Барбара Вайн - Черный мотылек

— Это Нил, — представила Рози.

— Привет, Нил!

— Мы как раз обсуждали, куда пойти.

— Как всегда, — заметил он.

— Вот именно. Есть идеи?

— Тут особо некуда идти.

— Можно в клуб. Открылся новый погребок.

— Мне все равно, — ответил Адам. — Я тут не задержусь. Заглянул, чтобы выпить по-быстрому.

Холодным, равнодушным взглядом он смерил Сару. Она ответила ему таким же. Желание пьянило, она не знала, сумеет ли, поднявшись, устоять на ногах. Сейчас он «выпьет по-быстрому» и выйдет, а она — за ним. Паб скоро закрывается. А если она не встанет, не сможет идти? Холодные глаза встретились с ее глазами. Он ждет, чтобы она начала перепалку, которая постепенно будет становиться все более ожесточенной, оскорбительной, остро-волнующей.

Сара заговорила, с трудом выталкивая слова:

— У тебя свидание, Адам?

— Что?

— Я спрашиваю: у тебя свидание?

Адам покачал головой: дескать, невозможно понять, что бормочет эта сумасшедшая, что за мысли бродят у нее в голове. Ребята напряглись. Сара почувствовала, как Рози под столом пожимает ей руку — такая поддержка была для ее неожиданной, но еще более неожиданным оказался следующий жест Адама. Пошарив в большом кармане своего пиджака, он вытащил книгу, томик в мягкой обложке, и бросил ее на стол. Один из бокалов опрокинулся, красное вино потекло между тарелками, закапало на пол. Викки принялась вытирать его бумажной салфеткой.

Это была книга ее отца, «Призрачная аудитория».

Страницы замусолены, уголки обложки надорваны, картинка — призраки, застигнутые рассветом — испорчена. Вино залило переплет, казалось, из черного мотылька сочится кровь. Словно защищаясь от удара, Сара прижала руку ко рту.

— На блошином рынке купил, — похвастался Адам. — За тридцать пенни. Хотите почитать — милости просим, если, конечно, кто-то из вас сможет продраться через это, — я, например, не смог. — Неторопливо повернув голову, Адам посмотрел Саре в лицо, краснеющее все сильнее, потом перевел взгляд ниже, ощупывая ее тело. — Ты-то, конечно, давно имела возможность получить это сомнительное удовольствие.

Сара, потрясенная, ничего не могла ответить, она ощущала лишь все более цепкое пожатие пальцев Рози — ненужную, невостребованную поддержку.

— Этот знаменитый романист был напыщенным старым дурнем, верно? Претенциозный глупец! По мне, это своего рода достижение — написать девятнадцать книг, одну скучнее другой!

— Адам! — попытался одернуть его Александр.

Одновременно с ним заговорила Викки:

— Послушай, это уже неприлично. Разве ты не знаешь, что Джеральд Кэндлесс — отец Сары?!

— Какой смысл говорить о нем, не будь он ее отцом? Правда, не очень-то она на него похожа. Он смахивал на ящерицу с бакенбардами. Как говорится, мудрое дитя знает своего отца, верно?

— Разумеется, он был моим отцом, ты, ублюдок! — взорвалась Сара.

— Прелестно. Большое спасибо. Гордиться тут особо нечем. На твоем месте я бы о таком родстве помалкивал.

— Прекрати, Адам! — Рози, негодуя, вскочила. — Это просто невозможно. Мы не станем тебя тут терпеть. Это отвратительно, это ужасно…

— Что ужасно? Я не сказал этой женщине ничего, чего бы она не знала: этот любимец интеллектуальной публики был завзятым халтурщиком, и книги его — сплошное дерьмо, только он называл это искусством и кое-кого сумел убедить.

Сара вырвала руку из пальцев Рози, поднялась, накинула на плечи отцовскую дубленку и, едва ли отдавая отчет в своих действиях, схватила со стола книгу. Обеими руками прижав бумажный томик к груди, она ринулась к боковой двери, которая открывалась прямо на парковку. Вслед ей Викки кричала:

— Сара, подожди!

Но она даже не оглянулась.

Боль сковала плечи, поднялась выше, туго стянув череп, как будто Сара надела тесную жесткую шляпку. В пабе было холодно, на улице ее пробрала дрожь. Сырая темная ночь, черный туман над машинами, мелкими блестящими капельками на капотах оседает влага. Сара отперла машину и села на водительское место. От ее дыхания окна затуманилось, превратились в стеклянные матовые стены.

Она знала: не пройдет и пяти минут, как Адам откроет дверцу и сядет рядом, на пассажирское сиденье. Пять минут, не более. На этот раз ему понадобилось всего три. Включился внутренний свет, и Сара увидела свое отражение в зеркале заднего вида: измученное, состарившееся лицо, губы синие, будто с мороза.

Адам забрался в машину, закрыл дверь, опустил руку ей на колено. Свет погас, они погрузились в непроглядную тьму. Адам взял безвольную руку Сары, коснулся ее ладони языком.

Слабым голосом, словно измотанная или тяжело больная, она выговорила:

— Не могу. Сегодня — не могу. И больше никогда.

— Что с тобой?

— Ты знаешь.

— Нет, не знаю.

— Из-за того, что ты сказал.

Лицо Адама казалось расплывчатым пятном, но даже в темноте было видно, как блестят его глаза.

— Это игра, — напомнил он. — Ты сама знаешь. Наша игра. Ты играешь, и я играю. Нас это заводит.

— Нет.

— Раньше тебе нравилось, — настаивал Адам. В голосе его зазвучала паника. — Бога ради, я же прикалывался. Мне нравятся его книги. И эта книга тоже. Ты же сама знаешь, что я говорил понарошку.

Сара постаралась взять себя в руки, и в какой-то мере ей это удалось.

— Но ты сказал эти слова. Пусть и понарошку. Мне все равно. Эти слова сказаны, и тут ничего изменить нельзя. Я их не забуду. Не смогу забыть. Ничего не могу с собой поделать.

— Извини, — сказал Адам. — Прости меня. Мне очень, очень жаль. — Он говорил искренне. Говорил смиренно, покаянно, испуганно, совсем не так, как раньше, как ей нравилось. — Я беру все свои слова обратно. Я ничего не говорил, хорошо?

— Хотела бы. Не могу. — Сказанного не изменишь, подумала она.

— Можешь. Скажи это.

— Не могу. Ты задел больное место, куда нельзя бить. Все.

— Сара, я не понимаю…

— Я еду домой. Пока.

Адам пытался протестовать. Сара вышла из машины, открыла пассажирскую дверь и постояла в ожидании. Не сразу, но Адам все-таки вылез. Не глядя на него, хотя его фигура отчетливо вырисовывалась в свете фонаря, Сара вернулась на свое место, включила зажигание, нажала кнопку, чтобы завести «дворники». Когда она выехала на улицу, Адам уже исчез. Растворился.

Глаза кололо, голова болела все сильнее. Хотелось облегчить боль, но как это сделать, она не знала. На полпути к дому начался дождь. «Дворники» ритмично шуршали — бессмысленный, до ужаса однообразный звук. Все так же прижимая книгу к себе, Сара побежала в дом. Через несколько шагов и она, и книга промокли насквозь. Она почти никогда не плакала, но сейчас, едва захлопнув за собой входную дверь, разревелась. Рухнула на пол в темном коридоре и рыдала, захлебываясь слезами, прижимая к себе отцовскую книгу, отсыревшую, со слипшимися страницами.

27

Что делала Шахерезада после того, как рассказала тысяча первую сказку? Может быть, оказавшись в безопасности, она утратила стимул для творчества? Вовсе нет. Шахерезада начала писать. Однажды написанные ею истории будут обнаружены, и они окажутся намного лучше первой тысячи, потому что безопасность гораздо питательнее для таланта, чем вечная угроза.

Плотный туман вползал в сны Сары, ей казалось, что она где-то за городом, но не на морском берегу. Сон был черно-белый, без красок. Даже не черно-белый, а серый — темно-серый и светло-серый. Они шли навстречу друг другу, Сара и Адам Фоли, выступили из тумана, встретились, разошлись. Он сказал:

— Это не я говорил. Это все мой двойник.

— У тебя нет двойника, — возразила Сара, не испытывая никаких чувств к Адаму — ни сексуального влечения, ни задора враждовать. Туман сгущался, обволакивая руки и ноги. Опустив глаза, Сара увидела, что все ее тело усыпано мелкими каплями, похожими на осколки разбитого окна.

— У него нет двойника. Он один такой, — проговорил отцовский голос, и на месте Адама Сара увидела отца, она узнала его, хотя он стал моложе, выглядел как Стефан, как другой брат, который погиб страшной смертью еще до ее рождения.

— Я бежал, оставил все в прошлом, — проговорил Стефан-Десмонд-отец, — но в тумане я каждый раз вижу его.

Она осталась в одиночестве, без исцеления. Нужен ли ей Адам, спросила себя Сара и откровенно ответила: нет, не нужен, она видеть его больше не хочет. Дом продадут, она больше не вернется сюда, не увидит Рози, Александра и Викки. Не увидит густую пелену тумана, поднимающегося над морем. Не увидит рододендроны и острые, похожие на бритвы, ракушки, и ракушки, истолченные в черный песок, и остров, застывший вдали на плоских серых водах.

Есть ли у нее друзья? Множество знакомых — да. Коллеги-преподаватели. Сестра и ее приятель. Дядя, у которого своя жизнь, свои дети. Тетя, с которой она так и не встретилась, двоюродные братья и сестра, с которыми она и не собирается знакомиться. Как обычно — Сара была достаточно честна, чтобы не скрывать этого, — мать она поставила на последнее место, чуть не забыла о ней.