Светлозар Игов - Олени

«Неканонический постмодернизм» Светлозара Игова

Роман «Олени» (1998) — явление неожиданное, хотя и закономерное в творчестве Светлозара Игова: ученого, профессора, историка литературы, поэта, эссеиста, переводчика, блистательного критика. С. Игов — автор более тридцати серьезных научных монографий и более тысячи публикаций в болгарской литературной периодике (в области истории и критики болгарской литературы, поэтики романа, общего и сравнительного литературоведения, славянских литератур, теории и практики перевода). В их числе — несколько вариантов — «подходов» к его фундаментальной «Истории болгарской литературы» (2010), литературные портреты болгарских поэтов (Пенчо Славейкова, Николая Кунчева, Ивана Цанева) и прозаиков (Павла Вежинова, Богомила Райнова), а также ряд работ в стиле так называемой «эссеистической критики», успешно балансирующей на грани между художественной литературой и научным исследованием.

Одна из последних книг С. Игова — «Там на Балканах» (2012) с подзаголовком романОлогия — представляет собой собрание нескольких фрагментов (поэма, четыре пьесы, повесть и две критические статьи), объединивших шесть сюжетов из болгарской жизни различных исторических отрезков XX века и выражающих достаточно пессимистический взгляд писателя на эту жизнь — странная жанровая комбинация на тему «балканская/болгарская судьба». «Роману» предпосланы Рекомендации (указания) автора, предлагающего тем, кто ждет встречи именно с романом, начинать свое знакомство с ним с конца, с послесловия-предисловия, а всем остальным — читать его в любой последовательности. «Постмодернизм» последнего на сегодняшний день произведения С. Игова, написанного в романном жанре, уже не воспринимается столь вызывающим, как в далеком, по сути, 1998 году воспринимался роман «Олени», ставший, наряду с иными текстами той поры, своего рода визитной карточкой, именем эпохи, умонастроением и воплощением растерянности целого поколения, так и не нашедшего прочной опоры в зыбком, хаотичном, неожиданно оказавшимся чужим и непонятным мире. Большая группа талантливых писателей (главным образом — филологов, кандидатов и докторов наук), с азартом включилась в постмодернистскую игру, активно используя в своих произведениях и технику постмодернистского письма — пародийного, афористичного и интертекстуального, игрового, эклектичного и фрагментарного, а стало быть — адекватного фрагментарности, неупорядоченности и хаосу жизни и времени.

Но «Олени» — не совсем постмодернистский роман, хотя многие приметы последнего налицо.

Это, прежде всего, загадочная рукопись-исповедь анонимного героя о своей недавней яркой, чистой, «идеальной» любви к юной Елене (1), адресованная новому объекту его любви — Елене (2). После его гибели рукопись попадает к критику С.И., а затем — к издателю. Так и появляется на свет этот странный роман-пазл, роман-капкан, роман-загадка, разгадать которую читатель сможет лишь в конце, в послесловиях критика и издателя романа, композиция которого вполне отвечает постмодернистскому отрицанию «центра» романа как его организующего начала.

Это и таинственный и прекрасный заповедник «Олени», где, словно в волшебной сказке, проведет в одиночестве, размышлениях и общении с природой наш герой, автор дневника-исповеди, чудом попавший туда и чудом же из него выбравшийся спустя ровно три года.

Или потрясающая по своему богатству библиотека на разных языках (поистине кладезь знаний человечества) во «дворце», где живет герой, великолепно подобранные книги которой помогут ему не только коротать свой досуг, но откроют новые, ранее неведомые горизонты.

О близости к постмодернистскому роману говорит и обилие скрытых и прямых цитат в тексте исповеди, в эпиграфах и послесловии, аллюзии и явная пародийность в описании ряда сцен.

Своеобразен и стиль этого небрежно-спокойного, несколько отстраненного («свысока») повествования хорошо образованного и начитанного юноши — с использованием «техники намека», в манере «кружения» ассоциаций.

Наконец, это импульсы-предчувствия-интуиция героя — именно они, а не железная цепь причинно-следственных связей двигают вперед неспешное действие романа.

Но герой С. Игова — живой, он вовсе не ложная видимость («симулякр») классического постмодернистского романа; здесь грозно «дышит» и вполне реальное, болгарское время очередного «переходного периода» (события «бархатной» революции 1989 года, немного до и после нее), запустившее безжалостный механизм глобальных кризисных перемен в стране и вызвавшее запредельный уровень боли и безверия в болгарском обществе.

Сам выбор художественного материала, изображение болезненных и противоречивых явлений жизни, «социальная озабоченность» писателя также свидетельствуют о его тяготении к конкретно-историческому обоснованию описываемого, к социальной проблематике, отнюдь не характерной для «канонического» постмодернизма. Да и глубинный смысл игры (мистификации, сказки «Оленей», тайны и ее разгадки) — вовсе не сама эта игра, а желание показать мучительные попытки героя найти себя, свою идентичность в окружающем мире людей, в природе, в любви, в неконтролируемом потоке переживаний и саморефлексии.

Избежать хаотичности восприятия (столь привычной в постмодернистском романе) С. Игову удается и за счет обращения к таким вечным и непреходящим ценностям, как красота (природы, человека, человеческих отношений) и любовь, которые организуют жизнь героя, возвращая ей смысл и порядок и превращая любовь из элемента сюжета в связующий принцип структуры романа. Именно любовь становится для героя способом видения и восприятия мира, именно она подтолкнет его к онтологическим по своей сути вопросам о себе и своем месте в этом мире и в этом времени.

Кто я? Зачем я? — вот вопросы, по-настоящему волнующие героя и автора, который ответ и выход из тупика современного хаоса пытается найти в нелинейном времени-пространстве своего внутреннего опыта. Этот ответ, на первый взгляд, однозначен: не обращать внимания на то, что творится вокруг, а уйти в себя, в свой мир. Эскейпистский по своей сути выход — в согласии с природой, собственными принципами, устоявшимися, вечными нравственными ценностями.

После краха своей опустошительной любви к юной Елене (она вместе с родителями эмигрировала, ничего не объяснив герою и не предупредив его), оказавшись каким-то чудом в заповеднике «Олени», наедине с собой и природой, наш герой будет долго и мучительно приходить в себя, понимая, что вынужденное уединение просто необходимо ему как отдых после долгой болезни, чтобы вернуться в свой, наш, человеческий мир. И лишь спустя эти три года он поймет, что спасение — здесь: только природа, только тихое счастье в душе, дарованное ему общением с нею, в состоянии примирить его с «пошлой трехтактовой мелодией жизни».

Но поэтичная, светлая сказка о любви и духовных исканиях героя с его возвращением в реальный мир заканчивается. И его таинственное исчезновение, гибель, никак не объясняемая автором и очень, казалось бы, странная, представляется вполне логичной: в мире вселенского хаоса и зла людям тонким и ранимым места нет. Герой теряется, растворяется в пространстве, «выпадая» из своего времени.

Исповедь безымянного героя романа — щемяще печальная история любви, ее упоительности и ее обреченности. История человека, бесследно и бессмысленно исчезающего — словно никогда не было…

З. Карцева

Ты была для меня мечтой еще до встречи с тобой.

А что в Трое? В Трое ничего — только призрак. Так, верно, пожелали боги.

О, pensée du midi, la guerre de Troie se livre loin de champs de bataille!

В час заката бывает миг, когда море становится каким-то странно призрачным.

И прежде чем подняться навстречу падающему мраку в ритме своего вечного, могучего дыхания, подвластного всеобъемлющей космической стихии, или заблестеть под луной, высвечивая на своей глади ясную дорожку, уходящую вдаль, прежде чем начать свою ночную жизнь, так не похожую на дневную, море замирает на одно мгновенье — миг особого покоя в священном бездействии сумерек. Уже лишенное взгляда солнца, оно, будто из самых своих глубин, излучает матовый, рассеянный янтарный свет, эманацию солнечных лучей, поглощенных днем, — послание, неизвестно какое и неизвестно кому, может быть, тем, кто сумеет его уловить, пусть и не разгадав до конца.

Но перед этим призрачным мгновеньем, когда все вокруг как бы ускользает из жидких объятий воды, чтобы перейти в бесплотный ритм вселенского духа, у моря есть еще один час — час удивительной ясности. И тогда ярче становятся его краски, выразительнее — контуры, отделяющие море от берега и оставляющие на его поверхности бессчетные следы самых неразличимых движений его течений и волн.