Иван Дроздов - Шальные миллионы
Нине доктор сказал определеннее: «Ваш муж, кажется, инфицирован».
Развод он затеять не может: Нина в суде потребует раздела его капиталов, назовет банки, счета, — она все видела, все знает. Страсти выплеснутся на страницы газет, дойдут до Москвы, а там теперь нет защитников. С уходом в лучший мир отца оборвались и связи в министерствах. Расплодилась оппозиция, у нее клыкастые лидеры. А в Питер недавно приезжал какой-то тип и объявил о создании партии радикализма. И заявил: «Мы будем не говорить, а действовать». Создается партия действия. О-о…
Представил, какой шум по поводу ивановских миллиардов поднимет оппозиция. Банки перетрусят, заморозят авуары, а российская разведка пришлет людей, организует на него охоту.
Борис, в отличие от его отца, был слаб нервишками, и его фантазия закипала от малейшего пустяка. Дорогу перебежала черная кошка, над головой каркнула ворона, во сне покойник погрозил пальцем… Борис вскакивал в холодном поту и затем неделю не мог прийти в себя. Покой и беспечность возвращали наркотики, в другой раз — девочки. Но внезапная смерть в Париже танцора Нуриева отшибла его и от девочек. А радио, газеты галдели: Нуриев умер от СПИДа, от СПИДа… Молодой мужик — и умирает…
Борис перестал спать. Страх смерти повис над ним, стыла кровь в жилах. Он на все смотрел теперь сквозь туман зависти и раздражения. Жизнь становилась пыткой.
Точно мяч резиновый отскочил он от дорогих номеров в Варне. И наркотики не принимает, — вот уже третий день. И давно заметил: общение с Ниной гасит в нем жажду наркотиков. Остается тяга к вину.
Жить с ней рядом — это для него вариант лучший. Своим острым, расчетливым умом просчитал все плюсы и минусы и решил: этот вариант для него действительно самый лучший. Нетвердым голосом проговорил:
— Хочу переменить жизнь, заняться делом.
— Каким?
— Вложу деньги в предприятия.
— На Западе? Но какое право у тебя вкладывать наши, российские деньги в развитие западной промышленности? Ты станешь предателем, преступником, — тебя найдут русские патриоты и рассчитаются с тобой. Где бы ты ни был! О тебе уж писали.
Знала слабое место Бориса и жала, жала…
— Хорошо. Я буду думать, но только ты меня не прогоняй. Запри в моих комнатах и не пускай. Никуда, — ни в город, ни на пляж. Я буду читать книги и думать.
— Читай и думай, но закрывать я тебя не стану. Не нянька я тебе, надоело!
— Боюсь, что со мной у тебя возникнут неудобства.
— Какие же?.. А-а… Ты вот о чем. Но давай договоримся раз и навсегда: наш брачный союз распался, и ты покорно примешь любые варианты моей личной жизни. И другое условие: ты переведешь на мой счет половину своих капиталов, — как это сделал бы и суд.
— Половина?.. Но, Нина, зачем тебе такие деньги?
— А тебе они зачем?
— Но я их сделал. Они мои. И я об этом как-то не задумывался.
— Твои вклады нечисты, их в любой момент могут вернуть в Россию, а тебя объявят преступником. И потребуют к суду.
— Мои деньги добыты честным трудом, — я совершил ряд посреднических операций, получал по двадцать процентов от каждой сделки. Есть законы.
— Сегодня законы одни, а завтра — другие.
— А ты? Ты ведь тоже…
— Я чистая, аки стекло. Мне денежки достались по наследству. И я полмиллиарда перевела в Москву в Фонд ветеранов Отечественной войны, — людям, которым и ты, и я обязаны жизнью. И много задумала других благих дел. Словом, вот тебе мое условие: ты будешь жить в моем доме как у Христа за пазухой, и вообще со мной, где бы я ни была, но только половину вкладов переводи на мой счет. Кажется, это будет полтора миллиарда долларов.
— Откуда ты знаешь?
— От твоей милости. Ты в Москве и Питере не просыхал от наркотиков и в этом состоянии выболтал все: и банки, и банкиров, и номера вкладов, и фамилии лиц в министерствах, которые тебе помогают. У меня память цепкая, — запомнила.
Борис уронил голову, к переносице собрались морщины, глаза сузились, — он походил на старичка. Проговорил:
— Даже если ты затеешь развод, не получишь от меня ни копейки. — Тяжело поднялся и, как-то болезненно припадая на свои слабые ноги, вышел.
На сороковой день после смерти Силая Иванова в «Шалаше» давали поминальный обед. На месте хозяина, во главе стола, в высоком кресле, сидел Борис Иванов, сильно подвыпивший. Справа, на краю стола — хозяйка «Шалаша» Нина и возле нее пес Барон.
Робко, сбивчиво, и как будто кого-то опасаясь, говорили короткие речи об ушедшем в лучший мир. Борис и Малыш ничего не сказали. Борис с утра пил вино и принял небольшую дозу наркотика, — пучил остекленелые глаза, со странным, пугающим любопытством оглядывал Костю, Анну, Сергея, других гостей. Их было много. Только один прибор из двенадцати оказался незанятым.
Были тут человек от Бориса, человек от Малыша, начальник полиции Стефан Бурлеску, Фридман, генерал Старрок и розовый, как поросенок, мальчик-«сирота» из Турции, сидевший рядом с Борисом и жавшийся к нему, как к матери. Ему было лет четырнадцать, и Борис, представляя его Нине, говорил: «Вот… усыновил, чтоб не было скучно». И добавил: «У нас теперь есть наследник».
Нина и Анна пожимали плечами, не могли оценить высокого порыва страждущего сердца.
Что же касается Фридмана, Кости, Стефана Бурлеску и других многоопытных мужей, — они понимали и в силу отпущенной им природой индивидуальной фантазии могли оценить и розовые щечки, и округлые формы заморского херувимчика.
После обеда все двинулись на катер, но прежде чем Анна села за руль, Малыш предложил зайти в кают-компанию и выслушать доклад агента из Англии.
Агент, прежде чем начать говорить, достал из дипломата пачку книг и вручил Анне, поклонившись в пояс. Книг было шесть: три — на английском языке, две — на испанском и одна — на французском. На обложках красочно и крупно подавался портрет автора — Анны Ворониной. Агент сказал:
— Книги печатаем в Америке, Англии, Японии и Франции, в шести городах. Отовсюду имеем информацию: книги идут ходко, по цене, в три раза превышающей затраты на издание. Если автор не возражает, будем налаживать выпуск книги в Германии, Бразилии, Аргентине.
Анна, сдерживая прилив радости, улыбалась. Поблагодарила Малыша. Хотела вернуть книги, но агент сделал предупреждающий жест.
— Это вам. Укажите адрес, мы будем высылать все пробные экземпляры. — Протянул три чековые книжки. — Тут указаны банки и номера ваших счетов. На них пошли гонорары.
Анна не стала их разглядывать. Поднялась.
— Еще раз спасибо. А теперь я пойду в рубку. Прокачу вас.
Агент поклонился.
— Если позволите, я пожелаю вам счастливой прогулки. — Посмотрел на часы. — Скоро мой самолет.
С ним удалились Стефан Бурлеску, Костя и Сергей. Малыш проследовал в рубку и сел рядом с Анной. Борис, Фридман и человек Бориса остались в кают-компании.
Фридман сел на краю стола, удаленном от стенки капитанской рубки, окинул взглядом каюту, дверь. В левом иллюминаторе проплыл угол дощатого причала, от которого удалялся «Назон». Двигатель работал бесшумно, и только внизу, под днищем едва слышно вскипал бурун от работающего винта. Анна, как опытный машинист локомотива, и трогала, и вела катер так, что чай в стакане не плескался.
— Нас тут не слышат? — спросил Фридман.
— Нет, — заверил Борис.
— Тогда начнем. Только скажите мне, господа хорошие, вы готовы делать серьезное дело? Оно потянет на миллиард. Готовы или нет? Скажите сразу.
И оба они, — и Фридман, и человек с землистыми щеками и пылающим взором, — смотрели на Бориса: готов ли?
Борис непроизвольно растягивал губы в улыбку, преданно заглядывал в глаза Фридмана. Он, конечно же, готов был принять любые предложения.
Жадные глаза американца метали черные искры. Он выказывал нетерпение. Скорее, скорее!.. Какого черта тянешь, Фридман!
— Сэм! — обратился Фридман к американцу. — Твой дядюшка пойдет на пятьсот миллионов?
— Пойдет, если подпись на всех документах заделает Малыш. Все другие подделки завернет с ходу. У него дьявольский проектор для контроля. Он не берет только Малыша, его мистификации вообще никто не берет даже на нюх. Это вы способны понять?
— Да, способны, — взмолился Фридман. — Не кричи, если можешь. Но Малыш требует такую долю — живьем сдирает шкуру.
— У вас нет средств на него? — не очень ясно выразился Сэм.
— Средств? Ты хочешь сказать: средств приструнить? Но каким образом?
Фридман повернулся к Борису.
— Ты можешь…
— Да, можем. Мы все можем. Но вы скажите, какова моя доля? Если мизер — не стоит, валяйте без меня. А вообще-то — я ничего не слышал, а вы не говорили. Я хочу спать. Вот здесь, подвиньтесь. Я лягу.
И он растянулся на лавке, служившей сиденьем и спальным диваном. Солнце нагрело крышу катера, жара усиливала действие наркотика, — Бориса сморило.
