Ирина Левитес - Аня
— Но, деточка, почему так мало? — недоуменно возразила старуха. — В Москву надо приезжать надолго. Старый город посмотреть спокойно, не торопясь. Он созерцания требует, вдумчивости. В музеи походить. На одну Третьяковку месяца мало. А театры? Я помню, в «Большом» давали «Лебединое озеро» с Плисецкой…
— Марина Николаевна! «Большой» сейчас на гастролях! Кажется. Нам только балетов не хватает. У нас и так сплошной театр. Даже цирк. И вообще — идите в свою комнату.
— Но…
— Идите-идите! Нечего тут. Потом пообщаетесь.
Старуха тяжело встала и послушно побрела по коридору в дальнюю комнату, а Татьяна, подхватив тарелку с пельменным комом, недовольно засеменила вслед за ней.
— Не обращай внимания. Старуха совсем сбрендила, — успокоила она Аню, вернувшись в кухню. — Ешь давай. Ну, рассказывай, как добралась? Какие планы?
— Добралась я хорошо, — тоном старательной ученицы начала отчитываться Аня. — Только в метро запуталась. У кого ни спрашивала — никто не отвечает. Все бегут, как ненормальные. Народу — ужас! А где Андрюша?
— В садике. Вечером заберем.
— Ладно. А где папа? Я так соскучилась…
— Так! Ну вот что, — решительно произнесла Татьяна, — ты отца при Андрюшке папой не зови. Говори — Виктор Иваныч. Или дядя Витя.
— Почему? — опешила девушка.
— Потому! Андрюша слишком мал еще. Ему совершенно незачем знать, что у отца другая семья была. И другая дочка.
— Но ведь я же есть?
— Конечно, есть! — подтвердила официальность Аниного существования Татьяна. — Нечего ребенка травмировать.
— Хорошо.
Несмотря на внешнюю покладистость, в душе Аня недоумевала: почему она должна называть родного отца дядей и прятаться от младшего брата? Многие люди разводятся и не делают из этого тайну мадридского двора. Но, может быть, тетя Таня действительно права? Со временем все устоится, определится и она станет Андрюше настоящей старшей сестрой. Она волновалась, ожидая первой встречи с неизвестным братиком, но чувствовала, помимо любопытства, готовность принять малыша в свое сердце, не ревнуя его к отцу. Тем более что теперь они — одна семья, ей пять лет учиться в Москве. При условии поступления в институт, что маловероятно.
Думая о вступительных экзаменах, она ощущала противный холодок под ложечкой, и настроение прыгало, как на качелях: от тревоги и неуверенности до радостных предвкушений студенческой жизни. Правда, было совершенно непонятно, куда именно поступать. Тянуло в двух взаимоисключающих направлениях: в медицину и журналистику. Но в медицинский нужно было сдавать химию и физику, и успех на экзаменах мог считаться из разряда фантастики. С журналистикой можно было бы попытаться сразиться… Сомневаясь, она рассчитывала на помощь отца.
Детский сад оказался неподалеку, всего в пяти минутах лавирования во дворах. За сетчатым заборчиком, как пестрые звонкие птички в клетке, порхали и щебетали дети. Татьяна, велев стоять у калитки, вошла на площадку, тесно уставленную отслужившими свой век автомобильными шинами, раскрашенными в ярмарочные цвета, подставляющими упругие бока под прыгунов, бегунов и крикунов. Поискав глазами сына, она выхватила его из галдящей стайки и, одернув на нем для порядка футболку и вытерев мордочку платком, пристроила малыша к Ане, а потом ушла докладываться воспитательнице.
— Привет! Давай знакомиться. Я — Аня.
Крутолобый мальчик, набычившись, настороженно уставился на Аню темными материнскими глазами и, доверившись незнакомке, протянул ей спичечный коробок. Внутри что-то царапалось и шуршало.
— А у меня кузница! — похвастался он.
Аня засмеялась. Чудесное слово «кузница» неожиданно раскрылось, объединив «кузнечика» и «гусеницу».
— Она в соседней коробочке сидит!
— Почему в соседней? — удивилась Аня.
— Потому что мне ее соседка подарила.
— Немедленно выброси эту гадость! — закричала Татьяна и, отобрав у сына коробок, швырнула его в кусты. Андрюшка заревел на одной протяжной ноте, а мать принялась одновременно целовать сына в тугие щеки и шлепать.
— Горе луковое! Ну что с тобой делать? Мало мне хлама в доме, так ты еще тащишь. Ну-ка, показывай карманы.
Андрюша, не переставая реветь, покорно вывернул карманы, и на землю градом посыпались камни.
— Вот! Что я говорила! — торжествующе воскликнула Татьяна и, поддернув Андрюшу за руку, решительно потащила его к дому.
— Мам! Умираю — хочу пить! — хныкал по дороге малыш. — Купи мне умиралку!
— Вот вымогатель, — посетовала Татьяна.
— Ура! Я — помогатель! — обрадовался Андрюша.
Аня вновь восхитилась детскому умению перестраивать слова, придавая им непредвиденный смысл.
— Вот вы где! — у подъезда стоял Виктор и улыбался навстречу. — С приездом!
Родной, любимый, единственный папка, о котором так сладко плакалось по ночам в подушку и чье лицо почти стерлось из памяти, был рядом, так близко, что его можно было потрогать. Он был все тем же: серо-голубые глаза, обрамленные стрелками белых морщин, ярко сияли на загорелом лице; волосы поредели, но по-прежнему легкомысленно распадались в стороны от косого пробора неровными прядями: справа — побольше, слева — поменьше. Вот только светлее стали, подернутые серебряными нитями. И ростом отец стал гораздо ниже: раньше она утыкалась носом ему в живот, а пряжка ремня больно колола подбородок. А сейчас наклонила голову, чтобы пристроить ее на отцовское плечо. Глаза пронзительно защипало, но отец, слегка отстранившись, нарочито грубовато, маскируя дрогнувший от волнения голос, скомандовал:
— А ну-ка, покажись, какая ты стала! Худющая — ужас! Тебя там совсем не кормили? Да ты выше меня, кажется?
Глаза его влажно заблестели, и Аня торопливо ответила:
— Нет, не выше. Мы с тобой одного роста, — и при этом мысленно добавила: «Мы с тобой одной крови — ты и я».
— Ладно, хватит уже обниматься, — вмешалась Татьяна, ревниво ограждая любопытного Андрюшу от сомнительной сцены возвращения блудной дочери.
Ночевать Аню устроили в кухне, на раскладушке. Одну комнату занимала Марина Николаевна, а другую делили на троих отец, Татьяна и малыш. Она уснула быстро, смертельно устав после рева самолетных двигателей, гудения автобуса, постукивания на рельсовых стыках вагона метро, плавной монотонности ленты эскалатора, хаотического бега прохожих. Сквозь сон пробивались голоса: раздраженный — Татьяны, наивно-простодушный — Марины Николаевны, плачуще-требовательный — Андрюши, мягкий, нежный, любимый — отца. Они лились, переплетались и распадались, пока не объединились в единый убаюкивающий поток, из которого вынырнули два, приглушенно звучащие за стенкой.
— Не понимаю, зачем Наталья ее прислала? Спихнула девчонку с рук, а нам тут расхлебывать. Все из-за твоей бесхарактерности. Мог бы прямо сказать: не могу. И все тут.
— Что значит «не могу»? Это моя дочь, между прочим. Ты соображаешь, о чем говоришь?
— Это ты ничего не соображаешь. Повернуться у нас тут негде — это раз! Денег хватает еле-еле концы с концами свести — это два! И потом, ты ее аттестат видел? Трояки пополам с четверками. Куда ее девать с такими успехами? Прямо разбежались тут ее принимать. Уже дорожку красную постелили.
— Тань, не злись, а? Попробовать можно. А вдруг получится? Она ведь не совсем дурочка.
— Совсем! Это ж умудриться надо — в какой‑то тьмутаракани нормальный аттестат не получить. Потому что Наталья совсем девчонкой не занималась. Ей свою личную жизнь надо было устраивать.
— Вот только Наташку оставь в покое. Это тебя вообще не касается.
— Ах, не касается? Скажи лучше честно: ты до сих пор жалеешь, что от нее ушел. Я все знаю — ты меня никогда не любил. И женился только из-за Андрюшки. И можешь катиться к своей ненаглядной Наташеньке! Никто тебя не держит!
— Тише! Ребенка разбудишь.
— Подумаешь! Тебе на нас наплевать. У тебя теперь доченька есть. А мне, между прочим, ее обслуживать придется.
— Тебе что, тарелку супа жаль?
— Ничего не жаль. А его еще и сварить надо. И продукты домой на горбу приволочь. Сколько можно на меня одну? Я устала! Понимаешь, устала!
— Ладно, без нытья. Придумаю что-нибудь. Не ной, я сказал!
— Да, а ты меня совсем не любишь.
— Ну что ты выдумываешь. Конечно, люблю.
— Честно?
— Честно. Спи.
Аня затаилась, боясь шевельнуться и нечаянным скрипом дряхлой раскладушки выдать свое бодрствование. Жалко отца. Теперь он должен разрываться между нею и семьей. Но ведь Аня тоже его семья. Или нет? И тетю Таню понять можно: времена сейчас действительно трудные. Да и во многом она права. Аттестат и в самом деле никудышный. Может быть, лучше в техникум попробовать? А еще лучше — в медицинское училище. Это ей по душе.
С утра пораньше Аня увязалась с отцом на работу. Хотелось поговорить с ним наедине, не ежась под пристально-изучающим взглядом Татьяны. Добирались на метро долго, с двумя пересадками. В новинку были подземные станции, похожие на сказочные дворцы. Самым интересным было разглядывать москвичей, вознесенных Аниным доверчивым восхищением в ранг небожителей.
