Барбара Вайн - Черный мотылек

— Почему это так задевает тебя, Хоуп? Ты знала, что я продаю дом. Тебя это устраивало.

— Не устраивало!

— Ты не возражала. Я буду жить в Лондоне, с человеком, к которому очень привязана. Рядом с вами. Мы сможем чаще видеться…

— Видеться?! Я в жизни не захочу видеться с тобой. Ты была папочкиной женой! Забыла? Ты была его женой!

Разом избавившись от неловкости и смущения, Урсула строгим, полным горечи голосом ответила:

— Тебе об этом ничего не известно. Кто знает, что творится между супругами? Ты ничего не знаешь. Ничего.

— Я знаю одно: я тебя ненавижу. — По щекам Хоуп катились слезы. — Ты была замужем за папой, а теперь решила жить с каким-то человеком, с каким-то ужасным человеком, кто еще захочет жить с тобой! Лучше бы ты умерла! Лучше бы ты умерла вместо папочки!

Ей снова было восемь лет, лицо по-детски припухло. Сара не на шутку испугалась. Что делать, она не знала, и сделала единственное, что могла: попыталась обнять сестру. Хоуп ее оттолкнула.

— Не смей! — продолжала она вопить. — Я тебе запрещаю. Папочка запрещает.

— Как ты верно заметила, Хоуп, твой отец умер, — произнесла Урсула.

Хоуп с трудом натянула пальто, резко отбросила лезущие в глаза волосы, кулаками утерла слезы. Урсула, откинувшись на спинку кресла и побледнев, следила за каждым движением дочери. Хоуп резко распахнула дверь и помчалась по ступенькам. Когда внизу грохнула дверь, дом содрогнулся.

Сара потерла руку — Хоуп в ярости ушибла ее. Покосилась на мать в надежде, что та сейчас выпрямится, усмехнется, скажет, что Хоуп ведет себя как ребенок, какой бес в нее вселился, и на этом инцидент будет исчерпан. Но Урсула ничего подобного не сказала. Лицо ее казалось лицом тяжело больного человека. Все померкло — яркая внешность, красивая новая одежда, изысканная прическа и счастье — да, счастье, — которым мать так и лучилась, переступая порог. Она была убита, ее словно поразила молния, сбила с ног, отняла жизненные силы.

— Мам! — окликнула ее Сара. — Мама!

Наконец Урсула пошевелилась. Приподняла плечи — и вновь опустила. То ли встряхнулась, то ли ее пробрала дрожь.

— Мне пора.

— Послушай, она… — Сара собралась оправдывать Хоуп, у которой вырвались эти слова, но тут вспомнила, что точно так же извинялся Адам, и его извинения ничего не изменили. — Пусть сейчас она и хотела тебя обидеть, потом привыкнет, переживет. Ты как, нормально?

— Нет. Я оправлюсь. Со временем. Я тоже переживу. Мне пора.

— Давай, вызову тебе такси.

Урсула отвечала разумно и спокойно:

— Я могу поймать такси на улице, Сара. Это не так сложно. Конечно, я мало бывала в Лондоне, но сумею поймать такси или дойти пешком до станции, потому что здесь оставаться не хочу. Не хочу больше говорить, во всяком случае — не сейчас. Осталось сказать только одно. Я никогда прежде этого не говорила, и, вероятно, не следовало бы сейчас, но все-таки скажу. Я была глубоко несчастна с вашим отцом. У нас не было настоящего брака. После рождения Хоуп он отвергал меня и унижал всеми мыслимыми способами. Он не прибегал к физическому насилию, но постоянно бичевал меня словами. А теперь мне пора.

Сара лишь растерянно смотрела на мать. Машинально она поднялась, подала Урсуле пальто. Мать обернулась, их лица почти соприкоснулись, взгляд матери был усталым и печальным. Сара приложилась губами к холодной, словно окаменевшей щеке. Урсула не ответила на поцелуй. Они молча спустились по лестнице. Слишком поздно Сара спохватилась, что не поздравила мать, не пожелала счастья в ее новой жизни. Но — поздно.

— Мам, ты не пропадай. Я ведь даже не знаю, где ты сейчас живешь, по какому телефону звонить.

— Я хотела дать вам обеим адрес и телефон, — сказала Урсула. — Но с этим стоит подождать, верно? Спокойной ночи.

Вернувшись в квартиру, Сара посмотрела в окно. Еще не было восьми часов. Она видела, как под обнаженными ветвями деревьев мелькает высокая фигура матери. Зажглись фары свернувшего из бокового переулка такси. Мать отошла слишком далеко, и Сара не видела, села она в такси или нет. Поэтому, когда через пять минут раздался звонок домофона, она решила что мать вернулась. Что-то забыла или пожалела о своих прощальных словах. Схватив трубку, Сара крикнула:

— Открываю, мама!

Молчание, легкий щелчок и ответ:

— Только это не мама. Это Джейсон.

— Я думал, ты меня не впустишь, — проговорил он.

Джейсон тоже подстригся и выглядел получше, как будто начал нормально есть. Исчезли прыщи. Он протянул Саре конверт:

— Твой чек. Возвращаю. Я больше не работал, не за что и платить.

— Выпить хочешь? — спросила она.

— Я принес бутылку вина. В кармане пальто. А ты думала, я растолстел в одночасье? Я работу нашел. Не на полную ставку, конечно. Дело в том, что я вернулся в колледж.

— Ты снова учишься?

— Начну с нового семестра. Не в Ипсвиче, а здесь, в Лондоне. Выпьем вина?

Сара и так выпила немало. Она покачала головой, отказываясь, и Джейсон улыбнулся, забавно приподнимая брови:

— Припаси на завтра. Ты выяснила все-таки, почему отец сменил имя?

Она рассказала ему про Стефана, показала новые бумаги из папки, затем — те две тысячи слов, которые успела написать.

— Больше искать нечего, верно? — сказал он.

— По-моему, нечего.

— Ты так и не выяснишь, зачем он это сделал. Знаешь, что сказала моя старушенция, когда об этом услышала? Он сделал что-то ужасное кому-то из близких. Или кто-то из родных что-то сделал ему.

Сара кивнула и еле слышно ответила:

— Если бы мне нагадали, что я буду рада видеть человека, который называет свою бабушку «старушенцией», я бы не поверила.

— Ты сноб, Сара.

— Конечно.

Джейсон рассмеялся:

— Ладно, мне пора. Я пока еще живу в Ипсвиче, последний поезд в одиннадцать.

Сара мгновение колебалась. Ей разом представилось все: умерший отец, обиженная мать, Хоуп, заигравшийся в оскорбительную игру Адам, — и слабым голосом, отводя взгляд, она выговорила:

— Хочешь остаться на ночь?

28

Причиной плагиата чаще бывает отчаяние, чем умышленная подлость.

Рукописи обоих авторов легли на стол Роберта Постля одновременно, в начале августа. Первую, полученную от агента, он ожидал увидеть лишь через месяц или даже позже, вторую же он вовсе не надеялся увидеть.

Рукопись «Благодарное дитя. Воспоминания об отце» по объему вдвое превышала «Запретный лес», что вполне устраивало Роберта. Титус Ромни выполнил условия договора, предусматривавшего публикацию двух его книг. На первый взгляд в романе не было и двухсот страниц, но Роберт и этому радовался. В последний раз, когда они с Титусом говорили о книге, писатель заявил, что все замыслы кончились и белый лист бумаги внушает ему страх. С тех пор прошло больше года. Летит время.

Сара, конечно, выбрала не слишком удачное название. Она обыгрывала цитату из «Лира» («Больней змеи ужалит дитя неблагодарное»). Пару месяцев назад Сара намекала редактору, что мемуары станут сенсацией. Ее отец на самом деле не был Джеральдом Кэндлессом, он принял это имя в возрасте двадцати пяти лет. Она еще многое говорила в том же духе, но Роберт Постль сразу засомневался, такая ли уж знаменитость Джеральд Кэндлесс, чтобы желтая пресса отреагировала на эту весть. Может быть, может быть. Все зависит от того, о чем написала Сара. Но это уже проблема отдела рекламы, а не его лично.

Урсула продала Ланди-Вью-Хаус и поселилась вместе с лондонским книготорговцем, специализирующимся на первых изданиях. Роберт рассчитывал познакомиться с этим человеком на свадьбе у Хоуп, но не удалось. Более того, и сама Урсула отсутствовала на свадьбе дочери. Кое-кто спрашивал, почему ее нет; Роберт не принадлежал к числу любопытствующих, но именно ему Полин сочла своим долгом объяснить, что Хоуп крупно поссорилась с матерью и примирения пока не состоялось.

— По-моему, тетя Урсула могла бы проявить больше уважения к памяти дяди.

Сара познакомила Постля с человеком по имени Стефан, который, по его мнению, был староват для нее, но, как оказалось, этот Стефан и не был ее приятелем. Когда Сара стала объяснять, по какой причине книга и к маю не будет готова, рядом с ней объявился другой парень, помоложе, который, конечно, и был ее ухажером. Какое-то жуткое книжное имя — Гарет, Даррен… нет — Джейсон.

Сара обещала, что ее мемуары станут сенсацией, а Джейсон, рассмеявшись, приобнял ее и сказал:

— Не преуменьшай, это похлеще, чем сенсация.

И вот теперь Роберт с некоторыми опасениями взирал на рукопись. Нет, хуже: он боялся. Достаточно знакомое, даже привычное чувство. Все издатели страшатся исков о клевете и диффамации и вынуждены нести ответственность за нелепые ошибки, грубые неточности и прямую ложь авторов. Не говоря уж о плагиате. Всего этого он вправе был ожидать от книги Сары и потому боялся.