Светлозар Игов - Олени

А в самом деле, как плохо и как бездарно мы читаем, скользя по поверхности слов, не умея докопаться до истинного смысла, скрытого в каждой книге, до сложности образов и тайн настроений — не в силах утонуть в произведении, погружаясь в себя.

Но не только искусство медленного чтения я постиг в «Оленях». Постепенно меня увлек и перевод (если вообще его можно назвать другим искусством, потому что, в сущности, перевод и есть самое медленное и самое внимательное чтение).

Я привык каждый день часа по четыре минимум (а когда увлекался — то и по десять, что случалось нередко) сидеть за столом, погрузившись в перевод. Сначала просто хотелось читать по-болгарски понравившиеся мне стихи или отрывки прозы, но потом я понял, что меня увлекает само это занятие, нужное, видимо, не только потому, что искушало меня как, скажем, творческая задача или упражнение для интеллекта, но и потому, что в условиях полного исчезновения времени в заповеднике оно вносило в мою жизнь необходимый ритм и сосредоточенную обязательность, не дававшую мне совсем расслабиться. Ведь сколь сладостным ни бывает порой безделье, оно не может быть способом существования человека.

В марте зима отступила, а в апреле весна уже праздновала свою победу. На высоких северо-западных склонах еще лежал снег, в темных сосновых лесах на севере медленно таяли под ледяным настом сугробы, а лиственные леса на юге уже грелись под солнцем. В садах вокруг дворца бушевали зеленые костры. Желтым, алым, розовым и синим цветом переливались кусты и цветы, по траве, по нагретой солнцем земле и по камням засновали очнувшиеся от зимней спячки божьи твари. Хрустальный воздух звонко и радостно дрожал от торжествующего гимна птиц и насекомых, от невидимых ручьев, которые перескакивали с камня на камень, спускаясь по склонам к долине, проснувшейся после зимнего сна.

Я уже вжился в ритм этой природной жизни, помогал старикам, читал, совершал всё более длительные прогулки. И совсем не думал о том, что когда-нибудь мне придется уходить отсюда. Что-то глубоко внутри меня явно решило задержаться подольше в этом уединенном покое. Но с наступлением весны мои прогулки становились все продолжительнее, пока я не догадался, что, в сущности, просто пытаюсь найти выход из этого отрешенного от людей другого мира, в который я попал неизвестно как.

И вот однажды я решил — нет, не уходить, — а лишь поискать дорогу, по которой мог бы уйти отсюда. И, естественно, выбрал путь, по которому прибыл сюда. Не раз и осенью, и зимой я часами шагал по этой дороге, но не было и намека на близкий выход, нужно было, очевидно, идти еще дальше. Поэтому я стал готовиться к более серьезному путешествию. Набил рюкзак продуктами на несколько дней, взял спальный мешок со склада в сторожке и в одно прекрасное раннее утро отправился в путь. Мне не хотелось, чтобы мои добрые старики подумали, что я ухожу насовсем, поэтому сказал им, что иду в горы на экскурсию. И пошел по дороге на запад, потом свернул и через сосновый лес, обойдя дворец с севера, вышел на восток.

Дорога, словно зеленый тоннель с солнечными окошками, живописно извивалась в лесу — слева, на крутом склоне, хвойном, а справа, по раскинувшемуся к югу пологому склону — лиственном (из буков, дубов и вязов, вперемешку с другими деревьями, названий которых я не знал). От сосен шел влажный холод, а лес на юге весь дрожал под радостным напором жизни, звенящей невидимыми голосами птиц, насекомых и весенних ручьев.

Я шел бодро и весело. Дорога, даже в нескольких часах ходьбы от дворца, была вымощена плитками, но маленькие каменные кубики плит терялись под слоем земли, кое-где поросшей травой. Было ясно, что никто здесь не ходит, и странно даже, как это ее не поглотили полностью кусты и травы вдоль дороги. Ближе к полудню лес поредел, и скоро с правой стороны засверкало русло быстрой горной речки, которая то замедляла свой бег в небольших тихих заводях, то снова бросалась вниз на скалы и большие овальные камни. К вечеру река снова ушла в сторону от дороги, а потом и вовсе скрылась за деревьями, резко сворачивая на юг от дороги, которая все так же тянулась на восток.

Уже темнело, но лесная пустыня все не кончалась. Не было никаких следов человеческого присутствия, а уж тем более — населенных мест. Не раз и не два я забирался на склоны повыше, всматриваясь вдаль, поверх верхушек деревьев, но нигде, вплоть до самого горизонта — ничего. Было уже поздно возвращаться, да и идти вперед — тоже. Я выбрал маленькую поляну у дороги, в дубовой рощице. Почему-то решив, что будет безопаснее, если я положу спальный мешок не на голую землю, не на траву, я наломал зеленых веток с кустов для подстилки, потом набрал сухих веток и хворосту, разжег костер и расположился ужинать в этом своем лесном доме без крыши. Мне не впервой ночевать под открытым небом, еще в детстве мы с родителями и семьями их друзей до или после моря ходили в горы дней на десять и всегда спали в палатках, так что определенный опыт горного туризма у меня был. Но сейчас я впервые оставался на ночь один в безлюдном лесу. Однако не чувствовал никакого страха, даже когда совсем стемнело и лес вокруг зашумел, такой загадочный своими таинственными звуками и еще более таинственной тишиной. Но я не стал засиживаться долго, да еще — в темноте. За день я прилично устал, поэтому, подложив дров в костер, забрался в спальный мешок и, глядя на яркие языки пламени, искры от которых поднимались к звездам, мгновенно уснул.

Проснулся я чуть свет, солнце еще не взошло, но небо уже светлело, и маленькие облачка на востоке розовели под лучами еще невидимого солнца. На юго-востоке ярко блестела большая звезда (Утренняя, Денница — отметил я про себя). Лес притих в ожидании дня. Но пока я собирал свои вещи, солнце вышло из-за деревьев, и солнечный день широко и радостно распахнулся мне навстречу.

Я снова двинулся по дороге. Но не прошел и часа, как река (или, может быть, уже другая, вобравшая в себя множество ручьев, которые часто пересекали мне дорогу со стороны склона с сосновым лесом) появилась снова. Дорога и река шли рядом совсем недолго, потом гибкое тело реки скользнуло на юг, затерявшись в лесу, склон с сосновым бором слева стал еще круче, а передо мной открылась фантастическая панорама — на северо-востоке стеной поднимались отвесные горные склоны, увенчанные острыми скалистыми вершинами, между которыми ослепительно сверкал снег (или это скалы так блестели на солнце?), а справа, буквально закрывая горизонт, спускался огромный, зазубренный горный склон. Еще через какое-то время дорога, которая, по моим расчетам, должна была повернуть на юг, чтобы проскользнуть вдоль крутого склона, вдруг закончилась совсем, уткнувшись в неприступные скалы. Сначала я не понял, в чем дело, но, подойдя ближе, увидел, что дорога ведет в тоннель, над которым нависали крутые откосы, уходящие куда-то вверх, бог знает куда — во всяком случае, с моего места я не видел, где они кончаются. Немного постояв перед входом в тоннель, я достал фонарик и вошел в прохладную и сырую темноту. Метров через пятнадцать вдруг заметил в глубине какие-то проблески света. Подойдя ближе, я увидел, что тоннель перекрывает какое-то сооружение, в котором кое-где просвечивали узкие щели, а высоко сбоку зияло большое, в окно, отверстие, сквозь которое виднелось ясное небо. С трудом, но я добрался по влажной скале до этого отверстия, и то, что я там увидел, меня поразило. Тоннель нависал над головокружительно глубокой пропастью, на дне которой шумела быстрая горная река. Напротив, в таких же неприступных скалах, было точно такое же отверстие другого тоннеля. Тоже перекрытого. Но я уже понял, что это за сооружение — это были два крыла висячего моста, которые как бы закупоривали тоннели, и одному дьяволу было известно, как они вообще могли соединяться, но, очевидно, все-таки соединялись, потому что на той стороне я заметил цепи, с помощью которых это сооружение опускалось. Такие же цепи, наверное, были и на моей стороне — я их просто не мог видеть. Ни здесь, ни там ни один человек не смог бы спуститься к реке по совершенно отвесным скалам, ну разве что хорошо снаряженный альпинист. Впрочем, что ему делать на дне глубокой пропасти, где течет буйная горная река? Очевидно, именно по этому тоннелю я и проехал той сентябрьской ночью, когда висячий мост был каким-то чудом соединен. Но даже и теперь, внимательно все рассмотрев, я не мог определить, каким образом и откуда приводится в действие это сооружение. Когда я выбрался из тоннеля обратно, меня ослепил яркий свет весеннего утра. Отойдя метров на сто от входа в тоннель, чтобы издали лучше осмотреть нависшую над ним крутую скалу, я сел передохнуть и подумать, что же мне теперь делать. Ведь пройти через тоннель над пропастью было невозможно. Выхода не было. Еще раньше я оглядел крутой восточный склон (снижаясь, он тоже перекрывал дорогу) и поэтому знал, что идти вверх не имело смысла — там неприступные вершины. И если я хочу узнать, как же выбраться отсюда не по горам, а по низине, то нужно идти на юг, вниз по склону. И попробовать взобраться на какое-нибудь подходящее место крутого скалистого гребня — посмотреть, что там, на востоке, с другой стороны пропасти.