Мэтью Томас - Мы над собой не властны
В следующий раз у Эйлин слова не шли с языка. Доктор Брилл тоже ничего не говорил, только поздоровался. Молчание медленно утекало и впитывалось в восточный ковер. Вот так же Эд иногда переставал с ней разговаривать или Коннелл, совсем еще маленький, мог из упрямства часами не раскрывать рта.
— Чего вы больше всего боитесь? — вдруг спросил доктор.
— Не знаю... Наверное, одиночества.
Снова пауза.
— А почему?
— Кто захочет быть один?
— Некоторым нравится.
— Не мне, — сказала Эйлин.
— Вам кажется, что муж вот-вот оставит вас одну?
— Да, может быть. Иногда.
— Понимаю, — сказал доктор Брилл. — Его болезнь победить невозможно, и она поражает не только самого больного. Страдают и жена или муж, и дети, и друзья. Чувствуешь себя так, словно оказался в полной изоляции.
То густо, то пусто — сперва молчал, а теперь наговорил такого, о чем Эйлин вовсе не хотела слышать.
Она и так знает, что болезнь Эда победить ей не по силам, но она не потерпит, чтобы какой-то посторонний тип ей объяснял, что она заранее проиграла. Эйлин тут же на месте решила, что больше сюда не вернется. От этого говорить стало легче, и она полчаса рассказывала обо всем, что у нее на душе, причем по большей части и сама раньше не подозревала, что у нее есть такие мысли. Выговорилась, и стало легче. Даже немного жаль прекращать такой эксперимент. Она начала понимать, что в подобной методике есть свой смысл, только в малых дозах и для человека с совсем другим характером.
Уже не за горами то время, когда Эд больше не сможет работать. Эйлин решила проявить предусмотрительность и отправилась в Альцгеймеровскую ассоциацию — выяснять, на какие пособия она может рассчитывать. Социальный работник объяснил, что они помогают только неимущим.
— Неимущим?!
— Когда ваши накопления сократятся до определенного уровня, мы сможем вам помочь. Вы можете работать, однако ваше жалованье не должно быть выше оговоренной суммы. Жалованье вашего мужа целиком поступает в распоряжение «Медикейд». Вы должны отозвать все капиталовложения. Можете потратить эти деньги на ремонт дома, даже на расширение своего гардероба. Закупите впрок лекарства, нужные предметы для домашнего хозяйства. Отложите деньги на похороны для себя и для мужа. Только драгоценностей не покупайте. Никаких драгоценностей! Обручальные кольца можете оставить. Если слишком быстро потратите деньги, государство может поинтересоваться, на что они ушли, и вам могут отказать в помощи. Безусловно, вы можете сохранить дом. И машину. Зато, когда вы будете практически полностью разорены, сможете получать пособие.
— То есть, если мы не будем, как вы выразились, «практически полностью разорены», нет никакой возможности сократить расходы на сиделку... или, если до этого дойдет, на лечебницу?
— По существующим правилам — нет.
— Я должна снять все деньги со счета в сбербанке?
— Да.
— И продать все акции?
— Именно так.
— А пенсионный счет?
— То же самое.
Эйлин бросило в жар. Гордость вспыхнула, словно приступ лихорадки.
— Знаете что? Я работала всю свою жизнь, не жалея сил!
— Сочувствую.
Затраты предстояли огромные; сбережения улетят мигом. Оплата приходящей медсестры (Эйлин отказывалась даже думать о лечебнице, пока есть хоть какой-то иной выход) равносильна тому, чтобы взять и начать выплачивать еще одну ипотеку. Это нелегко и при двух работающих в семье, а уж когда Эд начнет получать пенсию в сорок процентов от прежней зарплаты, так и попросту невозможно. Придется залезть в пенсионный счет, а его надолго не хватит.
— Надо было шкафчики в кухне отделать вишней.
— Простите?
— Я была слишком бережлива. Надо было снять кирпичные полы и вместо них сделать мраморные. Три норковые шубы купить, а не одну, да и ту на распродаже. Каждый год кататься в Европу. Надо было, как все кругом, в двадцать-тридцать лет швыряться деньгами, словно пьяный матрос на берегу. Будь я нищей, легче было бы сейчас все это стерпеть.
Эйлин пошла на прием к специалисту по налоговому праву Брюсу Эпстайну — мужу своей приятельницы по работе.
Они встретились в его конторе в Верхнем Вест-Сайде.
— Лучше всего было бы вам развестись, — объявил он, предлагая Эйлин вазочку с шоколадными конфетами. — Разумеется, чисто формально. Разделить имущество. Перевести все деньги на ваше имя.
Эйлин теребила болтающуюся ниточку на жакете.
— Я понимаю, вам неприятно это слышать, — продолжал Брюс, — но для вас это наилучший выход. Если вы разведетесь, он сможет получать помощь по программе «Медикейд». Возможно, есть смысл взглянуть на дело прагматически. Душой и сердцем вы останетесь с ним, будете о нем заботиться. Только нужно будет подыскать еще жилье.
— Что я скажу сыну?
— Сыну можно пока и не знать.
— А Эду?
— Скажите ему, что так поступить будет разумно. Что вы делаете это ради всей семьи. По сути ничего не изменится, просто вы начнете получать поддержку от государства.
— Я должна развестись с мужем, потому что у него синдром Альцгеймера?
— Согласен, звучит ужасно. Просто вы задали вопрос, и я обязан вам рассказать о возможных вариантах. С финансовой точки зрения развод — оптимальное решение.
— И как это будет происходить конкретно? Как мне при разводе получить все имущество?
— Тут полезно, что у вас несовершеннолетний ребенок. Создайте видимость супружеской измены, для этого есть разные способы. Тогда по крайней мере дом точно достанется вам.
— Я не смогу.
— Я нисколько не удивлен, — сказал Брюс, сразу потеплев. — Однако я бы вам посоветовал все-таки серьезно подумать. Чтобы не пожалеть потом. Вы должны принять взвешенное решение, а не идти на поводу у эмоций. А если уж поддадитесь эмоциям, то по крайней мере сделайте это осознанно. Отдавайте себе отчет, что чувства для вас важнее денежных обстоятельств. То, что я посоветовал, — разумней всего, но мы не всегда руководствуемся разумом. Одно могу сказать: если бы Санни оказалась на вашем месте, я бы хотел, чтобы она так и поступила. Это сильно облегчило бы жизнь и вам, и вашему мужу, а в глазах Господа ваш брак нерушим.
Смысл его совета — действовать рассудочно, даже если для этого нужно поступиться давними и дорогими сердцу идеалами. Раньше Эйлин думала, что могла бы стать неплохим юристом, будь у нее такая возможность, а сейчас поняла, что ей не хватает способности рассуждать так же холодно и логично, как Брюс. Она не сможет развестись с Эдом ради пользы дела. Лучше уж потратить деньги. Все равно об уходе на пенсию ей теперь нечего и думать.
50
Коннелл со своей подружкой Региной сидели у нее дома, в подвальном этаже. Коннеллу хотелось уложить ее на мягкий ковер и забраться сверху, а духу хватило только подсесть к ней поближе на диване. Диван стоял у стены, обшитой деревянными планками, и Коннелл ковырял пальцем щель между планок, собираясь с духом, чтобы обнять девчонку за плечи. Он до сих пор боялся, хотя уже дважды сегодня это проделывал. В первый раз, когда они обнимались, наверху открылась дверь и мама Регины крикнула с лесенки:
— У вас там все в порядке?
После этого они долго сидели на разных концах дивана. Коннелл по чуть-чуть вновь вернулся на завоеванные позиции, и тут мама Регины, словно следуя шестому чувству, позвала его наверх — помочь ей достать со шкафа поднос. По словам Регины, мама позволила им сидеть вдвоем в подвале только потому, что, говорят, в его школе учатся хорошие мальчики.
Семья Регины была родом из Ливана. С ее отцом Коннелл даже разговаривать боялся — такой тот был суровый. Когда он был дома, Коннелл и не пытался остаться с Региной наедине — дело того не стоило.
Он не мог вспомнить название фильма, который они смотрели. Вообще не мог ни о чем думать, кроме того, как ее волосы задевают его, когда Регина встряхивает головой, или как она чуть-чуть прижимается к нему на вдохе. Несколько минут они добросовестно целовались, а потом Регина потребовала смотреть кино. Судя по ее раздосадованному виду, она только старалась показать, какая уже взрослая, выше дурацкого флирта, а на самом деле нервничала не меньше Коннелла.
Он обнял ее, положив руку на костлявое плечико. Потом продвинул ладонь чуть ниже, до ключицы. Регина грызла попкорн, держа миску на коленях. Коннелл двинулся еще ниже, сместив ладонь на треугольник обнаженной кожи в вырезе рубашки поло. Сидеть так было неудобно; хорошо еще, что у него длинные руки. Через пару секунд Регина теснее прижалась к его фланелевой рубашке, но Коннелл знал — это только затем, чтобы убрать его руку.
Он ни разу не лазил ей под юбку. Пару раз трогал грудь сквозь блузку, но Регина почти сразу его останавливала. Однажды он положил руку ей на колено, а она аккуратно взяла эту руку и передвинула в сторону.
