Алексей Фролов - Мама джан

– Плохие у нас новости, – сказал Медведь.

– Олег Черенков теперь по сотне берет! С нас! Теперь на одни отмазки будет уходить две сотни, – ответил Кабан, отодвинув тарелку.

– Вот гондон, а! Ну, это я разрулю. Поговорю с Ваграмом. Он разберется.

– Не забудь.

– Обещаю!

– Супер…

– Ну, я пойду, а то жена ждет!

– Оставайся. Вместе оттянемся.

– Не могу, обещал. Иначе она рассердится. Вы где сегодня ночью?

– В подъезде. В ночнушке.

– Ну давай, удачи всем вам, – он обратился к Рине. – И вам удачи. Персонально. Если бы я не был женат, я женился бы на вас.

Рина не нашла, что на это ответить.

Цыган ушел.

Пацаны пошли потрепаться с Ирой-продавщицей. Нужно поддерживать добрые отношения с нужными людьми.

Рина разбиралась в новом мобильнике. Вот так быстро, пять минут и мобила!

– А тут все делается быстро, – сказала Оленька – будешь тормозить – сама станешь жертвой. Надо будет симку в твоей мобиле сменить. Попроси Кабана.

Лавируя между машинами, чуть ли не до инфаркта доводя водителей, они пересекли Садовое кольцо. Шли старыми московскими проходными дворами, каким-то чудом сохранившимися даже не от прошлой, а от позапрошлой жизни. Забрались в заброшенный дом, предназначенный на снос. Поднялись по лестнице на последний этаж, оттуда проникли на чердак. Здесь было нечто, сооруженное из досок, в виде стола.

Кабан запалил свечу. Заплясали размытые тени.

– Ну, пацаны – сытого всем прихода!

Шоник раздал ампулы. Кабану – две стадола, Оленьке – одну буторфанола, себе – то же, что Оленьке, но две ампулы. Медведю ничего не дал, так как Медведь не ставился. Он пивом немеренно накачивался. Это его вполне устраивало. Ну, и ради бога. Он пристроился в стороне, отхлебывал свое пойло с отлетным видом. У него постоянно был отлетный вид, и он почти всегда молчал.

Атмосфера пропыленного чердака тягостно подействовала на Рину. Всего этого она насмотрелась дома. Получается, от чего ушла, к тому и пришла. Только с другого бока.

Шоник первым вогнал себе дозу. Уселся на стол, закурил и отрешенно произнес:

– О-о, понеслась душа в рай…

Потом Кабан поставил Оленьку и поставился сам.

Три минуты прихода. Гнетущая тишина. У Рины на лице гримаса. Медведь один обратил на это внимание, подошел и спросил участливо:

– Чего приуныла?

– Так… Отца вспомнила.

– Ну-у… по-шли-и отсюда, – протяжно простонал Кабан.

Они выбрались из этого мертвого дома. Рина впереди всех. Выскочила во двор, жадно втянула полную грудь прохладного ночного воздуха.

Кабан, Шоник и Оленька заметно взбодрились.

– Куда теперь? – спросила Рина Медведя.

– Гулять. Маршрут натоптанный. По Садовому кольцу до Павелецкого, потом на Чистые пруды, а оттуда к себе, на Курский.

Как на них ЭТО подействовало! Полчаса назад едва ноги передвигали от усталости, а теперь галопом готовы скакать.

– Чудно, блин. Мой отец вмажется и сидит, тупо уставившись в ящик.

– Это он, наверно, с димедролом смешивал, – авторитетно поставил диагноз Кабан.

Они направились по широкому тротуару в сторону Павелецкого вокзала. Рина в любимое занятие окунулась – пялилась на витрины магазинов, глазела в окна кафе и ресторанов.

У всех барометр настроения резко вверх поднялся.

– Бля-я… – вдруг всполошился Шоник.

– Че? – спросил Медведь.

– Ашота опять продинамили… Нехорошо-о! Надо было рассчитаться…

– Мы забыли, и он забыл. Рина своей песней задурила ему голову.

– Кабан, ты Ашоту потом лаве сам отдай… Нах! – сокрушался Шоник.

– Конечно, отдам.

Рина и Медведь шли, отстав от остальных на несколько шагов, и болтали. Миллион вопросов роился у нее в голове, ей хотелось побольше выведать о всех сразу и каждом в отдельности.

– Ты давно в группе играешь?

– Месяцев пять-шесть.

– А до этого чем занимался?

– В институте учился.

– Бросил?

– Не совсем.

Слова из Медведя хоть клещами вытягивай.

– Что значит «не совсем»? – не унималась Рина.

– Я, видишь ли, подвинутый на компьютерах. Ночи напролет просиживал. Программы разные лепил, по всей мировой паутине шарил. Столько раз сознание терял от переутомления. Однажды вообще у меня крыша поехала… Я почти двое суток провел за компьютером. Меня потом в больнице откачивали. Ну, родители запретили мне и близко к компьютеру подходить. Отобрали технику на хрен. Я психанул, прихватил электруху и ушел к пацанам. Мы и раньше были знакомы, я им аппаратуру налаживал… Иногда играл с ними. Вот и тусуюсь теперь здесь.

– А родители?

– Что – родители?

– Знают, где ты обитаешь?

– Конечно, знают. Это отдельная история, – сказал Медведь и, помолчав, продолжал. – Они не понимают, что я уже не ребенок, а вполне взрослый человек. Как хочу, так и живу.

– А ты именно так хочешь жить?

– Пока да. Мне нравится моя теперешняя свобода. Башли водятся… Сам себя могу содержать… А там, посмотрим. В институт вернусь. У меня академ оформлен. Но под родительскую пяту я уже никогда больше не суну свою башку.

– Быть свободной – это очень трудно, – примеряя к себе слова Медведя, задумчиво произнесла Рина.

– А не свободным быть – совсем мрак, – убежденно ответил Медведь. – Возьми Кабана. Он ради свободы из детдома сбежал. Оленька в деревне жила. С матерью и отчимом. Мать умерла, она к деду ушла… Представляю, какая в деревне тоска и дикость. Бросила она на хер и деревню, и деда. Вот к нам прибилась. Теперь свободный человек.

– А Шоник?

– А Шоник по жизни свободен. Он с пеленок на улицах и вокзалах. У него, кстати, сестренка есть, Надька. Ей девять лет всего, а она знаешь как на гитаре лабает. Это полный крышеснос!

– А почему ее здесь нет?

– Она заболела. Ее Шоник вписал на время к знакомым. Скоро заберет.

– Понятно.

– Аскает она клево. Ведь аскер должен быть маленьким и худеньким и желательно девочкой. Не то, что Оленька.

– А Оленька не играет?

– Нет, откуда?! Где бы ей учиться? Между прочим, Оленька на тебя запала. По уши. Она лесбиянка. Так что, сама секи ситуацию.

– Лады… Меня к этому не тянет, – она засмеялась и, оборвав смех, спросила как-то неестественно глухо.

– А Цыган? Что он из себя представляет?

– Цыган представляет самого себя, – туманно ответил Медведь. – Ты скоро в этом убедишься.

Парни и Оленька, шедшие впереди, остановились.

– Э, слышь… Не отставайте… Миша, маму твою налево, подходим! – заорал Кабан.

Рина и Медведь прибавили шаг.

– Куда подходим? – спросила Рина.

– К «Павелецкой». Тут лучше держаться вместе, – предупредил Медведь и многозначительно добавил: – Потому что это – «Павелецкая». Мы тут гости и не всегда желанные.

Так, сгрудившись, вступили они на площадь.

– Когда у меня была девочка, – пустился в плавание по воспоминаниям Кабан, – мы ходили с ней на «Павелецкую» в кинотеатр «Пять звезд». Я смотрел с ней там «Бугимен», ужастик такой. А теперь у меня нет девочки этой, но я все равно хожу в кинотеатр «Пять звезд»…

Тут его перебил Шоник:

– И каженный раз в туалетных кабинках колешь себе вены, чтобы забыть эту коварную суку Хонду…

– Шоник, ты заебал уже! – взвился Кабан. – Да, колюсь… И сегодня уколюсь. Кого-нибудь это колышет?

– Забей, Кабан, – миролюбиво ответил Шоник. – Я же пошутил.

– Никогда не называй Хонду сукой!

– А суку можно Хондой назвать?

Шоник заржал, свистнул пронзительно, отпугивая стаю знакомых бродячих собак, трусивших мимо них своей дорогой. Ну, что ты с ним будешь делать? Невозможно долго сердиться на такого охломона.

– Не зли собак, Шоник, – попросила Оленька. – Я их боюсь.

– Почему Хонда? – спросила подогреваемая любопытством Рина, допустив непозволительный в этой среде прокол. Но ей простили на первый раз такую бесцеремонность – новенькая, законов не знает.

– Потому что она вся мажорка такая была… – сказал Шоник. – Ее папашка – хозяин автосалона «Хонда» в Москве…

– Не слабо.

– Ага… А я зачуханный детдомовец… Есть разница, да? – С горечью спросил Кабан. – Мы почти год встречались.

– Кабанчик ее своими песнями охмурил. Стихи ей посвящал. Ходил, бля, совсем чеканутый…

– А когда ее пахан пронюхал про нашу любовь, сразу же запретил ей общаться со мной, – рвал свою душу Кабан, охваченный печальными воспоминаниями. – Мне его охрана однажды крепко дала просраться. Вообще могли бы убить, пропал бы, никто и искать не подумал…

– И эта Хонда послушала отца? Рассталась с тобой? – воскликнула Рина, заинтригованная такой необыкновенной историей.

А куда ей деваться? – невесело усмехнулся Кабан. – Как объяснил мне потом Сеня-газетчик, социальный статус и всякая такая поебень.

– Ну… социальный статус особой роли в таких делах не играет, – возразил Медведь.

Кабан огрызнулся:

– Играет, еще как! Хонду вмиг отправили учиться в Англию. Я бы тоже в Лондон смотался, но мой паскудный социальный статус не позволяет.