Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста
"Советская Киргизия" ― флагман флотилии ― была построена местной судоремонтной мастерской. Перед спуском на воду, будто наверху засомневались, показалось маловероятным, что небольшая, но довольно высокая, окованная сталью конструкция выдержит серьезные непогодные напасти. Пароход выглядел неустойчивым, казалось, что он, едва соприкоснувшись с водой, огромной гирей пойдет ко дну. Инженеру, автору проекта, было предъявлено обвинение в умышленном отходе от норм, обеспечивающих безопасность судна. И что же? Ко дну пошел создатель парохода, а вот "Советская Киргизия", вопреки мрачным прогнозам, выжила, ей оказалось нипочем кипение страстей, она устояла перед натисками бурь. Более того, пароход за короткий срок завоевал репутацию лучшего судна в Приозерье.
2Я застал пароход в конце его погрузки. Кран, опустив в трюм тюк с чем-то тяжелым, стал отъезжать.
― Лег в тютельку? ― прокричал наверху с борта мужчина.
― Ладно, ― ответил негромко стоявший неподалеку от меня на пирсе человек в теплой куртке, в фуражке водника.
― Не понял! ― выкрикнул снова мужчина наверху.
― Нормально, говорю.
― Задраивать?
― Подожди, гляну...
Капитан ― а это был он, ― направляясь к трапу, обернулся, взглянул на меня:
― Вам кого?
― Собственно никого, ― сказал я, но, набравшись смелости, затем выпалил: ― Позвольте на минутку подняться на корабль?
― На корабль, ― усмехнулся капитан. ― Какая надобность, если не секрет?
― Да так. Считайте обыкновенным любопытством. Хочется взглянуть...
Капитан секунду-другую смотрел на меня так, как смотрит врач на клиента, у которого вдруг проклюнулись признаки невменяемости.
― Любопытство... если дело обстоит так, ― произнес он, посерьезнев. ― Что ж!
Мы поднялись на палубу. Капитан с матросом заговорили о деталях погрузки. Я стоял у борта, и, всматриваясь в мешанину серой воды, серого неба и всего того пасмурного окружающего, невольно прислушивался к беседе водников.
― Пойдет, ― сказал капитан, заглянув в нутро судна.
― Легло плотно, ― согласился матрос. ― Задраивать?
― Давай... Скоро закрутит, ― сказал затем капитан, вглядываясь в небо.
― Что закрутит? ― вмешался в беседу я.
― Его величество улан ― здешний ветер. Придется идти в шторм.
― А что, штормы здесь настоящие?
― Нарочные, ― усмехнулся беззлобно капитан. ― Вы впервые здесь?
― Я уроженец Приозерья.
― Тогда почему спрашиваете?
― Море с берега кажется другим.
― Море, ― сказал он, соглашаясь. ― И мы называем морем. Улан такое выкинет ― душа вместе с потрохами выворачивается наружу. Ноябрь ― начало штормов. Испытайте здешние штормы ― и вопросы отпадут: настоящие или не настоящие.
― Рад испытать, ― подхватил я. ― Возьмете? Так иль иначе добираться до Пржевальска...
Капитан, не ожидая такого оборота дела, надолго задумался, затем, маскируя подозрение, полюбопытствовал:
― Журналист, что ли? Статью закатите? Мол, море стонало и пело.
― Не журналист я.
― Ну, писатель.
― Мимо. Сценарист.
― В такую погоду? Не могу взять в толк ― ни к чему это.
― Жаль, ― бросил я, хотя чувствовал другое: с "Советской Киргизии" как-то разом спало романтическое облако. "Артельское суденышко", ― думал я, испытывая нечто похожее на грусть.
Мы расстались.
Капитан направился к себе, в каюту.
― Товарищ! ― окрик сверху застал меня сбегающим по трапу с судна. Знакомый матрос стоял, облокотившись о поручни.
― Сюда, наверх, ― предложил он и, когда я послушно поднялся, сказал: ― Велено передать: вам разрешено. Через полчаса снимаемся ― так что без опоздания. Вы с багажом?
Я показал портфель:
― Это все.
― Не раздумали? Нет?
Матрос провел меня в жилой отсек ― узкий и короткий коридор, с каютами по обе стороны, с капитанской, каютой главного механика, еще не то двумя, не то тремя каютами для остальных членов экипажа; в глубине коридора находились два крохотных помещения ― кухня и столовая. Двери в столовую, распахнутые широко, оказались напротив моей каюты, и я, устраиваясь, успел увидеть там двух женщин: девушку в брюках и форменной куртке, рядом с ней, вполоборота ко мне, сидела пожилая женщина. Они громко беседовали. Первые же обрывки диалога: "Слушай ― верно говорю" и обрывисто-вопросительное "Мама!" ― указали на родство собеседниц. Увидев меня, женщины замолчали.
― Устраивайтесь. Койка не понадобится, ― сказал матрос.
Он вышел; тут же его окликнула девушка:
― Замир!
Женщина громко полюбопытствовала.
― Писатель, ― послышался голос Замира. ― Какой? Не успел познакомиться. Говорят, киношник...
Так волей случая я попал на борт "Советской Киргизии", сидел за столиком в тесной каюте, глядел в иллюминатор, слушал удары волн о корпус судна ― вживался в новое, в то, что должно пусть ненадолго, какую-нибудь половину суток, на время рейса, стать частью моей жизни.
Минуту-другую спустя в мою каюту ворвался смерч. Вернее два смерча ― мать и дочь.
― Извините, я на минутку, ― бросила с порога мать. ― Вы от кино? Наверное, о "Советской Киргизии" собираетесь писать? Правильно! Давно следовало!
― Мама! ― взмолилась дочь.― Пожалуйста, поспокойнее.
― Лучше поздно, чем никогда! ― восклицала мать. Она порывисто поцеловала мою руку. ― Спасибо, молодой человек! Меня расспросите ― такое расскажу! Про корабль! Запишите ― я ведь его, как родной дом, знаю...
"Смерчи" подхватили меня: в руках невесть как появились блокнот и ручка ― пошла катавасия: мать рассказывала, дочь увещевала, я строчил в блокнот, не заботясь о чистописании. Минута, другая, третья... еще, еще... Стоп!
― Через пять минут, мамаша, снимаемся, ― напомнил Замир, и мать, спохватившись, устремилась вон. Я глядел в иллюминатор на женщину ― та не по возрасту лихо сбежала по трапу, укрывшись от ветра за штабелем из тюков, прикурила, переложила авоську с продуктами, а когда пароход стал отчаливать, не то мне, не то дочери, не то судну что-то выкрикнула. Я сунул блокнот в портфель, не догадываясь, что записи в матросской каюте отмагнитят идею об умельце, что на их основе я напишу сценарий фильма о "Советской Киргизии", который уже в следующем году покажут по ЦТ, что записи эти всколыхнут затаенное, более глубокое и существенное... Я иногда возвращаюсь к записям, вглядываясь в строчки, вкось-вкривь, вроде: "Военные годы ― Адволодкин...", "Знает Адволодкина...", "Матросом...", "Пшеница... лес из Жыргалчака..." ,"Штормы..." ― вглядываюсь, возвращаюсь в матросскую каюту, к торопливому страстному монологу женщины. "Пишите! Капитаном в войну назначили Адволодкина ― какой человек! Лучшего капитана не встречала ни до него, ни, ― извините, ― Соня, прикрой дверь, ― ни после. Любил корабль, команду. И не мягкий ― наоборот, скорее строгий, по голове не погладит. Работе всего себя отдавал. Сколько рейсов пережили ― не счесть!
Казалось, рейс как рейс, а присмотришься, сколько в каждом из них своего, непохожего. Ходили с грузом в любую погоду. Пишите, пишите... Тридцать пять лет проработала, а из них двадцать пять на "Советской Киргизии"…
А потом "Советская Киргизия", набирая скорость, зарываясь в волну, шла на восток, навстречу первому снегопаду осенью того года.
Мы с капитаном прогулялись по шаткой палубе, спустились в машинное отделение, тесное, как и все здесь. Запечатлелось случайное: по столу, обитому с краев рейкой, метались округлые стальные предметы. Запомнился и короткий диалог по этому поводу между капитаном и механиком.
― Что это?
― Да так, игрушка.
Капитан не принял всерьез ответ. А я почему-то сразу поверил в искренность слов механика, позже, в столовой, думал: "Мужики, а сколько детскости!" Капитан вычитывал бумаги с цифрами, не теряя нить беседы со мной. На кухне громко говорили девушка и Замир.
― Это кто? – спрашивала девушка озорно. ― "На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна. И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим одета, как ризой она". Кто автор?
― Разве все упомнишь? Знакомые слова ― это да...
― У тебя ни воображения, ни памяти, ― смеялась девушка. ― Вот картошку ― молоток! ― научился чистить на пять.
― Предположим, не только картошку, ― отвечал Замир, намекая на достоинства, безусловно, более значительные, чем воображение, эрудиция, знание и понимание поэзии и тем более умение чистить картошку.
Капитан, наверное, догадавшись, что беседа на кухне раздваивает внимание гостя ― говорил о нынешних делах "Советской Киргизии", содержании рейсов, коллективе, планах, подробностях реализации планов, о социалистических обязательствах и о их реализации, о рабочем климате на пароходстве, о роли климата в системе народного хозяйства, области вообще ― словом, разговор складывался серьезный, и капитан, увидев мое состояние, то, как изредка я, бросал взгляды на перегородку, отделявшую столовую от кухни, не утерпел и то ли цыкнул, то ли позвал, а когда вошла девушка, смягчился, произнес:
