Шон Макбрайд - Зелень. Трава. Благодать.
— Как насчет сегодня?
— Завтра спросишь. Мне пора двигать.
И он отправляется дальше по улице в сторону Ав. Заходит в боковую дверь «У Пола Донохью» — ею пользуются все — под большой неоновой вывеской со стрелкой, которая гласит: ВХОД ДЛЯ ЛЕДИ.
— Генри, у нас тут кризис, — сообщает мне Бобби Джеймс, который стоял на веранде и что-то бубнил в телефон все время, пока Фрэнсис Младший трепался с Джинни. Он прижимает к груди мегафон.
— Это Гарри Карран? — уже зная ответ, спрашиваю я.
— Ага, — говорит Бобби. — Спрашивает, какие у нас на сегодня планы.
— Скажи, что мы собирались гулять, — говорю я ему. — Спроси, он пойдет с нами?
Гарри повернут на физической форме. Каждый день в шесть утра он бегает трусцой до Тэк-парка с баскетбольным мячом и блокнотом для записи всех удачных и неудачных бросков. Подстригает большинство газонов на улице Святого Патрика. Когда не занят ничем из вышеперечисленного, все равно об этом говорит.
— Не сработает. Я знаю, как от него избавиться. Ну держись, Гар, — это уже в трубку, — присоединяйся, если хочешь, но должен тебя предупредить: мы идем в музей изобразительного искусства, а потом на открытый концерт классической музыки. Что? Господи Боже. Ты только послушай, Генри, — теперь уже мне, — Гарри говорит, что любит изобразительное искусство и симфоническую музыку. Что же делать?
Я смеюсь. Влип Бобби Джеймс. Гарри на самом деле любит симфоническую музыку. Он объявил об этом вчера вечером в присутствии двух десятков ребят возле входа в «Семь-Одиннадцать», да и телок тоже.
— Ну что ж, Роберта, — говорю я, — похоже, мы отправляемся слушать классику. — Я вскакиваю на стол, стоящий на веранде, и принимаюсь дирижировать невидимым оркестром. Пам-па-па-пам-па-па-пам-па-па-пам-па-пам! — Привяжем к лодыжкам гирьки — и трусцой на концерт. А ну-ка подвиньтесь. Прошу тишину в зале. Духовая секция начинает слоновьим пердежом.
Слышно, как за дверью смеется Джинни, которая держит телефонный аппарат, пока Бобби разговаривает.
— Джинни, не подначивай его. Не смешно, — фыркает он.
— Генри, слезь с маминого нового стола, — говорит он мне, а затем вновь обращается к Гарри: — Ладно, заходи. Только без своих гребаных гирек и скакалок. Давай резче, а то уйдем без тебя. Пока.
Он протягивает трубку Джинни, и она исчезает за дверью. Гарри, который живет по соседству с Бобби Джеймсом, выходит из дома, перепрыгивает через перила и вот уже стоит на веранде вместе с нами. Волосы у Гарри темные, плохо уложены, с пробором (как он думает) посередине; веснушки и плюс пять дюймов роста к нашим с Бобби Джеймсом пяти футам. Он носит красные гетры до колен и в тон к ним красную футболку со спортивными шортами с надписью FATHER JUDGE BASKETBALL CAMP 1984[7]. Еще он носит защитные очки своей любимой марки «Карим Абдул-Джабар» с непременным ремешком на затылке.
— Йоу, — здоровается он.
— Йоу, — дружески приветствую его я.
— Йоу, — не очень дружески (рот набит жвачкой) приветствует его Бобби Джеймс.
Здесь я ненадолго отвлекусь, чтобы сказать, что слово йоу занимает важнейшее место в филадельфийском наречии. Им можно пользоваться, чтобы кого-то позвать, поприветствовать, обратить на что-то внимание, для выражения удовольствия или отвращения. Допустим, я увидел голые сиськи Джинни Джеймс и хочу, чтобы Гарри и Бобби Джеймс на другой стороне улицы тоже обратили на них внимание. Теперь допустим, что Гарри они понравились, а Бобби Джеймсу — нет, плюс он в придачу выходит из себя и мне нужно его успокоить. Вот как будет звучать наш разговор:
ГТ: Йоу. Йоу.
ГК: Йоу.
БД: Йоу.
ГТ: Йоу!
ГК: Йоу!
БД: Йоу!
ГТ: Йоу.
Но поскольку сиськи Джинни находятся вне пределов ясной видимости, я спрашиваю у Гарри, как насчет ланча. Гарри живет богато за счет стрижки газонов. У него целый парк газонокосилок, он пользуется услугами личного бухгалтера и адвоката и бегает в лучших баскетбольных кроссовках, какие только можно купить за деньги. А именно «Конверс». Так, бля, или иначе, Гарри говорит всем, что в банке у него четыре сотни с лишним. Но я готов терпеть эту лапшу у себя на ушах, если к ней прилагается «геройский сэндвич»[8], газировка и пакетик чипсов.
— Получишь, — говорит Гарри, — если перед едой прочитаешь молитву, святой отец Тухи.
— Ты просишь меня о благословении перед походом в ад ко всем чертям? — спрашиваю я уже тоном проповедника, и Гарри, которому много не надо, начинает хихикать.
— Да, пожалуйста, — говорит он.
— Я пустой. Так что пусть Господь сам во мне покопается.
— Аминь. Господь да покопается в тебе, — соглашается Гарри.
— Аминь — это ты верно заметил! — восклицаю я. — Итак, проследуем в сей район, — говорю я, делая рукой широкий приглашающий жест в сторону однотипных двухэтажек. Мне видны сиськи миссис Маккивер, пока она нагибается, чтобы поправить своей дочке памперс. — Господь Всемогущий! Промеж люда всех сословий мы будем искать, дабы обрести и восхититься, пышногрудых девиц из церкви Святого Игнатия, равно как и их пышных грудей.
— Точно, — орет Гарри мне в ответ.
— Аминь, — произносит Бобби Джеймс, наконец присоединяясь к нашему веселью.
— Воистину их прекрасные грудки — дары Господни, — заявляю я.
— Угу, — подтверждает Джеймси, закрыв глаза и воздев над головой руки.
— Истину глаголешь, — свидетельствует Карран, застывая в той же, что и Бобби Джеймс, позе.
Святой дух нашел свой путь к их грешным душам. А может, они просто думают о сиськах. Сложно сказать, хотя в принципе один хрен. Главное, что сработало. Я забираюсь на деревянный стол.
— Могу ли я призвать кого-нибудь из вас в свидетели, дабы воздать хвалу Господу за грудные выпуклости? — вопрошаю я.
— А что это такое? — опуская руки, интересуется Гарри.
— Сиськи, осел, — сообщаю ему я. — Мне нужно, чтобы свидетельствующий взошел ко мне на стол.
Гарри карабкается ко мне:
— Я люблю Господа нашего и сиськи.
— Но только в таком порядке, верно? Сначала Господь и лишь потом сиськи. Правильно говорю, брат Карран?
Гарри приоткрывает один глаз и смотрит на меня:
— Да?
Возликуем!
— Именно так, брат Карран, ты должен любить Господа больше, чем сиськи. И ты, брат Бобби Джеймс, вступи на стол и засвидетельствуй.
— Но в моих ли это силах? Если стол сломается, мама выбьет из меня последнее дерьмо.
— Тем более. Взойди сюда, к братьям, и возгласи к холмам вместе с нами.
— Нет уж, приятель. Она только-только его купила.
— Ах ты тварь безбожная, — снижая голос, дабы донести до него свою мысль, взываю я к нему. А еще потому, что всякие долбаные зануды-соседи начинают орать: «Заткнись, Тухи».
— Брат Бобби Джеймс отказывается присоединиться к нам. Его душа и разум помрачены. Больше самого Иисуса Христа его волнует жвачка. Услышьте же, люди: жвачка «Базука», — снова громогласно возвещаю я, невзирая ни на каких язычников-соседей, которые уже величают меня говнюком. — Ведь сказано в Писании, что тем, кто не разделит жвачку с ближним своим, да будет как пером щекотать задницу адово пламя. Бобби Джеймс за наличку очистит от собачьего дерьма газоны ваши.
Бабах. Стол рушится. Мы с Гарри падаем на цементный пол: я — в смех, он — в слезы. Бобби Джеймс в панике и, как всегда в таких случаях, быстро-быстро читает «Аве Марию».
— Прекрати молиться. Я не хотел. Гарри, сними очки и вытри слезы.
— Вот-вот. Ты всегда «не хотел», Тухи, — ноет Джеймси. — Ты не хотел, чтобы Арчи ушибся, когда прикрепил петарды к его инвалидному креслу. Ты не хотел ставить в неудобное положение свою маму, когда надевал на голову ее трусики и делал из них мини-парашют. До тебя доходит, нет? Ты помнишь про все это дерьмо?
— Нет, не помню, — вру я. Конечно, помню. И, бля, ничего из этого и выеденного яйца не стоило, чтобы поднимать скандал. Арчи, этот ущербный дружок моей сестренки Сес, сам хотел устроить трюк с петардами. Чтобы сделать парашют, я воспользовался старыми трусами, которые мама носила, когда была беременна, а не теми, что она носит обычно. — Я заплачу тебе за новый стол. Гарри, дай ему десять баксов.
Гарри, все еще хныча, лезет за пачкой купюр (одна сотенная, одна двадцатка и двадцать долларовых) и спрашивает у Бобби, будет ли у него сдача с двадцатки.
— Убери свои деньги. Давайте просто оттащим стол под веранду, — говорит Бобби.
Мы с ним беремся за стол и тащим его вниз по ступенькам, а оставшийся на веранде Гарри, хлюпая носом, принимается выполнять касания ступней ладонями. Когда мы возвращаемся, Бобби Джеймс спрашивает меня:
— Ну что, теперь уже можно завалиться к этим телкам?
— К каким телкам? — спрашивает Гарри, который до смерти их боится. — Я думал, мы идем на концерт и в музей изобразительного искусства.
