Йордан Радичков - Жаркий полдень
Двигаться, двигаться! Страшно стоять в бездействии, страшно, когда руки повисают вдоль тела! Страшно, когда глаза неподвижно глядят на неподвижное пятно на воде! Если все это сон, страшен сон этого моста! Проснитесь! Проснитесь! Нужно движение, нужно дело — неподвижность и бездействие гибельны для человека!
Пространство наполнилось ревом моторов и лязгом гусениц. Берега увидели пыль, вздымающуюся к небесам, а рев моторов и лязг гусениц все приближался к реке. Среди деревьев показались танки, выставившие вперед стволы своих семидесятишести- и стомиллиметровых орудий. Танковый полк разворачивался, готовясь форсировать Черказскую реку. Первые машины уже входили в воду. Мать кинулась к ним. Она бежала прямо на машины, оглушенная их треском и грохотом, и люди на берегах, глядя на нее, тоже сорвались с места, крича и размахивая руками, пытаясь перекричать моторы и остановить эту армию.
Часть танков уже перешла реку, с них стекала вода. В выхлопных трубах появился синий дым, несколько машин замерли и даже повернулись к людям, словно удивляясь, что их остановили голыми руками и криком.
Из люков выскакивали солдаты, офицеры совещались о чем-то, а с полей подходили все новые и новые машины, застывали на берегу, экипажи их спрыгивали на землю, и мать мальчика металась от одной группы к другой и молила, дергая танкистов за кожаные пояса. Вот уже вся танковая часть оказалась у реки, и все танкисты столпились под мостом. Солдаты повторили все то, что другие пытались делать раньше.
Попытки их ни к чему не привели.
Армия была беспомощна, словно попала в плен. Танки на берегах молчали, их орудия глупо разинули пасти. Мертвое железо! Разве может мертвое железо кого-нибудь спасти!
В это самое время генерал, поднявшийся на вертолете от вышки номер три, не переставая честить образовавшуюся на мосту пробку и срыв форсирования Черказской реки, прибыл к месту происшествия.
Приземление вертолета воскресило в людях надежду.
Ступая по размякшему песку, генерал зашагал к мосту. Группа офицеров, одергивая кителя, спешила за ним. Мальчик смотрел на генерала испуганными глазами. Генерал смотрел на мальчика так строго, как только может смотреть генерал, у которого остановили армию. Мальчик, пытаясь улыбнуться, раздвинул посиневшие губы. Улыбка получилась кривая. Генерал тоже попытался улыбнуться, но улыбка, застывшая на его усталом лице, тоже была кривой.
— Но почему он сидит в воде? — спросил генерал, смутно предчувствуя беду.
И тогда все: и военные, и штатские, оба берега Черказской реки, мост, перила моста — все, кто здесь был, начали разом объяснять генералу, почему этот мальчик сидит в воде. Больше пятисот глоток, перекрикивая друг друга, объясняли генералу, и, можете мне поверить, эти голоса гремели не хуже вертолета, когда генерал сидел в его брюхе. Все кричали, потому что каждый считал, что именно он лучше всех объяснит генералу, в чем тут дело.
Генерал стоял на песке, глядя то на мальчика, то на толпу, то на онемевшие танки, офицеров, солдат. Что могут сделать эти танки, их орудия, свирепо уставившиеся на горизонт? Что может сделать его армия? Воспоминания о вчерашних маневрах были еще свежи в его сознании, но сила армии была создана, чтобы разрушать, она могла действовать только там, где идет сражение. А здесь — какое же здесь сражение? Уснувшая река, уснувшие берега, зной, тяжелый мост — с кем здесь сражаться армии, на кого бросить ее генералу?
И все-таки надо было действовать. Решили запрудить реку. Если задержать течение, пожарники выкачают насосами воду, и мальчик окажется на отмели.
«На отмели, на отмели!» — думал генерал, и на виске у него билась жилка.
Он вызвал летчиков и приказал доставить военного врача. Вертолет поднялся в воздух и, обдав толпу песком и пылью, полетел обратно к вышке номер три, где расположилась медицинская часть. Необходимо было доставить врача, и генерал знал, зачем нужен врач.
Танки стали разворачиваться и входить в воду, туда же двинулись и тягачи из подсобного подразделения. Разматывались стальные тросы, их привязывали к стволам ольхи, и тягачи, выворачивая деревья с корнем, стаскивали их в воду, чтобы можно было начать перекрытие реки.
Крестьяне сбегали на Харитонову усадьбу и взяли там все, что могло пригодиться при сооружении запруды. Их инструмент был лучше приспособлен для работы с землей. Засверкали лопаты, захрустел под ними песок. Люди таскали сучья, дерн, и с обоих берегов начала расти плотина, заползая все дальше в реку, грозя преградить ее течение. Генерал рассчитывал на свою армию и был уверен, что она выиграет это маленькое сражение, что, если понадобится, его бойцы выпьют всю воду, на руках поднимут реку, в воздух ее подымут.
(Но и река текла спокойно — она верила в непересыхающие свои источники. Она чувствовала их биенье даже здесь, вдалеке от них, и, играючи, плескалась у плотины, в ногах людей, подмывала пласты дерна, окатывала гусеницы танков. Наверху, в Черказских горах, собирались тучи, черные и хмурые. Они громоздились одна на другую и тяжело расползались, накапливая в себе электрические заряды. Небо отобрало у земли немало влаги и, пресыщенное ею, готовилось теперь обрушить ее на землю; и тогда земля, изнемогая под тяжестью вод, забурлит потоками рек, а тучи будут швырять молнии, крушить деревья и сотрясать небеса громами.)
Танки, глядя на тучи, поворачивали свои стомиллиметровые стволы. А тучи спускались все ниже и ниже, загремели первые далекие раскаты, и непрерывный грозный гул надвигался из-за гор; все поняли, что наверху, у истоков Черказской реки, начался дождь. Крестьяне сказали, что при сильных ливнях река поднимается до самых пролетов моста.
— До тех пор успеем, — сказал генерал.
И чем ниже к земле спускались тучи, чем громче звучал их гул и дикое пение, тем напряженней становился ритм стройки, тем быстрее двигались ноги.
Генерал оглядел фронт работ, оглядел небо, потом мост и увидел, что пожарники уже возятся со шлангами, чтобы, как только плотина будет готова, начать выкачивать воду. Главнокомандующий сделал несколько шагов по песку, вошел в реку и, хотя жилка на его виске билась все сильнее, попытался улыбнуться мальчику, притихшему на воде.
— Ну, ты как, молодцом? — спросил генерал, закурив и с такой жадностью втягивая в себя дым, что западали щеки.
(То же самое спрашивал у мальчика и багатор.)
Мальчик моргнул и покачал головой, но совсем слабо, потому что вода доходила ему до подбородка; он хотел улыбнуться генералу, и эта улыбка значила бы: «Молодцом!»
— А на танке ты ездил?
Генерал смотрел, как три тягача маневрировали, чтобы стать перпендикулярно к реке.
— Нет, — сказал мальчик.
Он тоже смотрел на танки.
— Но на буйволе-то ездил?
Мальчик засмеялся.
— Ездил.
— Вот видишь, так я и думал, — подхватил генерал. — И я ездил. На буйволах плохо ездить. Трясет.
— Трясет, — сказал мальчик.
Генерал и правда ездил когда-то на буйволах и в мальчике видел сейчас, вероятно, себя самого — вот такого росточка, острижен ножницами, какими стригут овец, пятки утыканы колючками; вечером мать поливает тлеющие угли водой и заставляет его держать пятки над паром, чтоб не загноились и чтобы вышли колючки; и он держит, хоть пятки жжет и из глаз текут слезы.
— Потерпи еще немножко, — сказал генерал. — Остановим воду и тогда покатаемся на танке. Вон на том, большом.
Мальчик обрадовался, что его покатают на танке.
— А можно и на вертолете, — сказал генерал. — Хочешь?
— Хочу, — сказал мальчик. — А нас пустят?
— Куда? — не понял генерал.
— На вертолет, — сказал мальчик.
Теперь улыбнулся генерал.
— Пустят, — сказал он. — Летчик — мой друг. Только ты не трусь!
Генерал смотрел, как тягачи корчуют ольху и на канатах стаскивают деревья в воду. Ухали топоры — тесали колья и забивали их в грунт.
Мальчик тоже смотрел, как падают деревья, корни их взлетают вверх, дрожат и колышутся в воздухе, а потом ложатся в воду, и сверху их заваливают дерном и песком, чтобы запрудить реку. Вода под мальчиком потемнела, терпко запахла корнями и мезгой.
— Я не струшу, — сказал мальчик.
— Посмотрим, — покачал головой генерал.
— Да нет же! — сказал мальчик.
Он был уверен, что не струсит, если его посадят на вертолет. Да не струсит он, ну ни за что!
— Вот сейчас прилетит, тогда посмотрим, храбрый ты или нет, — сказал генерал и закурил третью сигарету, нервно поглядывая на небо.
Он ждал вертолет.
И думал о том, что человечество создало религии, дипломатию, Организацию Объединенных Наций, атомную бомбу, а вот как спасти этого ребенка — оно еще не придумало. Ни религия, ни дипломатия, ни ООН не могли бы тут помочь.
Ну а раз так, то поможем мы. Если надо, мы подымем в воздух реку, и шоссе, и мост, мы заставим все, весь мир, всю мертвую и живую природу, двигаться только в том направлении, какое нужно, чтобы спасти ребенка. Если надо, мы и грозу, нависшую над Черказскими горами, пустим по небу в другом направлении. Все, все устремится к одной только цели, в одном направлении, как Земля вертится только на восток, и днем, и ночью, и в адском грохоте войны, и в спокойствии мира.
