Джумпа Лахири - На новой земле
Больше всего в отношениях с Навином Хему привлекала изначальная определенность целей и задач: цель, собственно, состояла в том, чтобы пожениться, задача — понравиться друг другу настолько, чтобы можно было принять это серьезное решение. После многих лет обманов и лжи Хема про себя умилялась от такого подхода к семейной жизни: то, что когда-то в юности отпугивало ее ограничением надуманных свобод, теперь, наоборот, полностью освободило от зависимости от Джулиана. Ей заранее понравился человек, готовый жениться на ней заочно, а когда они встретились, она нашла привлекательными его задумчивые карие глаза, продолговатое лицо и тонкую полоску усов над верхней губой. После их помолвки с Навином Джулиан не объявлялся: кончились его неожиданные ночные визиты, звонки в обеденный перерыв, после которых она до вечера не могла прийти в себя. Они с Джулианом были вместе более десяти лет, и Хема не могла поверить, что их отношения можно было прервать так просто, одним телефонным звонком. «Я помолвлена и выхожу замуж», — сказала она Джулиану, когда тот позвонил, чтобы предложить ей провести вместе выходные. А он обвинил ее в том, что она обманывала его, и бросил трубку. И с тех пор она больше ничего о нем не знала.
Что же, теперь она свободна от них обоих — свободна от прошлого и будущего, надежно укрыта в месте, где свидетельства древних эпох стоят плечом к плечу, как гости на слишком людной вечеринке. Она оставлена один на один с работой, в первый и, видимо, в последний раз в одиночестве за границей. И Хема наслаждалась ощущением полной обособленности от мира, без всякого усилия погрузилась в молчаливую ежедневную рутину, а вечером, после теплой душистой ванны, без задних ног засыпала в кровати Джованны. Странная у подруги была спальня — крошечная по размеру, но с высоченным, уходящим в вечный полумрак потолком, с огромными, всегда закрытыми ставнями окнами, которые защищали ее от солнца, но пропускали малейший звук. Впрочем, Хему не тревожили ни гудки скутеров, ни постоянный шум автомобилей, несущихся по виа Аренула, ни резкий треск поднимаемых решеток продуктовых лавочек, ни монотонное завывание «скорых» — наоборот, этот несмолкаемый гул большого города убаюкивал ее. В чем-то Рим слегка напоминал Калькутту: может быть, громадами домов, изъеденных коррозией, или пальмовыми деревьями, или тем, что центральные улицы перейти было практически невозможно? Как и Калькутта, на первый взгляд Рим казался открытым и дружелюбным — он легко показывал посторонним свой верхний, неглубокий слой, но постичь его было невозможно. Хема прекрасно владела языком, на котором говорили древние жители этого города, и так много знала о них, но в современном Риме она была лишь одной из миллионов проходящих по нему туристок. Кроме Джованны, которая жила сейчас в Берлине, Хема не знала в Риме абсолютно никого.
Утром Хема заваривала себе кофе, грела молоко, намазывала джемом квадратики купленных в ближайшей лавочке тостов, и к восьми утра уже сидела за рабочим столом Джованны, заваленным книгами, тетрадями и блокнотами и огромными словарями латинской грамматики. Несмотря на то что она мечтала обойти сотни достопримечательностей, Хема каждый день работала до часа дня — соблюдение этого многолетнего ритуала помогало ей организовать свое время. Она уже многого добилась в жизни: стала уважаемым человеком, профессором истории, а ее диссертация по Лукрецию — объемный труд, плод нескольких лет работы — вышла небольшим тиражом и получила высокую оценку нескольких десятков знатоков в этой области. И все же Хема продолжала научные исследования, поскольку наибольшее удовольствие получала именно от этих тихих, одиноких часов работы за столом, наедине с молчаливыми собеседниками. С пятнадцати лет Хема пристрастилась к чтению латинских текстов — поначалу каждая фраза казалась ей набором слов, головоломкой, смысл которой требовалось разгадать. Знания, которые она приобретала в течение многих лет, забытые слова и сочетания слов, грамматика и синтаксис казались ей священными, так как помогали возродить к жизни давно умерший язык.
Теперь она занималась этрусками — несколько месяцев назад Хема побывала на лекции об отсылках к этрусской культуре в сочинениях Вергилия, и это подхлестнуло ее любопытство. Ее и так давно уже занимала эта таинственная, предшествовавшая Риму цивилизация, пришедшая в центр Апеннинского полуострова, видимо, из Малой Азии, и процветавшая почти четыре столетия. К тому же более сотни лет этруски правили Римом, пока, недовольные тиранством Тарквиния Гордого, римляне не изгнали его. Позже эта цивилизация была забыта, не осталось почти никаких письменных доказательств ее существования. Основным культурным наследием Этрурии были некрополи и предметы, связанные с погребальным обрядом: драгоценности и расписные вазы, оружие и одежда, которую складывали в местах захоронений, чтобы обеспечить умерших всем необходимым по ту сторону реки жизни. Хема читала о гаруспиках, этрусских предсказателях, гадавших по внутренностям жертвенных животных и толковавших явления природы, сны беременных женщин и особенности построения птичьих косяков при перелете. По возвращении в Уэллсли Хема планировала организовать семинар на тему влияния этрусков на античную культуру, а возможно, если удастся набрать достаточно материала, набросать план новой книги. Она съездила в Ватикан посмотреть коллекцию этрусского наследия в Григорианском Египетском музее, а также Музей этрусков на виллу Джулия. Теперь Хема внимательно прочесывала Цицерона и Сенеку, Ливия и Плиния на предмет любых сведений об этрусках, даже прочитала фрагменты работ римского сенатора-астролога Нигидия Фигула, закладывая страницы кусочками цветной бумаги и занося самые интересные сведения в свой компьютер.
Хема так увлеклась своими исследованиями, что не позвонила никому из друзей Джованны. Ее вполне устраивало проводить дни в одиночестве, работать, читать, обедать в ресторане у портика Октавии. После обеда Хема обычно гуляла по Риму — заходила в церкви, бродила по грязноватым узким улочкам, выходящим на просторные, залитые солнцем площади. Вечера она проводила дома, готовила себе простые блюда, которые съедала перед телевизором. Ей не хотелось идти в ресторан вечером одной, в Риме это, похоже было не принято. Странно, конечно, но, когда она приезжала сюда с Джулианом, итальянские мужчины безошибочно чувствовали, что ее сердце занято, и никогда не подходили к ней, даже если она сидела в кафе одна. Теперь же, несмотря на помолвку с Навином, Хема болезненно остро чувствовала интерес римских мужчин — на улице ее постоянно оглядывали с ног до головы, иногда окликали или свистели ей вслед. И хотя ей было приятно такое внимание, каждый раз оно напоминало ей о том, что их отношения с Навином не имеют ничего общего с любовью.
По субботам, вместо того чтобы проводить утренние часы в работе, Хема давала себе отдохнуть и шла на Кампо-ди-Фиори, на традиционный овощной базар на открытом воздухе. Она со скрытой завистью наблюдала, как молодые, стильно одетые итальянки, увешанные золотом и легко удерживающиеся на трехдюймовых каблуках, толкают перед собой нарядные коляски и покупают овощи и фрукты «на кило». Эти женщины с их пышными черными волосами, в черных очках, которые пока не скрывали морщин, были гораздо моложе Хемы, но в их обществе она чувствовала себя неопытной девочкой. Она знала, что ей недостает их уверенности в себе, их шарма, но, как ни старалась, не могла заставить себя так же игриво улыбаться и флиртовать с продавцами овощей. Наверное, за время их романа с Джулианом Хема слишком привыкла к роли «другой женщины». Поначалу их тайные встречи казались ей ужасно романтичными, а себя она считала «светской» женщиной, свободной от условностей, но постепенно ограничения ее положения начали ее раздражать. Зачем же она по доброй воле лишила себя удовольствия открытого общения с мужчиной? Зачем потеряла столько лет? Она ведь не могла даже мечтать о детях… Но вот пришел Навин и все исправил — они оба знали, что уже не молоды, и ее будущий муж несколько раз настойчиво намекнул, что сразу после свадьбы им надо будет не откладывая заняться продолжением рода.
Однажды после обеда Хема почувствовала такой прилив сил, что прошла пешком сначала до пьяцца дель-Пополо, а потом дошла и до виллы Джулия, чтобы еще раз взглянуть на коллекцию этрусского искусства. В музее Хема прошлась по залам, тронутая, как обычно, видом потрескавшихся мисок и ложек, которые касались губ давно умерших людей; рассматривая замысловато украшенные фибулы — бронзовые пряжки и тонкие палочки, которыми древние матроны наносили себе на кожу духи. Но в этот раз, взглянув на знаменитый гигантский саркофаг жениха и невесты, заключенный в стеклянный куб, Хема не могла удержаться от слез. Почему-то ей в голову пришел Навин. Глядя на фигуры улыбающихся молодоженов, сидящих тесно прижавшись друг к другу, на крышке их общего гроба, Хема вдруг подумала, что в ее будущем браке тоже есть что-то изначально мертвое, неестественное. Умом она понимала, конечно, что любовь может прийти к ним с Навином с годами и осветить их брак, как это получилось у ее родителей, но по дороге домой будущее виделось ей в мрачном свете. Она зашла в овощную лавку на виа дей-Джуббонари, купила пучок салата, коробку спагетти, свежие грибы и сметану для соуса. Она осторожно прошла по мощеному дворику дома Джованны мимо кассы портика, где ее лениво приветствовали слоняющиеся по площади носильщики. Во дворе каменный лев нескончаемо лил воду из широко разинутой пасти. Хема устало поднялась по крутой лестнице на третий этаж, за день она нагулялась на славу.
