Джоди Пиколт - Роковое совпадение

Я медленно двигалась в ожидании, пока опустится неизбежный топор, я слушала показания свидетелей, как будто речь шла о судьбе кого-то постороннего. Но сейчас я чувствую, что очнулась. Будущее может разворачиваться нестираемыми штрихами, но это не означает, что нам нужно снова и снова читать одну и ту же строчку. Ведь именно от такой судьбы я Натаниэля и оберегала… Тогда почему я примеряю ее на себя?

Как благословение, начинается снегопад.

Я хочу вернуть свою прежнюю жизнь.

Птенчик похож на крошечного динозавра и слишком маленький, чтобы обрасти перышками или знать, как открыть глазки. Он лежал на земле рядом с веткой в форме латинской буквы «V» и желудем с желтой шапочкой. Его клювик изогнут, крошечное крылышко болтается. Я вижу очертания его сердечка.

— Все хорошо.

Я сажусь на землю, чтобы выглядеть не таким страшным. Но птенец просто лежит на боку, и у него раздутое, как воздушный шар, брюшко.

Когда я поднял голову, то увидел в гнезде его братьев и сестер.

Одним пальцем я толкаю птенца себе на ладонь.

— Мама!

— Что случилось? Ой, Натаниэль! — Она щелкает языком, хватает меня за запястье и сталкивает птенца на землю. — Не поднимай!

— Но… но…

Всем видно, какой он больной. Нужно помогать больным людям и тем, кто сам не может о себе позаботиться. Отец Глен постоянно это повторяет. Почему же не помочь птицам?

— Если человек возьмет птенчика в руки, мама птенчика больше его не примет. — И только она это произнесла, как в небе появился дрозд и пролетел прямо над птенцом. — Теперь ты будешь это знать, — говорит мама.

Я не свожу с птенчика глаз. Неужели он так и будет лежать рядом с веткой и желудем, пока не умрет? Я прикрываю птенчика большим листом, чтобы он не замерз.

— Если бы я был птенчиком и кто-то ко мне притронулся, я бы умер?

— Если бы ты был птенчиком, — отвечает мама, — я бы никогда не позволила тебе выпасть из гнезда.

Глава 8

Вот что он берет с собой. Светящуюся игрушку йо-йо, щупальцу морской звезды, которую он нашел на пляже. Свою ленту «Самому храброму», открытку с Бэтменом. Семьдесят шесть пенсов, две монеты по десять центов и канадские двадцать пять центов. Овсяный батончик и пакетик с мармеладом-горошком, оставшиеся еще с Пасхи. Эти сокровища он взял с собой, когда переезжал жить в мотель с папой, и сейчас не может их бросить. Все помещается в белую наволочку и слегка давит Натаниэлю на живот, когда он застегивает молнию на куртке.

— Все забрал? — спрашивает папа.

Слова летят, как мячики на поле для гольфа, и тут же забываются. Натаниэль не понимает, зачем вообще суетиться и пытаться сохранить это в тайне, когда папа настолько занят, что вообще его не замечает. Он забирается в грузовичок на пассажирское место и пристегивается. А потом, хорошо подумав, отстегивается.

Если он собирается вести себя по-настоящему плохо, почему бы не начать прямо сейчас?

Однажды работник химчистки предложил сводить Натаниэля посмотреть, где начинается огромная движущаяся многоножка выглаженной одежды. Папа пересадил его через конторку, и он пошел за мистером Сарни в служебные помещения, где чистили одежду. Воздух был таким тяжелым и влажным, что Натаниэль с присвистом дышал, когда нажимал большую красную кнопку, запуская конвейер с вешалками, который с пыхтением двигался по кругу. Атмосфера в суде напоминает Натаниэлю недра химчистки. Возможно, здесь не настолько жарко и сыро, но точно так же тяжело дышать.

Папа приводит его в игровую комнату, где ждет Моника, и взрослые обмениваются вязкими, как пастила, словами — думают, что Натаниэль их не слышит. Он не знает, что значит «свидетель противной стороны» или «предвзятость присяжных». Но когда папа говорит, морщинки, которые залегли на его лбу, появляются и на лбу Моники — как зеркальное отражение.

— Натаниэль, — с притворной веселостью говорит она, как только папа уходит наверх, — давай снимем курточку.

— Мне холодно, — говорит он неправду и прижимает к себе свои сокровища.

Она старается не прикасаться к Натаниэлю, и мальчик недоумевает: неужели у Моники рентгеновское зрение и она видит, какой он внутри грязный? Она смотрит на него, когда думает, что он не замечает, и глаза у нее глубокие, как озеро. Мама смотрит на него такими же глазами. А все из-за отца Гвинна. Натаниэль хочет, чтобы хоть кто-нибудь подошел к нему и отнесся как к обычному ребенку, а не к тому С-Кем-Это-Произошло.

То, что сделал отец Гвинн, нехорошо — Натаниэль понимал это и тогда, когда по телу бежали мурашки, понимает это и сейчас, после разговоров с доктором Робишо и Моникой. Они постоянно повторяют, что Натаниэль ни в чем не виноват. Но он все равно иногда продолжает оглядываться, потому что кажется, что он слышит чье-то дыхание у себя на затылке. И он не перестает задаваться вопросом: если распороть себе живот, как вскрыл брюхо пойманной форели папа, увидит ли он там тот черный узел, который все время причиняет боль?

— Ну-с, как сегодня у нас настроение? — спрашивает Фишер, когда я сажусь рядом с ним.

— Вы точно хотите знать?

Я наблюдаю за секретарем, который кладет на стол перед судьей пачку дел. Скамья присяжных без своих обитателей кажется очень просторной.

Фишер хлопает меня по плечу.

— Наш черед, — подбадривает он меня. — Я собираюсь целый день только тем и заниматься, что заставлять присяжных забыть все, что сказал им Браун.

Я поворачиваюсь к адвокату:

— Свидетели…

— …выступят отлично. Доверьтесь мне, Нина. Уже к обеду все присутствующие в зале станут считать, что вы были невменяемы.

Когда открываются двери и входят присяжные, я отвожу глаза и не знаю, как сказать Фишеру, что в конечном счете я не этого хочу.

— Я хочу пи´сать, — говорит Натаниэль.

— Сейчас.

Моника откладывает книгу, которую читала, и встает, ожидая, пока Натаниэль подойдет за ней к двери. Они вместе идут по коридору в туалет. Мама не разрешает Натаниэлю самому заходить в мужской туалет, но здесь можно, потому что в суде только один унитаз и Моника может проверить, нет ли кого в туалете, прежде чем он войдет внутрь.

— Ручки помой, — напоминает она и толкает дверь, пропуская Натаниэля.

Натаниэль садится на холодное сиденье унитаза, чтобы во всем разобраться. Он позволил отцу Гвинну совершить все эти вещи — и это плохо. Он плохой, но его не наказали. На самом деле с тех пор, как он стал таким отвратительным, все начали уделять Натаниэлю удвоенное внимание и вести себя особенно любезно.

Его мама тоже совершила что-то ужасное — потому что, как она сказала, это был лучший способ исправить все, что случилось.

Натаниэль пытается осознать происходящее, но правды перепутались у него в голове. Единственное, что он видит, — это то, что мир по какой-то причине перевернулся с ног на голову. Люди как сумасшедшие нарушают правила — и вместо того, чтобы их наказать, все признают, что это был единственный способ все исправить.

Он натягивает штаны, застегивает куртку и смывает. Потом закрывает крышку и взбирается на бачок, чтобы дотянуться до рулона с туалетной бумагой и до небольшого выступа чуть повыше. Окошко крошечное, только для красоты, потому что это полуподвальное помещение. Но Натаниэлю удается его открыть, и он достаточно маленький, чтобы пролезть в окно.

Он оказывается с тыльной стороны здания суда. Никто не замечает такого маленького ребенка. Натаниэль пробирается между грузовиками и микроавтобусами на стоянке, пересекает замерзшую лужайку. Идет по шоссе в никуда, сам, не держа взрослых за руку, намереваясь сбежать.

«Три ужасных поступка сразу», — думает он.

— Доктор О’Брайен, — спрашивает Фишер, — когда миссис Фрост впервые пришла в ваш кабинет?

— Двенадцатого декабря.

Психиатр спокойно сидит на месте свидетеля. Отчего ему волноваться? За свою практику он не раз выступал в качестве свидетеля, поэтому на трибуне чувствует себя непринужденно. На висках седина, расслабленная поза — они с Фишером похожи, как братья.

— Что за документы вы получили до знакомства с ней?

— Сопроводительное письмо от вас, копию полицейского отчета, видео, отснятое ТВ-6, заключение психиатра, подготовленное доктором Сторроу, окружным психиатром, который осматривал ее на две недели раньше.