Александра Васильева - Моя Марусечка
Маруся сторожко подобрала его, еще укусит, и отнесла и цепочки, и все вместе с грязью обратно на восьмой этаж.
Тамара вышла сердитая: она только что заснула, а Маруся ее разбудила.
— Вот! Возьми свои сережки! Некультурная ты, Тамара! Мусор надо в ведро выбрасывать, а не в окна, на голову прохожим…
Тамара равнодушно кинула драгоценности на трюмо и зевнула:
— Возьми вот, сорок копеек, больше у меня нету…
Санитарили сыпучку. Кипятили в баке тряпки. Маруся вспомнила, что ее звали в райисполком за транспарантами. Сходила, забрала. Ой, какие плохие транспаранты! Вроде недолго повисели, а ткань расползлась. Ничего из них не сошьешь — ни занавески, ни наперника. Только на тряпки и годятся. Да и то один раз по залу пройдешь, и расползутся…
Санитарили тару.
Пусть будет все на свете. Дождь перестанет. Засветит солнце. Трактористы вернутся домой. Сольют воду из озера и дадут выкопать Дусю и маму. Продвинется очередь на уголь, хорошо бы тонны две отпустили, сразу на два года. Пусть уродится смородина, в прошлом году на базарчике на остановке хорошо разбирали смородину стаканами…
Но Митя там, и ничего не надо…
Адвокат сказал: пятьсот рублей. А Маруся никогда не видела пятьсот рублей. Где взять пятьсот рублей? Сходить на Гоголя, восемь дробь один, ее звали туда убираться на ноябрьские. Дора Лазаревна! Берта Лазаревна! Не надо окна помыть? Поскоблить чугунки, сковородки? Нет? Не надо? Ох, они теперь сами почему — то моют окна, сами скоблят сковородки.
Позвонить к этим, которые женили сына на директоре центрального универмага. Вам, может, некому посидеть с внучком Даником? А то он выходит на балкон, спускает штанишки и показывает девочкам свою пипиську. Но и они машут руками, что нет, они сами сидят с Даником, выпорют, как следовает, и сидят.
Граждане. Люди и дамочки. Даже партейные. Хоть вы и партейные, а не обрядить вам вашего покойника? Спеть причитание? Нет? Не надо. Теперь раз в год, если кто и помрет, то хорошо, а так живут себе.
Кто — нибудь! Может, у вас бородавка? Может, вам вышептать бородавку? Ниточкой перевязать и в навоз закопать… А ладно: вывести вам лишай. Хоть на щеке, хоть в волосах! Берешь слюну на голодный желудок… Перевернуть вам паралитика? Прорыть канаву, дожди вас еще не затопили? Побелить хату? Обобрать вишню с самых высоких ветвей? Маруся, она легкая, ее каждая ветка поддерживает. Подоить вашу бодливую козу? Рассказать сказку про лису со скалкой? Слушайте, дама, давайте я побрею вам пятки. Это же некультурно — носить такие пятки: трещины, как у верблюдицы! Сейчас не надо? А когда надо? А то я тут недалеко, в рыбном. Крикните: Маруся! И я сразу выскочу…
Пятьсот рублей. Кто придумал пятьсот рублей?..
Маруся прошла в зал и взяла с прилавка два уже расфасованных пакета с селедкой:
— Щас выйду и скажу: четыре восемьдесят! четыре восемьдесят!
Чтобы пятьдесят копеек себе.
Или нет:
— Пять рублей! Пять рублей!
Тогда уже семьдесят копеек.
Маруся пошла во двор, повторяя:
— Пять рублей! Пять рублей!
А когда показалась арка, а в ней куча нервных крестьянок, язык сам собой сказал:
— Четыре тридцать… Два пакета по четыре тридцать…
Опять не получилось. Что у нее за язык? Оля вот за восемнадцать рейсов сорок рублей уже наварила.
Маруся отнесла выручку Васе. Вася, не считая, кинул деньги в кассу.
Прибежала Оля. Запыханная, мокрая. Она успела слетать в универмаг — оторвала десять метров сатина. Всем по пять, а ей десять, она же героиня.
— Скорей, скорей! Медосмотр! Давно зовут!
Медосмотр сдавали на втором этаже, в красном уголке. Маруся с Олей встали смирнехонько у дверей.
— Очередной! Проходите! — крикнули из уголка.
Маруся вошла и видит: в белом халате, в белой шапочке — мальчик. Розовый, умытый, зеленкой пахнет, над верхней губой светлые молодые усы.
— А где Эсфирь Соломонна?
Нет — нет, уже нету Эсфирь Соломонны. Вместо нее мальчик с усами.
Сначала он накачал на ее руке грушу для давления, потом как ни в чем не бывало сказал: ложитесь в кресло. Какое кресло, зачем кресло? Сынок, в шисят лет уже не бывает кресло. Сначала надо у людей спросить, у Эсфирь Соломонны. Вот она умеет обследовать болезни: надо мять живот, под ребром мять, смотреть язык, дергать за веко. Эсфирь Соломонна людей сорок лет знает без твоего кресла. Нет — в кресло, в кресло. Вы имеете дело с пищей. Не имею! Имеете! Дайте соскоб! Это у молодых соскоб, а когда, как сейчас, то соскобы все уже заканчиваются…
Сестричка сидела прежняя, Таечка.
— Таечка! Скажи ты ему!
Таечка делала Марусе знаки, но Маруся не понимала.
— Перчатки надел! Эсфирь Соломонна говорила про печень, про мочу, а перчатки не надевала. Она смотрела на язык — и все. Ты лучше скажи, почему ухо свистит, родинка на шее горит, жгет, во рту — как пятак пососала. А нечего перчатки показывать!
Мальчик осерчал и отложил ее карточку. Не подписал в нее какие — нибудь слова. Сказал: отсранить от работы! Ой! Отсрани! Пусть Виталька полы моет, у него все соскобы есть.
Маруся спустилась в сыпучку, протиснулась между мешками с мукой и спряталась там. Ей кричали и Таечка, и Алюська, и секретарь комсомольской организации, но Маруся не отзывалась.
Оля отыскала ее. Она сникла на глазах и сделалась тяжелобольная. В зрачке легла наготове слеза.
— Ой, у меня такой диагноз ног… — Она сломала слово пополам и начинила его стоном.
— Сейчас у всех диагноз, — вздохнула Маруся.
— Не скажи, вот доктор, у него такое высокое образование…
— Сейчас у всех образование.
— Нет, Маруся, он ходит в церковь…
— Сейчас все ходят в церковь.
— Не говори так, сейчас в церковь ходить нельзя — ругают по партейной линии. Так вот я ему говорю: как поем, так вот тут, под ложечкой, будто кулак вскакивает и мясо само собой, самостоятельно дрожит. А он отвечает: так нам же не семнадцать лет, а уже девятнадцать. Маруся, ты поняла: «девятнадцать»!.. Вот как, старые люди никому не нужны…
Вот влетел! Чуть с ног не сбил. Виталька. А за ним Ленуська из театра оперы и балета с кривыми, покрытыми черными злыми волосами ногами. И с размаху прыгнула ему на шею. Виталька поцеловал ей сначала пальчики, потом лоб, потом темечко и височек. Да, ему стоило труда отлипнуть от нее. Вот, вдевает ей в уши золотые сережки и цепляет на грудь золотую бабочку. Камушки на ее спинке выстреливают три искры подряд…
Виталька, Виталька… На кого ложится твой слепой глаз?..
Одна была с заячьей губой. Сисикала в разговоре, дергала плечом и тянула шею. Другая скашивала колени внутрь, они терлись друг о друга, ее колени. Правда, у нее была нежная белая кожа. Мелкие стружки волос щекотали у нее за ушами, может, поэтому она все время смеялась. Еще одна была вся в морщинах, как печеное яблоко. Но у нее под старым растянутым свитером подскакивал высокий бюст. Идет, а бюст скачет: налево, направо, вверх! налево, направо, вверх! Носила обувь без каблуков. Переплетала икры ремешками крест — накрест до колен. Ох, и легка же была у нее походка!.. За щекой жевательная резинка, папиросочка на заслюнявых губах, пела песни под гитару. Что же вам еще?..
…Виталька сам, своими руками, выкатил на середину бочку из — под килек. И Ленуська вспрыгнула на нее: задик на откосе, как у пчелы, талия передавленная, узкая, кожа смуглая, матовая. Она вынула из туфелек узенькие ступни, долгие, нежные, пальчики пучком, и отбросила туфельки в обступившую ее толпу. Сейчас она всем покажет!
Виталька рассыпчато захохотал нижней челюстью. Мясо щек его тоже отдельно рассмеялось. Разложенный на три складки затылок покрылся росой. Он зашептал ей на ушко:
— Что я с тобой сделаю!.. Потом… Я с тобой то — то, то — то и то — то сделаю!..
Маруся наткнулась глазами на Федю. Он стоял в дальнем углу, щепил на лбу прыщик и щурил глаза.
Когда она спустилась в бендежку, кто — то быстро пробежал по коридору: билась громко селезенка, жидкость на бегу вслух пахталась… Маруся выглянула в коридор — никого. Она задумалась, потом проскочила в сыпучку, в ее дальнее колено, подставила под окошко ящик, встала на него, оглядела улицу: Федя! На своих утячьих ногах он бежал через дорогу к телефонной будке… Эх, душа твоя с чесноком! Что сейчас будет?..
Маруся поднялась на второй этаж. Все как раз кончили хлопать.
— А тот, он был плохой человек, забудь его! — шептал Виталька Ленуське. — Я приехал сегодня только ради тебя. Я и в театр ходил. Разве ты не догадалась? Мы поедем на лиман купаться и загорать! Там дождя нет. Представляешь: с утра до вечера шпарит солнце! Как в Сахаре. Ах, в Одессе холера? А холера с ней, с Одессой! Поедем в совхоз, на бахчу! Я тебе все объясню: в Одессе холера, в Сочи дорого, поехали на бахчу!
И Виталька повлек Ленуську в Марусину бендежку, на ходу приноравливаясь к ней сзади…
