Михаил Латышев - Мышонок
— Ты чего? Чего убегаешь-то?
— Душегубец… Душегубец… — прошептал дед Ознобин.
— Хозяин, ты? — спросила странница. Слышно было, как она осторожно двинулась в сторону двери. Задела по пути пустое ведро, стоящее на табурете, и его грохот разбудил девчонку, которая испуганно ойкнула.
— Хозяин, что молчишь? — снова спросила странница.
Некоторое время было тихо. И в избе, и в сенях, где дед Ознобин и тот, кто был Шиловым, сверлили друг друга взглядами — все, что было между ними хорошее, вмиг забылось и непримиримые враги стояли сейчас в темных сенях дедовской избы.
— Васька! Это он! — закричала странница. — Анюта, зови на помощь! Беги! Через окно!
Зазвенело разбитое стекло. Прокричал у кого-то из соседей петух. За спиной того, кто был Шиловым, пламенел огромный диск солнца, разрезанный пополам его фигурой. Больше дед Ознобин ничего не слышал и не видел. Ангелы не вились вокруг него, встречая отлетающую душу — тьма окутала хрупкое тело деда Ознобина, которое от удара топором, завернутым в старый мешок (с ним дед ходил на работу и держал его в сенях, возле двери), осело у стены. Темно-красная кровь капала с виска на левое плечо деда и оттуда — на пыльный затоптанный пол.
— Васька! — гремела странница, не в силах найти дверь в сени. — Ирод! Не бери греха на душу! Хватит с тебя! Ты посмотрел бы, как высохла мать…
Тот, кто был Шиловым, ворвался в избу, зажал страннице рот, бросил ее на пол и начал душить. Краем глаза он видел, как металась в разбитом окне занавеска. Краем уха он слышал истеричный девичий крик.
Привычный страх захлестнул его. Он знал, что вот-вот опять превратится в мышонка. Нырнет в какую-нибудь пыльную щель — и поминай как звали. Никто его не найдет. Никто и не подумает, заметив серого мышонка, что это он, Васька Левашов.
Стены дедовской избы стремительно росли вверх. Тело странницы казалось громадной горой. Он отбежал в угол, ища щель, в которой можно было бы скрыться. Заметил возле печки дырку с черными оспинками мышиного помета возле и ринулся туда. И сразу покойно стало ему — он был в безопасности, здесь люди не могли найти его. Здесь уже другие опасности подстерегали его, но он знал, как противостоять им — не впервой оказывался в шкуре мышонка, ему были знакомы законы и правила мышиного царства.
5
Голоса над головой гремели раскатами грома. Топот ног по полу казался разрывами снарядов, и так же, как от разрывов снарядов земля дыбится и взлетает вверх, чтобы обрушиться оттуда на голову смертельной волной, так и сейчас сверху обрушивались острые сосновые щепки и паутина с комочками затвердевшей пыли, а доски прогибались, грозя вдавить его хрупкое тельце в пахнущую старостью землю. У них там, наверху, в ознобинской избе, время текло медленно, у него же — со страшной скоростью. Они проживали всего минуту, а у него целая неделя проходила в оцепенении, никаких событий не принося. Он в течение этой недели должен был есть, спать, просыпаться, общаться с другими мышами, но он ничего этого не мог делать — сил не хватало, надо было отдохнуть.
И тут он почувствовал опасность — со спины к нему приближалась мышь, шевеля длинными усами. Он еще не видел ее, но уже чувствовал злобу, которая насквозь пронизывала мышь, обнаружившую в своих владениях чужака. Он знал, что будет дальше: ему придется убегать. Он вторгся в чужие владения, и по мышиным законам должен покинуть их. Сейчас его будут преследовать, а ему придется убегать. Даже если он сильнее мыши, которая подкралась к нему, ему в первое время придется убегать. Зато потом он остановится, станет на задние лапки, заверещит и начнется драка. Победивший в ней будет главенствовать над побежденным.
Он резко повернулся в ту сторону, где выжидающе застыла мышь — самец, определил он, будет драка, с самкой он бы не дрался.
Усталость сковывала его тело, и все же он зло пропищал: «Не подходи!» Он был так измотан, так хотел отдохнуть, что никакие законы и правила поведения среди мышей не были для него обязательными — у него не было возможности соблюдать их, ему хотелось отдохнуть; прежде всего — отдохнуть!
Видя, что он ведет себя не по правилам, мышь резко метнулась в его сторону. Он успел стать на задние лапы, чтобы передними отбить атаку.
Мышь отбежала в сторону, приникла всем телом к земле, недоумевая, почему он ведет себя так странно, почему не убегает, когда должен убегать, когда так заведено среди мышей.
И тут он сам бросился на мышь. Она не ожидала нападения и оказалась под ним. Сдаваться, однако, она не собиралась. Она привыкла главенствовать здесь, во владениях, занимаемых одной мышиной семьей, и яростно защищалась, понимая, что стоит ей дрогнуть и кончится ее власть, никто не будет подчиняться ей, все станут подчиняться пришельцу. Он тоже понимал это. Он не хотел никому подчиняться. Хватит унижений, которые он пережил в первое превращение в мышонка. Теперь он опытен, он отстоит свою независимость.
Серым клубком катались они по земле. На них налипала паутина. Их кололи острые сосновые щепки, отлетевшие от пола. Но никто из них не хотел сдаваться. Наконец мышь не выдержала и отбежала в сторону. Он сразу ринулся вдогонку. Он знал: чем безжалостнее будет сейчас, тем спокойнее будет жить потом. Он догонял мышь, недавнего хозяина здешних владений, и больно впивался в основание ее хвоста. Та поворачивалась, ощерив зубки, становилась на задние лапы и теперь уже ей приходилось отбиваться.
Через некоторое время погоня повторилась. Временами он терял мышь из виду, приникал к земле, вынюхивая ее след, и обнаружив, бросался в новую ожесточенную атаку. Драка даже немного веселила его — он осознавал свое неоспоримое превосходство и радовался, что здесь, под полом ознобинской избы, будет хозяином. Он, а не эта убегающая мышь, отныне станет тут главным.
Мышь добежала до гнезда, нырнула в него, затихла и только минуты две спустя осторожно высунула наружу нос.
Он воинственно стоял у гнезда. В гнездо входить он не собирался, потому, что знал: если войдет в гнездо, убегать придется ему — даже помимо своей воли; сработает инстинкт, диктующий неприкосновенность чужого жилья.
Хитря, он отошел в сторону, стал так, чтобы мышь не видела его. Он был уверен, что рано или поздно та выберется из гнезда и схватка между ними повторится. И не раз, может быть. До тех пор они будут драться, пока он не заставит мышь покинуть гнездо, в котором поселится сам. Пока же он отдыхал перед новым боем, не спуская настороженных глаз с гнезда.
Вверху продолжали ходить взад-вперед. Людей в избе стало больше, и редкий гром над головой перерос в нескончаемый грохот, заставляющий его испуганно вздыбливать усики.
Ему захотелось есть. Он повел носом по сторонам. Голод становился сильней, и он суетливо отбежал от гнезда, уткнув остроносую голову в землю. По запаху собственных следов двинулся он назад, туда, где лежали убитые им два старых человека. Голод вел его — он знал, что найдет хоть какую-нибудь крошку в горнице ознобинской избы. Схватка за главенство отступила на второй план: потом, потом; сначала надо утолить голод.
Он выглянул из дырки у печки. На него не обратили внимания. Он знал, что так будет; уверен был: никто из собравшихся здесь людей не разглядит в сером мышонке черты человека, называвшего себя Шиловым.
Попискивая от рези в желудке, он побежал вдоль стены, по-прежнему уткнув нос вниз. Запах засохшего хлеба волновал и тревожил его. Все мыши близоруки, и он почти ничего не видел перед собой — только по запаху он мог найти завалившийся куда-то в угол кусочек хлеба, остаток скудной трапезы деда Ознобина. В тесном пространстве между ножкой стола и стенок обнаружил он этот кусочек и сразу же стал с жадностью грызть его, попискивая уже от удовольствия.
Почти вся Березовка собралась в избе деда Ознобина. Те, кому не хватило места, толпились в сенях и во дворе. Тела странницы и деда лежали рядом на кровати — так распорядился участковый. Он пытался очистить избу, но его не слушали и он огорченно метался по горнице. Два председателя, старый и новый, сидели друг напротив друга за столом, хмуро переговариваясь о том, какими слепцами были.
В избу вошел фельдшер, Иван Акимович.
— Ну? — разом вскинули к нему глаза оба председателя.
Фельдшер безнадежно развел руками:
— С ума сошла. Толку от нее не добьешься.
Они говорили о девчонке, всполошившей Березовку. Никто ничего о ней не знал. Предполагали, что она появилась вместе с убитой. Считали, что она должна знать, за что Шилов убил деда Ознобина и странницу — в том, что убийство совершил Шилов, никто не сомневался.
— Граждане, граждане, — суетился участковый, — приедет начальство, мне влетит, очистите избу.
— А он ест и ост, — показал кто-то на мышонка возле ножки стола.
Мышонок, почувствовав внимание к себе, испуганно поднял голову. Он уже насытился и поглощал хлеб через силу.
