Эйфель (СИ) - Д'
Гости мигом оживились: наконец-то они поняли. Общеизвестно было, что Луи Бурже поставляет лес для этого строительства, за которым с интересом следил весь город.
— Прямо-таки металлическое кружево! — воскликнул граф, которого Эйфель встретил в парке. — Я его видел, это просто чудо!
Однако молодая женщина, сидевшая возле Адриенны, возразила: она считала этот мост в высшей степени уродливым.
— Он современный! — отрезал Бурже. — И этот проект выбрал наш мэр.
Хозяйка дома, сощурившись, разглядывала своего неожиданного гостя с легкой неприязнью. Гюстав кожей чувствовал враждебность этой женщины, скрытую под учтивыми манерами хозяйки дома.
— Такой грандиозный проект для такого молодого инженера…
— Это не мой проект, мадам. Я всего лишь руководитель строительства.
— К тому же очень прогрессивный руководитель! — провозгласил Бурже. — Пауэлс мне рассказывал, что этот молодой человек применяет поистине революционные методы работы, к примеру, гидравлические домкраты.
Лица гостей слегка омрачились: им надоели технические подробности. Они предпочли бы порассуждать о чудесных явлениях в Лурде, случившихся в начале года. Или о последствиях покушения на императора в январе — поистине, Франция идет к гибели? В сравнении с этим какие-то гидравлические домкраты…
Одна лишь Адриенна не потеряла интереса к Гюставу, буквально пожирая его глазами. Она уже собралась заговорить с ним, но ее опередила мать:
— Это первая спаржа в нынешнем сезоне. Притом, фиолетовая![16]
Гости радостно встрепенулись и принялись за угощение.
— Так объясните же нам, что это такое! — потребовала Адриенна так, словно они сидели за столом лишь вдвоем.
Госпожа Бурже собралась было вмешаться, но супруг знаком велел ей молчать и, обернувшись к Эйфелю, дал ему слово.
— Это очень простая система, — начал тот, чувствуя, как к нему возвращается уверенность. — Она позволяет внедрить мостовые опоры в ложе реки так, чтобы они прочно держались там, несмотря на легкость металлической конструкции.
Внимание слушателей мигом ослабело. Но Адриенна пришла Гюставу на помощь:
— Значит, вы инженер?
— Да.
— И умеете строить всё на свете?
— Ну, не всё, но много чего…
Эдмон, которому давно уже не терпелось уязвить гостя, воспользовался короткой паузой, чтобы насмешливо спросить:
— А где вы научились плавать?
Гости оживились, услышав этот вопрос.
— В коллеже Сент-Барб, в Париже.
— И чем же вы там занимались?
— Готовился к поступлению в Политехническую школу. Но в результате был принят в Центральную…[17]
Эдмон, уязвленный этими престижными названиями, осведомился с подчеркнутой иронией:
— Стало быть, они там, в Центральной, набирают хороших пловцов?
В другое время Гюстав оставил бы эту наглость без внимания. Но он видел, как жадно слушает его Адриенна, и ему не хотелось спасовать перед Эдмоном.
— Ну, если хотите знать, мой спасательный порыв окончился неудачей. Человек, которому я хотел помочь, тонул, погибал…
Гости вздрогнули, не понимая, куда метит этот молодой человек. Бурже грозно нахмурился.
— Но, к счастью, они там, в школе, оценили мои способности ныряльщика, поняли, что руки у меня надежные, и приняли…
Теперь общее недоумение достигло предела. Госпожа Бурже перестала улыбаться; тем временем ее супруг поедал спаржу, исподтишка следя за реакцией присутствующих.
Поэтому смех Адриенны прозвучал особенно неожиданно. И этот каскад хрустальных звуков мигом разрядил тягостную атмосферу. А сам Гюстав чувствовал себя как канатоходец, потерявший равновесие.
— Забавно, — объявил Бурже, проглотив спаржу. — А он остряк, наш инженер!
— И, кроме того, вы заткнули рот Эдмону, — добавила Адриенна, смерив взглядом своего уязвленного соседа. — В общем, ясно: вы герой дня!
Гюстав понял, что выиграл эту партию, и, дождавшись, когда стихнут смешки гостей, поспешил использовать свое — весьма шаткое — преимущество:
— Господин Бурже, мостки и в самом деле слишком узки. Именно поэтому наш рабочий сегодня утром и свалился с них в реку. Нам действительно требуется больше леса…
— Папа, вы слышали? — подхватила Адриенна. — Если несколько лишних досок смогут уберечь жизни людей, вы тоже попадете в герои.
В ответ Бурже только добродушно кивнул, — рот у него был набит спаржей. И все присутствующие облегченно вздохнули, возомнив себя участниками этого доброго дела, которое им ничего не стоило.
А Гюстав видел одну только Адриенну.
ГЛАВА 7
Париж, 1886
Ничто не сравнимо со студенческой дружбой. Ей чужды зависть, недоброжелательность и уязвленное самолюбие, свойственные людям зрелого возраста. Невзирая на пролетевшее время, она сохраняет свежесть. Когда люди еще молоды и неиспорченны, они принимают всё. Ищут себя, ищут другого, других, и эти поиски подобны розыску скрытых сокровищ, ибо для юности нет ничего запретного. Молодых извиняет сам возраст, неопытность, и они безоглядно пользуются этим преимуществом. Что касается последнего, то Антуан и Гюстав, можно сказать, осушили кубок наслаждений до дна. И, однако, оба оставались при этом усердными студентами. Поступить в престижнейшую Политехническую школу в начале 1850-х годов было не так-то просто. Абитуриенты съезжались в Париж со всех концов Франции, и конкуренция была весьма суровой. Подготовительный курс Сент-Барб считался далеко не лучшим, но туда приняли этого юного восемнадцатилетнего дижонца, только-только оторвавшегося от материнской юбки. Легко себе представить, как возгордилась его семья и как возрос ее престиж на улицах бургундской столицы.
— Наш Гюстав едет в Париж! — рассказывала его матушка. — Он будет учиться в Политехнической школе!
— Он готовится к поступлению в Политехническую, — поправлял ее супруг.
Но рыночные торговцы и виноградари не видели большой разницы в этих утверждениях. Они были готовы верить обоим — и мадам Эйфель, и месье, которых очень уважали в городе. Впрочем, истинной главой семьи была именно мадам, это она создала настоящую маленькую империю, весьма успешно торгуя углем. Ее супруг прошел школу наполеоновской армии, где усвоил искусство подчинения: теперь его императором стала жена. Гюстав вынес из всего этого уважение к честно сделанной работе, к данному слову, к усердию, тем более прочное, что оно относилось к матери, — и это в те времена, когда жизнь женщины, как правило, ограничивалась кухней и гостиной. Единственное, что огорчало дижонцев, это их фамилия. Они именовали себя Эйфелями, но все знали, что на самом-то деле семья носит фамилию Боникхаузен. И пусть они уже целый век прожили во Франции, факт оставался фактом: они происходили из рейнской области, а точнее, из района Эйфель[18]. Иными словами, были не совсем такие, как местные жители. Хоть и маленькое, но различие.
Однако это различие Боникхаузены, сиречь Эйфели, сумели обернуть себе на пользу. Несходство с местными жителями делало их сильнее — так сказать, «обязывало», — и отец семейства был уверен, что когда-нибудь официально закрепит за собой новую фамилию. Вот почему они были безупречными, неуязвимыми. И вот почему школьные успехи маленького Гюстава послужили еще одним доказательством совершенства и прочной интеграции. Он должен был стать больше французом, чем настоящие французы.
Можно ли было считать его успехи блестящими? С точки зрения Дижона — несомненно.
Разумеется, Гюстав усердно занимался, готовясь к конкурсу, однако ночи, которые он проводил в тавернах квартала Мон-Сент-Женевьев, имели весьма косвенное отношение к занятиям! Да и спал ли он хоть изредка за эти два года? Вряд ли он мог бы ответить утвердительно. Единственное, что осталось у него в памяти, это похмельные пробуждения в измятых постелях, рядом с буйными шевелюрами, скрывающими хорошенькие личики, которые ровно ничего ему не говорили. В те времена они с Антуаном опрокидывали кружку за кружкой и… девицу за девицей. О, эта радость жизни, это юное безумие, этот мир всех и всяческих возможностей! Его держали под колпаком целых восемнадцать лет, и вот наконец пришло время разгуляться вовсю! И Антуан де Рестак, его товарищ с первых же дней в интернате, был неизменным участником всех его безумств.
