Питер Хёг - Дети смотрителей слонов
В кухне воцаряется тишина. Мама откашливается.
— Когда мне было девятнадцать лет, моя подруга Бермуда, которую вы прекрасно знаете, уговорила меня поучаствовать в ежегодном конкурсе талантов в гостинице «Финё». Я готовилась к конкурсу три месяца, наступил великий день, мы с Бермудой оправились туда вместе. Я вышла на сцену в маленькой шляпке-таблетке и запела «В дождливый понедельник на Солитудевай». При этом я ещё и исполняла танец, который сама придумала. Освещение было довольно ярким. Так что только посреди последнего куплета у меня возникло подозрение, что это вовсе не конкурс талантов. Но лишь когда я закончила петь, я поняла, что в зале одни священники и я попала на ежегодный съезд пасторов североютландского амта.
Пару минут мы выдерживаем благоговейное молчание. И тут рот открывает Тильте.
— Надеюсь, к Бермуде ты приняла соответствующие меры?
— Я собиралась, — ответила мама. — Но мне помешали. Ко мне подошёл ваш отец. Я тогда в первый раз его увидела.
— И что он сказал? — спрашивает Тильте.
Мама ставит паяльник на подставку. Откладывает в сторону моток оловянного припоя. Снимает с головы лупу.
— Он рассказал мне, — говорит она, — как мне будет хорошо. Как удивительна будет наша с ним жизнь.
Тут мы на мгновение замираем. Мы понимаем, что так оно и было. Это так похоже на отца. Он считает, что проявляет великое христианское сострадание, объясняя людям, что их ждёт большое счастье, если они поближе с ним познакомятся.
И тут мама встаёт. Медленно подходит к отцу. Надо отдать ему должное, он краснеет, так что всё-таки, что бы мы там ни думали и что бы там многие из нас ни говорили, у него ещё осталась какая-то совесть. Он смотрит на маму; студню угрожает полное забвение.
— И знаешь, Константин, — говорит мама. — Ты оказался прав.
Потом она целует его. С одной стороны, ужасно неловко присутствовать при этом, с другой стороны, можно утешать себя тем, что хотя бы нет посторонних.
До этого мгновения всё было более или менее нормально и под контролем, и вполне в рамках того, что при благоприятных обстоятельствах можно увидеть во многих других семьях на Финё. Но в тот момент, когда мама отпускает отца, собираясь сделать три шага назад к своему стулу, на сцену выходит Тильте.
— Попробуйте прислушаться.
То, что происходит потом, трудно объяснить. Но это как-то связано с тем, что на мгновение все мы вшестером прислушиваемся. Не к словам, не к тому, что происходит, а к тому, что на самом деле скрывается за всем происходящим. И когда мы прислушиваемся, наступает несколько завораживающих секунд, когда всё парит: дом, аисты на крыше, кладовая, даже свиной студень становится невесомым, и вот в этой невесомости и приоткрывается дверь.
Долго такое состояние длиться не может, глубокие чувства — это всё равно что утренние пробежки, в форму приходишь постепенно, так что мама садится, папа снова возвращается к утиным бёдрышкам, Ханс обращает взор к звёздам, а у Баскера случается новый приступ астмы — и наваждение проходит.
Но если ты заметил, что происходит, если ты хотя бы на мгновение прикоснулся к любви, ты никогда этого не забудешь.
Вот об этом я и вспоминаю во дворе общежития Ханса, осознавая, как хорошо иметь брата и сестру, а Тильте смотрит мне в глаза.
И тут мы слышим звук двигателя.
Это микроавтобус с тонированными стёклами, и ещё до того, как он въезжает во двор, мы пригибаемся.
Машина останавливается позади нас.
— Они не знают, что мы в карете, — шепчет Тильте, — они думают, что мы приехали на такси.
Она права. Три человека, вышедшие из машины, равнодушно окидывают взглядом карету — и исчезают в общежитии.
Впереди идут мужчина и женщина — полицейские в штатском.
Летом, два раза в месяц по пятницам, с парома, приходящего на Финё, кроме неизменных шестисот туристов на берег сходят два полицейских в штатском, для усиления полиции острова, и среди шести сотен туристов этих полицейских видно за версту невооружённым глазом, словно парочку древесных лягушек на рыбной котлете. Так что и сейчас мы не сомневаемся в том, что это полицейские, честно говоря, этого мы и ждали. А вот что удивляет — так это дама позади них. Это Бодиль Бегемот, глава администрации муниципалитета.
Мы тут же вылезаем из кареты и оказываемся у чёрного микроавтобуса — вот ещё одно преимущество братьев и сестёр: когда доходит до дела, все сыгранны и знают своё место в команде.
Мы открываем дверь. Это автобус на семь человек, сзади проволочная загородка для перевозки собак, перед пятью сиденьями в кармашки засунуто по бутылке воды.
— Они заберут Питера, Баскера и меня, — говорит Тильте, — иначе и быть не может. Так что тебе, Ханс, надо уезжать отсюда. Отправляйся к кому-нибудь из друзей и ложись на дно. Нас с Петрусом они всерьёз не воспринимают, они думают, что мы дети: нам проще будет разобраться в том, что происходит.
Все мы понимаем, что иначе быть не может. Ханс садится на козлы. Он весь кипит от бессилия. Взглянув на нас в последний раз, он щёлкает языком, и карета уносится прочь.
♥В коридорах общежития ни души. Перед входом в комнату Ханса висит огромная карта Финё и другая, ещё больше — звёздного неба. Дверь закрыта.
Тильте берётся за ручку. Мы попадём в прихожую, которая одновременно служит небольшой кухней, и видим дверь в туалет и дверь в комнату. Мы осторожно приоткрываем дверь в комнату.
Бодиль Бегемот сидит в кресле. Двое полицейских что-то ищут, и явно не то, что они случайно обронили, потому что книги Ханса, а также большую часть содержимого шкафов они уже вывалили на пол, и теперь приступили к разборке кровати.
Тильте достаёт свой мобильник, успевает несколько раз сфотографировать полицейских, пока нас не заметили, и вовремя убрать телефон в карман.
Замечает нас Бодиль. Она подзывает меня и Тильте к себе, это совершенно в её духе: она всегда должна восседать на троне, а всем остальным положено подходить к ней.
— Рада вас видеть, — говорит она, — а где же ваш старший брат?
Она протягивает руку, так что можно положить свою маленькую ладонь в её большую.
— Он ставит велосипед в сарай во дворе, — отвечает Тильте.
— Мы не можем связаться с вашими родителями. У нас нет никаких оснований предполагать, что с ними что-то случилось. Но мы не можем их найти. Так что мне надо задать вам один вопрос. Приходскому совету они сообщили, что едут в Испанию, на Ла Гомеру. Вам они сказали то же самое?
— Мы вам всё расскажем, — говорит Тильте. — Но прежде всего нам хотелось бы знать, с чего вы взяли, что они не на Ла Гомере.
Не могу сказать, что я хорошо знаком с жизнью бегемотов. Но мне кажется, что именно эти животные правят бал в больших грязных водоёмах. Как и Бодиль. Она ещё крепче сжимает руку Тильте.
— Это я задала вопрос, — говорит она. — Вы договаривались с родителями, что они будут вам звонить?
— Мы вам всё расскажем. — повторяет Тильте.
При этих словах она незаметно опускает телефон ко мне в карман.
— Но сначала, — продолжает она, — мы хотим задать вам один вопрос, он нас очень беспокоит, а именно: все ли бумаги у вас в порядке?
Бодиль морщит лоб.
— У нас есть необходимые бумаги от социальных служб, дающие нам право взять вас под опеку. — говорит она. — В соответствии с так называемым пятидесятым параграфом.
— Я не это имела в виду, — говорит Тильте. — Есть ли у вас решение суда, позволяющее вам проникать в комнату моего старшего брата и обыскивать её?
В комнате становится тихо. Даже полицейские чувствуют, что дело пахнет неприятностями.
— Мы боимся, — говорит Тильте, — за вас, ведь это может попасть в газеты. И получить какое-то продолжение. Я тут сделала несколько снимков.
Бодиль и женщина-полицейский хватают Тильте. Но телефон-то у меня, а я уже у входной двери.
— Телефон с фотографиями у Петруса, — говорит Тильте.
У мужчины-полицейского в глазах обозначается решительность.
— Я неплохо играю на правом фланге, — заявляю я. — Попробуйте только приблизиться ко мне, я тут же исчезну — как будто меня и не было.
Все трое взрослых замирают. Я чувствую их замешательство. И ещё я чувствую нечто другое: они находятся под каким-то давлением, они чего-то боятся.
— Вам не поймать Петруса, — говорит Тильте, — он отправится прямиком к журналистам, представьте себе заголовки на первых страницах газет: «Полиция и глава администрации муниципалитета забирают детей священника из дома без необходимых документов».
Бодиль великолепным образом берёт себя в руки. Наверное, главой администрации не становятся без того, что Тильте называет «стратегическим мышлением».
— Мы делаем это ради вас.
— Мы признательны вам, — говорит Тильте. — Но хотели бы чуть больше откровенности. С какой стати мама и папа не должны быть на Ла Гомере?
