на дороге, в холоде и сырости. Велосипедист, который хорошо знал его и видел около шести вечера накануне, снова увидал его на следующий день в восемь утра, он сидел на том же самом месте и преданно ждал хозяина, бедняжечка. Велосипедист был так растроган, что поделился с Пятнашкой своими бутербродами, а потом обратился к инспектору Общества защиты животных (ОЗЖ) в Севеноаке. Дело расследовали, и выяснилось, что хозяин Пятнашки внезапно умер в Лондоне от сердечного приступа. Больше никаких подробностей в газете не было».

«Меня ужасно расстроили страдания бедного малыша, который четырнадцать часов подряд ждал своего хозяина, и я дала телеграмму в ОЗЖ (будучи членом этого благотворительного общества), что я готова взять Пятнашку к себе, и попросила отправить его сюда самолетом за мой счет. В тот же день телеграфом пришел ответ: "Пятнашку уже взяли". Тогда я телеграфировала: "Заслуживают ли доверия его новые хозяева? Напишите подробней". Ответ, пришедший письмом, был великолепен. Я привожу его целиком, чтобы показать, какие замечательные люди англичане. Перевожу: "Дорогая мадам, отвечая на Ваш вопрос, мы с удовольствием доводим до Вашего сведения, что Пятнашку взял его светлость архиепископ Кентерберийский, примас всей Англии, который, как нам кажется, может гарантировать высокие нравственные качества. На первом обеде в епископском дворце Пятнашка продемонстрировал отменный аппетит. Искренне Ваш…"».

«Теперь — о моей семье и обо мне. При рождении я получила имя Ариадна Кассандра Коризанда д'Обль. Д'Обль считается одной из лучших фамилий Женевы. Они родом из Франции, но в 1560 году присоединились к Кальвину. Наша семья дала Женеве ученых, философов, невероятно достойных и образованных банкиров и множество священников, поддерживающих святое дело Реформации. У меня даже был предок, который помогал Паскалю в каких-то его опытах. Женевская аристократия — лучшая из всех, не считая английского дворянства. Моя бабушка была из Армийотов-Идиотов. Потому что в семье была одна ветвь — люди достойные, а именно Армийоты-Идиоты, а были ничтожные, назывались Армийо-Гнилье. Конечно же, второе имя, то есть прозвище, никогда не писалось, их называли так для удобства, чтоб понять, о какой ветви идет речь — с конечным "т" или без. К сожалению, наш род скоро угаснет. Все д'Обли уже померли, кроме дяди Агриппы, который холост и, соответственно, не продолжит род. А у меня, если когда-нибудь будут дети, их станут именовать Дэмы, всего лишь Дэмы.