Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча
— И долго это продолжалось? — спросил он.
— Мне было восемнадцать, когда все началось. И длилось до последнего дня накануне его смерти, когда я хоть и с тяжелым сердцем, но порвала с ним.
— Восемнадцать! Мне тогда было девять, и я получил в подарок велосипед.
Он сразу увидел ее перед собой. Руфь. С рукой на звонке велосипеда. И свое чувство, когда мальчики увезли ее на его велосипеде.
— О чем вы говорили? — спросил он. Она задумалась.
— О природе. Об отпуске. Мы много играли. Смеялись.
— Смеялись? С отцом? И в какие же игры вы играли? — спросил он.
— Ты спрашиваешь с иронией?
— Нет, с ревностью. Он редко играл со мной. Я его совсем не знал.
— Думаешь, я знала его лучше?
— Боюсь, что так.
Волна, поднятая прошедшим вдали судном, закачала лодку. Мягко зашуршали кранцы. Тела Илсе и Горма подчинились медленному ритму качки, которая вскоре прекратилась.
— Мне очень жаль, — сказала она. — Не стоит, это уже другая история.
Она вопросительно глянула на него и продолжала:
— Он был очень изобретателен. Вечно что-то придумывал. Когда мы путешествовали, например. Он столько всего знал. О городах, в которых мы бывали. У него был богатый жизненный опыт. Я не уставала восхищаться им. Особенно вначале. И еще он был необыкновенно заботливый. Нежный.
Горму показалось, что она сейчас заплачет. Но она засмеялась. Тихим, кудахтающим смехом. Она была бледна.
На полу валялась заколка для волос. Маленькая пластмассовая ромашка. Не похоже на Илсе Берг. Или как раз похоже?
— Он научил меня всему, что нужно знать о море, о волнах, как вести лодку при зыби, — продолжала она. — Мы ходили на старой… Кстати, где она теперь?
— Продана, — коротко ответил он.
Илсе несколько раз вздохнула, как будто хотела что-то сказать, но передумала.
— Как ты узнала о его смерти? — спросил он через некоторое время.
— Прочитала в местной газете. А ты?
— Получил телеграмму. В сочельник. В Тихом океане.
— Как ты ее воспринял? — тихо спросила она.
— Я ничего не понял. Но почувствовал себя виноватым.
— Ты? Почему?
— Наверно, переоценил его отношение к себе. — Горм жестко рассмеялся. — Ведь я в некотором смысле бежал из дома.
Она долго смотрела на него.
— Я чуть с ума не сошла от чувства вины, — призналась она наконец.
— Из-за того, что отказала ему?
— Да. Тебе знакомо такое чувство? Все словно застопоривается, когда человек, с которым ты чувствовала себя совершенно свободной, вдруг предъявляет на тебя требования? Распоряжается, что тебе делать, кем ты должна стать. И так до конца жизни…
— Нечто похожее бывало, — признался Горм.
Он смотрел в иллюминатор на дальние скалы. Они были почти черные с серыми полосами. Иногда на горизонте мелькали огни пароходов.
— Он не был неудачником. Трудно представить себе, чтобы он мог оказаться отвергнутым, — сказал Горм.
— Да. И я не могу себе представить, чтобы он чувствовал что-нибудь подобное. Но он умел скрывать свои чувства. Был очень ранимый. Только давал мне практические советы, когда я говорила, что мне нужно время для личной жизни. Как, например, в последнее лето… Я сказала ему, что встретила одного человека. «Не слишком спеши», — сказал он. Он никогда не говорил о своих чувствах. И, конечно, я не понимала, что он был очень одинок.
Она хотела улыбнуться, но не смогла.
— Он терпел все мои увлечения. И связи. Никогда не пытался меня контролировать. Я всегда могла вернуться к нему, когда мои увлечения проходили. А они всегда проходили. И тогда он был рядом.
Горм вдруг сообразил, что сидит и с недоверием смотрит на нее. Ведь она говорит о его отце!
— Было в нем и что-то мрачное. Что-то вроде глубоко запрятанного отчаяния. Как будто он жил по чужим правилам. И единственным его протестом против этого была его связь со мной. И самоубийство.
Она помолчала, потом продолжала со слезами в голосе:
— Вечером накануне моего отъезда мы говорили о будущем. Я сказала, что никогда не выйду за него замуж, из-за меня разводиться не следует. Он отнесся к этому спокойно. Пошутил, что я хороший адвокат. Утром я встала и пошла искать его. Он сидел на берегу и смотрел прямо перед собой. Увидев меня, он сделал вид, что все в порядке. Думаю, он тогда уже все решил. И я должна была это понять.
— Никто не мог этого понять, Илсе.
— Тебя ведь там не было, ты не мог помешать…
— Нет, и это моя вина. Наверное, чтобы выдержать жизнь, надо уметь проигрывать, — сказал он и протянул ей руку.
Их глаза встретились.
— Спасибо за этот разговор, — прошептала она. Он думал, что сейчас она заплачет. Она не заплакала.
— Давай прокатимся. К дальнему островку, — предложил он.
— Давай! — Лицо у нее посветлело.
Мотор мягко урчал, пока Горм ходил по палубе и отвязывал швартовы.
— Готово! — крикнул он ей, и она, развернув лодку, вывела ее на фарватер.
Зажглись фонари, и на темной поверхности моря заплясали красные и зеленые блики. Перед носом лодки пенилась и бурлила вода, и Горм короткое время стоял на носу, наслаждаясь морским воздухом. Потом спустился к ней.
Они вышли из фьорда. Слабые волны с левого борта немного затрудняли маневренность. Илсе сосредоточилась на управлении лодкой. Она увеличила скорость и переменила курс.
За островками лодку подхватил медленный сильный ритм моря. Это было приятно.
Когда они миновали отмели и шхеры, Илсе дала полный газ и с вызовом посмотрела на Горма. На нее падал неяркий свет лампы, висевшей над картой. Нос лодки задрался, и они помчались в августовской ночи.
Она испытывает меня, подумал Горм. Сквозь морские брызги просвечивал лунный свет и звезды. Он широко расставил ноги и позволил ей вести лодку, как она хочет. Потом крикнул, стараясь перекричать шум мотора:
— Давай потише, я не такой храбрый. Я не похож на него, имей это в виду.
Он видел, как она опустила рычаг управления, и все-таки оказался не готов к этому. Упав на карту, он вцепился в то, что подвернулось под руку. Она выключила мотор.
— Это было необходимо? — спросил он, вставая. Илсе спустилась в каюту. Дверь хлопнула и закачалась.
Из-за боковой волны лодка раза два угрожающе накренилась. Все, что стояло наверху, пришло в движение. Горм подхватил падавшую кофейную чашку.
Когда качка успокоилась, он медленно спустился в каюту. В ушах шумело. Но это был шум тишины, шороха, движения. Шум моря.
Илсе сидела, обхватив голову руками. Ни о чем не думая, он сел рядом. От нее свежо пахло потом. Солью.
— Я использовала его, — жестко сказала она. — Пользовалась всем, что у него было. Он был незаконный, опытный, запретный. И в этом мое преступление. А тем временем я стала юристом, получила право судить других.
Он обнял ее, и она спрятала лицо у него на груди. Именно сейчас мы нуждаемся друг в друге, подумал он. Так часто бывает. Случайно? Иногда — да, иногда — нет.
Он видел, как на поверхности моря играет свет зеленого фонаря. Если им навстречу попадется судно без вахтенного на мостике, это будет их последний рейс. Его руки крепче сжали ее. Он чуть не потерял над собой власть.
Неожиданно он встал и вышел на палубу. Никаких судов близко не было видно. Они одни дрейфовали в темном море. Он запустил мотор и направил нос лодки назад, на Индрефьорд.
Через некоторое время наверх поднялась и Илсе.
На берегу виднелись редкие огни. Горм зажег прожектор, чтобы не ошибиться. Несколько раз он поглядывал на Илсе. Она это заметила.
— Если после этой морской прогулки ты решишь взять себе другого советника, я возражать не буду, — сказала она.
— Нет! Напротив! — Он еще сбавил скорость и смотрел вперед, отыскивая навигационные знаки. Ни одной лодки, никакого препятствия не было видно.
Глава 22
«Качество произведения является решающим, независимо от его жанра, а также от возраста или образования художника».
Так было написано в документе, похожем на спортивные дипломы Уве. Внизу стояло: «Приз газеты „Моргенбладет“ присужден художнице Руфи Нессет».
Это происходило в Доме Художника на мероприятии, которое называли «небольшим торжеством». В руке у нее был чек на пять тысяч крон. Какой-то мужчина только что произнес о ней речь, словно она была единственной и неповторимой. Ее картины называли выдающимися. Для художницы это было лестно, по Руфь не совсем этому верила.
Внизу на документе было написано, что цель этой премии стимулировать искусство в Норвегии. Добрые люди, подписавшие документ, толпились вокруг. Руфь видела, что их все уважают. Она, разумеется, тоже, хотя и не совсем понимала, что именно они представляют.
Она ушила и надела старую юбку, полученную от Горма. В ней она чувствовала себя защищенной, потому что он обещал думать о ней. К юбке у нее был черный пиджачок. То, что они не совсем подходили друг другу, ее не смущало.
