Ион Агырбичану - «Архангелы»
III
Окна в комнате «девяносто шестой пробы» посветлели, хотя ноябрьский рассвет был тягучим и мрачным. Табачный дым плавал толстыми слоями; музыканты, сидя в углу, клевали носом. Из всех картежников пить еще могли Иосиф Родян, Прункул-младший и доктор Принцу. Вернее, пили управляющий и Прункул, а доктор только поднимал стакан, желудок его больше не принимал вина. Старик Поплэчан сидел, откинувшись на спинку стула, и храпел, открывши рот. Письмоводитель Попеску спал, скрестив руки на груди, будто охраняя свое богатство, и было в нем что-то от покойника. Слуга наполнял то один бокал, то другой. Иосиф Родян поднимался, будил кого-то из спящих, совал в руки бокал и заставлял выпить. Лэицэ принимался играть «Многая лета» и снова клал скрипку на стол. Встревоженные тучи дыма расступались, колебались и вновь успокаивались. С улицы доносился скрип телег, скрежет колес по песку. Полностью еще даже не рассвело, когда в комнату «девяносто шестой пробы» постучали. Слуга скрылся за дверью и, через несколько минут вернувшись, торопливо направился к Родяну.
— Домнул управляющий, — робко обратился он, — там один человек хочет с вами сейчас же поговорить.
Иосиф Родян сидел, уперев локти в стол и погрузив широкое лицо в пухлые ладони. Он чуть-чуть скосил глаза и спросил:
— Что ты сказал?
— На улице вас ожидает какой-то человек. Хочет сообщить что-то срочное, — пояснил слуга, прислушиваясь к шуму за дверью: уж не вознамерился ли незнакомец ворваться в запретное помещение.
— Человек? Что за человек, братец? Кто таков? — переспросил Родян, выходя из оцепенения.
К разговору стали прислушиваться Прункул и доктор Принцу. Отрывистый, грубый голос управляющего разбудил Попеску и Стойку. Только Поплэчан продолжал безмятежно похрапывать.
— Горнорабочий из Вэлень, штейгер с «Архангелов», — пояснил слуга.
Сердце управляющего болезненно сжалось: опять на прииске кого-то убило. Остальные замерли и навострили уши.
— Скажи, пусть войдет сюда и не мешкает! — нетерпеливо распорядился Родян.
— Я ему говорил, да он не хочет. Говорит, надо с глазу на глаз с вами поговорить.
— Я ему покажу с глазу на глаз! — Управляющий вышел из себя. Он вскочил и распахнул дверь: — Ну, где он? Кто эта подлая душа? Кто такой будешь? Заходи скорей, не жди приглашения.
Наружная дверь отворилась, и на пороге выросла странная фигура. При мрачном свете большой керосиновой лампы, освещавшей зал, человек этот на первый взгляд мог показаться шутом или привидением. Весь, с головы до ног, он был в грязи. Лицо, шляпа, руки — все было забрызгано грязью. Кое-где она уже подсыхала и отваливалась, кое-где еще растекалась. Блестели одни только глаза. Черные, расширившиеся от испуга и недоумения. Налипшая грязь сделала лицо совершенно неузнаваемым, и все же управляющий его узнал.
— Тьфу! Креста на тебе нет, черт грязный! Что это с тобой, Иларие? — Иосиф Родян готов был улыбнуться.
Картежники и музыканты повскакали с мест и сгрудились вокруг странного человека.
— Да говори же! — нетерпеливо закричал управляющий.
Но Иларие молчал, в глазах его было изумление и испуг.
— Погиб кто-нибудь на прииске?
Штейгер отрицательно мотнул головой.
Кровь бросилась в лицо управляющему: его вдруг пронзила мысль — ослепительная, — от которой глаза его вспыхнули так, что никто не мог вынести его взгляда.
— Ты… ты… напал на жилу в новой галерее? — со стоном выдавил из себя Родян.
Штейгер Иларие чуть заметно отрицательно качнул головой. В комнате стояла мертвая тишина. Даже музыканты затаили дыхание, и только отрывистый, глухой храп Поплэчану раздавался время от времени.
Управляющий вцепился в плечи штейгера, встряхнул его изо всех сил и зарычал прямо в лицо:
— Говори же, несчастный, чего тебе надо? Какого дьявола я тебе понадобился, да еще здесь?
Потом отпустил Иларие.
Иларие сделал шаг назад и еле слышно прохрипел:
— Домнул управляющий!
— Да говори же скорей, а не то раздавлю, как змееныша! — Родян топнул ногой.
Все теперь смотрели только в рот Иларие.
— Я попал в выработку, — глухо проговорил штейгер.
Управляющий понял — конец! — и растерянно огляделся. Но длилось это один миг. В следующий — в комнате «девяносто шестой пробы» прозвучали две тяжелые пощечины, и изо рта и носа Иларие потекла кровь.
— Вон! Вон отсюда! А то я тебя растопчу, гадина! — проорал нечеловеческий голос. Музыканты с перепугу забились в угол, остальные покрылись смертельной бледностью. Иосиф Родян не двигался, Иларие исчез.
— А вы что? — обернулся управляющий к партнерам по игре. Потом, словно вспомнив что-то, улыбнулся, широко повел рукой, приглашая садиться, и приказал слуге наполнить бокалы.
— Видите, как может обезуметь человек? — спросил, улыбаясь, Иосиф Родян. Но четверо партнеров смотрели на него с испугом. Они так и застыли со стаканами в руках, не решаясь пригубить вино. Смотреть на управляющего «Архангелов» было страшно. Но он этого не знал.
— Нечего удивляться, — продолжал он. — Человек и впрямь может обезуметь. На такое пари мог пойти только сумасшедший.
Все недоуменно переглянулись.
— Ну, ясное дело, откуда вам понять. Сегодня ночью примарь Корнян и Ионуц Унгурян пригласили Иларие. «Слышь, Иларие, сколько тебе дать, чтобы ты пошел к управляющему и сказал, что попал в выработку?» — «Четыре сотни». — «Пойдешь?» — «Пойду». — «По рукам!» — «Держи!» — Тоже мне шутка! — Иосиф Родян разразился лающим смехом.
Все по-прежнему смотрели испуганно, держа в руках полные бокалы. Музыканты по стеночке прокрались к двери и исчезли. У слуги с перепугу глаза стали косить. Ноги не держали его. И без того кожа да кости, он после бессонной ночи казался зеленоватым скелетом.
— Садитесь, друзья, давайте выпьем! — пригласил Иосиф Родян.
Сам он сел, а все остальные словно окаменели и продолжали стоять. Управляющий не обратил на это внимания. Он взял стакан, но тут же поставил его обратно. Глаза его сощурились.
— Разбудите эту старую скотину! Толкните дохлятину, чтобы больше не храпела! — прозвучало среди полной тишины.
Поплэчан протер глаза и, ничего не понимая, посмотрел вокруг. Управляющий вскочил и сделал шаг к старику. Наклонившись над ним, Родян прошипел ему прямо в лицо:
— Дохлятиной от тебя несет, старая скотина!
Поплэчан разинул огромный рот и проблеял:
— Э-э-э!
С отвращением плюнув и ни на кого не глядя, управляющий как был, в одном сюртуке, без шапки, бомбой вылетел во двор. Схватил, словно вязанку хвороста, дремавшего кучера, вышвырнул из коляски, вскочил на козлы и, хлестнув по лошадям, погнал их галопом по дороге в село.
В комнате «девяносто шестой пробы» долго еще царила тишина. Поплэчан хоть и задремал снова, но еще не храпел. Остальные молчали с перепугу. Все они были под хмельком, и на миг им показалось, что они очутились в кошмарном сне. Однако и вернувшись к действительности, они не могли поверить в то, что сказал штейгер Иларие.
Первым нарушил молчание бывший студент Прункул. Перенеся множество житейских бурь, он утратил способность что-то искренне переживать и глубоко чувствовать.
— Все может быть, — заговорил он. — Вполне возможно, что старая штольня уперлась в выработку незапамятных времен. Такое уже бывало. Известно же, что на прииске имеется заброшенный ход, золото в нем выбрали, возможно, еще во времена римского владычества.
Прункул подождал, не выскажется ли еще кто-нибудь, но поскольку все как рыбы молчали, продолжил:
— Думаю, так оно и есть. Вот уже несколько недель как рудокопы поговаривали, будто порода под ударами дает глубокий звук. Такое бывает, когда на пути встречается новый пласт, но чаще всего — когда поблизости пустота.
— Гм! Вот было бы любопытно! — хмыкнул письмоводитель Попеску.
— Ужасно, а не любопытно! — воскликнул адвокат Стойка.
Вскоре все разошлись по домам, потому что никакие разговоры не клеились. Остался один Поплэчан — он спал, безмятежно похрапывая.
А управляющий «Архангелов» гнал во весь опор в Вэлень. Стройные, упитанные лошадки неслись галопом. Если бы на них взглянуть сверху, то спины их представились бы плавно изгибающимися волнами, с белыми цветами пены на гриве. Единственная мысль сверлила мозг Иосифа Родяна: «Гулкий звук! Гулкий звук». Эти слова он часто слышал в последнее время от рудокопов, но не придавал им никакого значения, не дал себе труда спуститься в штольню, не послушал. И теперь они стучали, словно кровь в виски, словно от них зависела вся его жизнь. Он забыл, что сказал ему штейгер Иларие, потому что сразу же после его слов предчувствие беды вынесло на поверхность памяти тяжелые, как свинец, слова: «Молот дает гулкий звук». Родян не пытался проникнуть в смысл, который таился за пределами этих четырех слов, и только повторял, когда они вновь и вновь всплывали в мозгу: «А если нет, если молот не дает гулкого звука?»
