Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон

— Кончать не умею, хотя, как и ты, наслушалась много чего, — призналась она. — Могу только млеть, пока не надоест. Дальше иду на кухню и пью чай большими кружками.

— А собака идет в свой угол, — вытирая подолом рубашки рот, тихо договорил Дока.

— Своего Джанира я потом угощаю сочными домашними котлетами, — расслышала и снова пропустила мимо ушей подтекст подружка. — Он у меня умница и порядочный.

— Девочки в Москве поступают так же? — заваливаясь в листья конского щавеля, поинтересовался Дока.

— По разному, — не удивилась вопросу Таня. — Кому целует ее дружок, кому собака, а кто согласен на кота–котовича в красных сапогах.

— Это как?

— В полный рост, лишь бы не было последствий.

— А как поступают ребята?

— Как–как… Заладил, какашка, — повела глазами подружка. — Кому опять же помогают домашние зверятки, кому девочки. Тебе не делали?

— Что?

— Ничего. Как–нибудь покажу.

— А если сейчас?

— Сейчас пойдем домой. Подумают еще…

Легко вскочив, Таня надела трусики, застегнула лифчик на груди. Она не поднимала глаз, словно после того, как привела себя в порядок, испытала чувство стыда. Дока тоже старался не смотреть в ее сторону. Все произошло неожиданно, поначалу он и мыслей не имел поступить с нею так же, как с соседскими девочками пару лет назад.

Когда подошли к окраине города с тенистыми садами за невысокими заборами, Таня вдруг спросила:

— Мы продолжим дружбу, или ты меня уже разлюбил?

— С чего это вдруг? — насторожился он.

— Девочки сказали, партнерш ты менял часто.

Он промолчал, сосредоточив внимание на утонувшем в деревьях начале ее улицы. Дорога между огородами с распустившимися фиолетовыми соцветиями на мощных кустах картошки была пустынна.

Все лето Таня провела в их городе. Они встречались почти ежедневно, но ни разу никто не заподозрил обоих в сексуальной близости, хотя уединялись периодически. Отлучки чаще маскировались то походами за чужими цветами, до которых местные девчата были не охочи по причине природной лени, то поездками на попутных машинах в дальний лес за грибами и ягодами. То уединением с обыкновенным рассматриванием карандашных рисунков, Таня рисовала прекрасно. Выписанные ею лица мальчиков и девочек были так красивы, пейзажи глубоки, а натюрморты правдоподобны, что всю жизнь тянущийся к недоступному, Дока замирал рядом с подружкой, не в силах выразить словами свое восхищение. Между ними и правда ничего не было кроме привычных «гляделок» с поцелуями половых органов, теперь с обоих сторон. Но, как в случае с конопатым другом, осторожное посасывание его члена Доке абсолютно не нравилось. Он привык к силовому интенсивному онанизму, а не к боязливым щекотливым пощипываниям. К тому же, вскоре гляделки с поцелуями прекратились сами собой, потому что крепкая дружба переросла во что–то более серьезное. Непонятное и благородное. Пацаны с девчатами завидовали их платонической стойкой любви, взрослые радовались тому, что кобелина Юрон не шастает по трусам вымахавших с потяжелевшими грудями их чад на выданье. За это время Дока настолько сблизился с Таней, что не представлял себе, что будет делать, когда она уедет в Москву. А время разлуки приближалось катастрофически. Скоро и ему придется собирать чемодан для отчаливания в свое ремесленное.

И час пробил. Перед разъездом в разные концы они в последний раз с ватагой пацанов с утра сходили на речку. После того, как Илья — Пророк поссал в нее, вода стала холодной. Они лишь окунулись. Высокая трава с полевыми цветами была скошена, уложена в небольшие копешки. Жаворонки еще трепетно зависали в прохладном уже, кристально чистом воздухе, но в том же воздухе не щущалось больше зноя с кружащими головы медовыми всплесками. В нем появились длинные белесые нити летящей по воле ветра паутины. Когда возвращались домой, Таня задержала Доку, не говоря ни слова, поводила между стожками привявшей травы. Она словно искала место, где можно было бы уединиться. Ему совершенно не хотелось заниматься разглядыванием когда–то заветных пухлых долек, тем более, прикасаться к ним губами. Словно почувствовав его настроение, Таня вдруг прижалась к нему грудью, крепко поцеловала. И бросилась догонять подросших за лето пацанов. Он так и остался стоять между пахучими, аккуратно сверстанными копешками в раздумьях над ее истинными намерениями.

Вечером Дока подошел к заветному бревну в числе самых последних. Среди девчат Тани не оказалось. Не подошла она и через полчаса, через час. Он забеспокоился, стал оглядываться на залитые электрическим светом окна ее дома. Потом не выдержал, сунулся сам к скрипучим воротам. Внутри посторного двора взобрался по ступенькам крепкой лестницы, постучал по лудке двери, ведущей в дом. Открыла тетка, высокая интеллигентная женщина. Запахнув вязаную кофту, быстрым взглядом окинула Доку с ног до головы:

— А, Юрон. Ты почему не пришел провожать Таню?

— Как провожать? — отропел Дока. — Куда?

— Домой, — всплеснула руками тетка. — Разве вы не договорились?

— У нее же была еще неделя, — не своим голосом просипел он.

— Была, никто ее не гнал, — пожала плечами женщина. — Но вот решила уехать сегодня. Пришла с речки, собрала вещи и часам к пяти мы проводили ее на вокзал. Не договорились, что–ли, горе–влюбленные? Или поругались?

— Мы не ругались никогда, — опустил голову Дока, опять не находя причины тому, что про все знающие ребята и в этот раз ни о чем не предупредили. Он взялся за перильца. — Извините.

— Адрес дать? — участливо спросила женщина.

— У меня есть. Рисунки ее тоже. — не оборачиваясь, буркнул он.

Больше Таню Маевскую Дока никогда в жизни не видел, хотя оба пытались наладить переписку в течении лет трех. Не единожды судьба заносила его и в саму Москву. И каждый раз случались события, из–за которых не было возможностей заглянуть к подружке, живущей по заветному адресу, всегда лежащему в кармане рубашки. В письмах она писала, что ходит в балетную школу, учавствует в театральных постановках уже на взрослой сцене. Потом послания закончились. В один из приездов в столицу от постового милиционера Дока услышал, что в ихнем районе улицы с таким названием не существует. В адресе что–то напутано. Впрочем, может, и была, да в связи с недавними постановлениями могли переименовать. Дело, мол, не хитрое — Москва тогда здорово расстраивалась. Дока перестал искать свою первую любовь, он понял, что дороги у них разошлись. Навсегда.

Глава третья

— Печальный финал, — обнимая пальцами хрусталь, с грустью в приятном голосе сказала молодая женщина. Помолчала. Затем подняла бокал, отпила несколько маленьких глотков рубиновой терпкой жидкости. В ямочке между ключицами ненадолго забился небольшой родничок. Задержав бокал над столом, полюбовалась разноцветными всполохами внутри, вспыхивающими от лучей заходящего солнца. Посмотрела на мужчину. — Первая любовь почти всегда оставляет в человеке светлый след. Он у тебя остался? Луч из детства, скажем так, хотя бы изредка тебя согревает?

Мужчина, наконец, решился вытащить сигарету из пачки, осторожно размял по всей длине. Движение не прошло бесследно, женщина едва уловимо усмехнулась. Прикурив, он раздул щеки, подержал дым во рту. Затем резко и широко раздвинул губы с похожим на «па» звуком. Только после этого бросил испытующий взгляд серых глаз на собеседницу:

— Почему ты решила, что все рассказанное произошло со мной? — отметил, что вопрос заставил ее немного напрячься. — С самого начала я хотел развенчать твои предубеждения, но ты с таким любопытством впитывала мои фантазии, что ничего не оставалось, как просто подыгрывать. В первую очередь, самому себе.

— Что ты хочешь этим сказать? — не отрывая пальцев от хрусталя и не подимая глаз, тихо спросила женщина. — Не желаешь признаваться, что сожалеешь о том, что не трахнул тогда эту девочку? У тебя бы все равно ничего не получилось, даже если бы она сама там, между стожками, затащила тебя на себя. Хочешь узать причину?

С пристальным вниманием мужчина продолжал следить за выражением лица молодой женщины. Он как бы сам в точности не знал, куда приведет канва раскрученного им здесь, за столом из карельской березы, сюжета. В свете этого не ведал ответа и на, опять по канве, возникшую загадку, связанную с внезапным отъездом Татьяны в Москву. Вопрос о том, что она осталась девственницей, тоже не давал покоя. Но стоял на втором месте после бегства тринадцатилетней подружки. Ведь тогда, по идее, он бы долго не мог найти самого себя, не то что вообще думать о сексе. Не испытывал бы влечения даже к привычному онанированию. До отъезда в ремесленное училище каждый вечер подходил бы к отшлифованному ребячьими задницами бревну, издали прищуривая веки в надежде в сумерках рассмотреть знакомую поджарую фигурку в коротком платьице и в белых носочках. Поторчав немного, обойденный вниманием и пацанами тоже, направлялся бы под окна ее дома. Не дождавшись Тани нигде, забредал бы в ночной луг, долго стоял бы молча под дождем из крупных звезд, возвращаясь обратно лишь под утро… Наверное, так было на самом деле. Если это не сон.