В. Коваленко - Внук кавалергарда

Мы присели в садике на скамейке, и я, наливая остаток водки в пластмассовый стаканчик, до этого висевший на сучке сирени, поторопил его заинтересованно:

— А дальше что?

Он пьяно вытаращил на меня свои буркалы и удивленно переспросил:

— Что дальше? — и, видно, вспомнив свой рассказ о зоне, махнул рукой, — а ничего. Отмотал свой срок. Выпустили. Лебедя-то выпустили на полгода раньше меня по УДО. Вернулся, и все пошло по-людски. Работать устроился, с девкой познакомился, жениться уж собирался. А тут как-то раз пошли под Новый год мы с ней на танцы, но не фартит мне на Новый год, ой, не фартит, — расстроенно хлопнул он рукой по коленке. — Танцуем с ней, и вижу, здоровый длинноволосый и бородатый парень подмигивает мне. Что, думаю, петуха нашел? А он головой кивает мне на фойе. Ну, вышли. За нами следом гребет орел, ему под стать. Думаю, дело швах, с двумя не справлюсь. А присмотрелся к бородатому и вижу, это же Лебедь. Сам Лебедь. Когда наобнимались, он представил мне своего кореша: «Познакомься, вор в законе Ворон».

Екнуло у меня от паскудного предчувствия сердечко. Кумекаю, к чему воронье слетелось. Столько пернатых вместе собралось, не к добру это. Жареным пахнет. Но, молчу и слушаю Лебедя.

А он мне лепит розовый цвет по делу.

«Помнишь, должок за тобой, сейчас и пришло то время расплачиваться. Готов к труду и обороне?»

Я постарался бодренько ответить: «Готов».

«Нам шестерки донесли, что в вашу центральную аптеку завезли на все больнички района богато марфуши и прочей наркоты. Вот мы и решили избавить ваших аптекарей от такого муторного занятия, как дележка по шарашкам. Решили сами поделить. Твое дело нам шухер обеспечить. На стреме стоять будешь, за это бабки солидные получишь. Веришь мне?»

Мне ничего другого не оставалось, как ответить: «Верю!»

«А теперь идемте, прошвырнемся вдоль аптеки», — предложил Ворон.

Ну, короче говоря, сделали мы на Новый год аптеку, сработали чисто, без сучка и задоринки.

Три мешка наркоты, общей суммой на двести тысяч рублей, запичкали в багажник их тачки, и они отчалили на Куйбышев. И я облегченно вздохнул, тогда еще не ведал, что разборки впереди. И приблизительно еще не знал, что шалопут Лебедь глушанул намертво сторожа аптеки. Услышал только через три дня, когда расчудесный Лебедь мне привез мою долю, коробку из-под ботинок. Говорит: «Твой куш за содеянный грех».

Открыл я, значит, коробку, а в ней пачками купюры. Тогда я полез в подпол и закопал с глаз долой этот чертов ящик, как чувствовал, что это для меня подлянка. Ни рубля из коробки не взял.

А они навострили лыжи — пировать в Москву. Там где-то в кабацкой разборке язычком-то и трекнули про работу в аптеке. И через полгода нас повязали. Суд был показательным. Мне опять всучили восьмерик. Восемь лет от звонка до звонка. Хорошо, что я ни рубля из коробки не тронул. Они же напоролись на «вышку». Оба.

Куркин, разминая папироску, на время задумался, уставился в одну точку.

— Да, в тюрьме я уже жил отлично, — прошептал он. — За моей спиной ведь всегда маячили Лебедь и Ворон, и все знали о моих подельниках. И, видно, правильно я жил, к концу моей отсидки воровские тузы короновали меня на высокое по воровским меркам звание.

— Какое? — удивился я.

— Ты крест на груди видел?

— Ну, видел, ну и что?

— А это значит, что я вор в законе.

— Да ну-у? — изумился я, не веря, что простой человек, как Саня Куркин, может быть вором в законе. Как-то это не вязалось с его порядочной внешностью.

— И вот почти три года назад я вернулся. Женился. Сын родился, назвали Антошкой, — и глаза его восторженно заблестели, — знаешь, какой умный пацаненок. Уже «папа» говорит. Одеяло одилайкой называет. И я не хочу, чтобы, когда вырастет, ему тыкали в глаза, что его папа вор. Вот я и переехал в ваш город, руки соскоблил, не хожу вместе со всеми в душевую и ни слова матершинного не говорю. Не хочу, чтобы он знал обо мне плохое. И вообще, все, что случилось со мной, кажется ненастоящим. Будто все, что произошло со мной, было в каком-то дурацком сне. И это был не я, а кто-то другой. Незнакомый мне человек. А я всю жизнь просто работал, жил ни бедно, ни богато. Ходил с сыном на рыбалку, сажал в саду картошку. Я просто жил, как надо жить.

Он встал со скамейки, затоптал окурок и, прощаясь, протянул мне руку:

— Пойду, я уж по сыну соскучился. Что я тебе рассказывал, прошу — сохрани в тайне.

— Конечно, конечно, — торопливо заверил я, пожимая его руку. — Да я тебя провожу до остановки, все равно мне делать нечего.

И мы, пьяно пошатываясь, в обнимку пошли по улице.

— Эх, жизнь моя. Эх, путь-дорожка, — горько вздохнул Куркин.

Я тут же подхватил его слова и загорланил на всю улицу:

— Эх, путь-дорожка фронтовая. Не страшна нам бомбежка любая.

А Куркин брел рядом и подпевал вполголоса:

— А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела!