Айрис Мердок - Лучше не бывает
— В чьи руки? — спросил Дьюкейн.
— Не знаю.
— Они уже опубликовали что-нибудь?
— Нет. Пока нет, это слишком опасно. Дройзен смог разузнать, что одна из больших газет купила эту историю. Наверно, тоже кому-то досталась немалая сумма! И сейчас они держат ее про запас, ожидая, что будет дальше, а в это время распространяются слухи.
— Ты знаешь, кто снабдил их материалом?
— Нет. Но, говорят, кто-то из нашего министерства. Час от часу не легче!
— У Рэдичи был доступ к секретным материалам?
— Ну, неофициально. Но это никого не волнует.
— Органы безопасности уже были?
— Пока нет, я позвонил им, конечно, ведь они всегда хотят быть в курсе, они только поворчали немного, но премьер-министр уже интересовался этим.
— Он знает об этой истории и о слухах?
— Что-то ему известно. Я рассказал ему остальное, это его не обрадовало.
— Ну, еще пока рано чересчур волноваться, — сказал Дьюкейн. — Мы даже не знаем, что, собственно, произошло.
— Нет, но мы зато хорошо знаем, что политиков не интересует справедливость, они заинтересованы только в том, чтобы казалось, что благодаря их дальновидности и бдительности справедливость восторжествовала. Очевидно, на него нажали, требуя начать официальное расследование.
— Какого рода?
— Это пока еще неясно, но вот тут-то ты вступаешь в игру.
— Я?
— Да. Ты бы удивился, узнав, какой высокой репутацией пользуешься в верхах. Премьер-министр хочет, чтобы ты вел расследование.
— Какой статус будет у меня? — спросил Дьюкейн.
— Ну, слава Богу, я рад, что ты спокоен. Я боялся, что ты выйдешь из себя! Строго говоря, у тебя не будет определенного статуса, то есть расследование будет исключительно внутренним. Я сообщу тебе все необходимые сведения, и ты начнешь расследование.
— Полагаю, это надо сделать как можно быстрее.
— Именно. Премьер-министр не хочет, чтобы все это росло, как снежный ком. Если мы сумеем быстро выяснить, что произошло, если вообще произошло, докажем, что это вне интересов органов, то мы сможем избежать официального расследования, которое для премьер-министра так же нежелательно, как и для нас.
— Непросто будет это доказать, — сказал Дьюкейн. — Если в частной жизни Рэдичи было что-то подозрительное и если пресса о чем-то пронюхает, люди поверят всему. Все же я возьмусь за это. Кажется, у меня и выбора-то нет! Я предполагаю, что речь идет совсем не о том, что Рэдичи шантажировали и поэтому он был вынужден передавать секретные материалы?
— Нет, этого не может быть, — сказал Октавиен. — Вы согласны, вы оба?
— Никто ничего ни о ком не знает, — сказал Биран, — но я бы не стал предполагать, что Рэдичи на это способен.
— Согласен, — сказал Джордж Дройзен, — я знал его неплохо, но исключительно по работе.
— Этого достаточно, — сказал Дьюкейн. — Однако кажется, его действительно шантажировали?
— Слухи таковы.
— И он застрелился. Почему он застрелился?
— Именно на работе, — сказал Октавиен. — Это сразу поразило меня, как нечто странное и значительное. Почему он не мог, как порядочный человек, застрелиться дома?
— У него была ужасная депрессия на почве смерти его жены, — сказал Джордж Дройзен. — Помните, она покончила с собой, кажется, выбросилась из окна. Он был совершенно раздавлен.
— Что ж, это — возможный мотив, — сказал Дьюкейн. — Он не оставил записки?
— Нет, сказал Октавиен, — это тоже странно. Он был из тех, кто постоянно пишет отчеты о любой ерунде. Он должен был бы оставить нам отчет о своей собственной смерти! Если бы могли точно выяснить, почему он это сделал, мы могли бы отмести версию, интересующую органы. Кажется, нам надо побольше узнать о Рэдичи. Вы хорошо его знали, Биран?
— Я едва был с ним знаком, — сказал Биран. — Мы однажды встретились на работе и больше не виделись. Нет, я не знал его.
— Я и сам не часто видел его, — сказал Дьюкейн, — но, уверяю вас, история с Еленой Прекрасной кажется мне невероятной. Не такой он был парень.
— С любым парнем может случиться такое, — сказал Биран и хихикнул.
Дьюкейн проигнорировал его.
— Мне кажется, он представлял собой, скорее, тип чудаковатого ученого. Наш последний разговор с ним был о полтергейстах. У него была теория о том, что они как-то связаны с залеганием подземных вод.
— Он общался с духами, — заметил Дройзен.
— В конце концов, — сказал Октавиен, — спиритизм и магия — все это связано с проблемой пола, всегда так было. Для большинства из нас проблема пола маскируется, так или иначе. У него она воплотилась в спиритизме.
Дьюкейн не был уверен, что для большинства из нас проблема пола маскируется. Он не мог не подумать, было ли что-нибудь подобное у Октавиена.
— Есть ли у него близкие родственники? — спросил он.
— Кажется, нет, кроме сестры, которая много лет живет в Канаде.
— Придется мне встретиться с полицейскими, — сказал Дьюкейн, — и посмотреть, что у них есть, но сомневаюсь, что им удалось раскопать что-нибудь. Ты удивишься, Октавиен, что я на короткой ноге с полицией? А вам, Дройзен, было бы лучше сходить на Флит-стрит и разведать, что у них есть и кто сообщил в прессу об этом.
— Назад, в родные пабы! — сказал Дройзен. — Это приятно.
— А ты, Октавиен, напиши, пожалуйста, официальное письмо для меня.
— Я уже набросал его.
— Вставь туда, пожалуйста, что я имею права не раскрывать ту часть полученной информации, которая не связана непосредственно с расследованием.
— Полагаю, тут нет подвоха? — спросил Октавиен с сомнением.
— Конечно, нет. В конце концов мы ведь не интересуемся моралью бедного Рэдичи. Как его имя, кстати?
— Джозеф, — сказал Биран.
— Ты собираешься в Дорсет, Октавиен?
— Конечно! Более того, ты — тоже. Нет нужды приниматься за дело уже сейчас, пока Дройзен не сделает свою часть детективной работы.
— Хорошо. Позвони, как только узнаешь что-нибудь. — Он дал Дройзену номер телефона в Трескомбе. — Ну что ж, пока все, друзья.
Дьюкейн встал, Дройзен тоже. Биран остался сидеть, равнодушно глядя на Октавиена.
Дьюкейн мысленно отругал себя за плохие манеры. Он так привык, что в дружбе с Октавиеном он играл явно верховенствующую роль, что на минуту даже позабыл, в чьем он кабинете и кто проводит совещание. Но главным его чувством в этот момент была враждебность по отношению к Бирану. Однажды, много лет назад, на какой-то вечеринке в ресторане Дьюкейн случайно услышал слова Бирана о нем. Биран вслух размышлял: гомосексуалист Дьюкейн или нет. Выругав себя за слишком цепкую память, Дьюкейн подумал, что Биран особенно неприятен, когда разражается издевательским смехом.
5
— Как варили яйца в Древней Греции? — спросил Эдвард Биран у своей матери.
— Не имею понятия, — сказала Пола.
— А как по-гречески «крутое яйцо»? — спросила Генриетта.
— Не знаю. Греки иногда упоминают об употреблении яиц в пищу, но я никогда не встречала никаких намеков на то, что их варили.
— Может быть, греки ели их сырыми, — предположила Генриетта.
— Вряд ли, — сказала Пола. — Вспомните, есть ли об этом что-нибудь у Гомера?
Близнецы чуть ли не с младенчества учились греческому и латыни у своей матери, теперь они были вполне продвинутыми классиками. Однако они не могли вспомнить никаких упоминаний о крутых яйцах у Гомера.
— Надо посмотреть у Лиддела и Скотта, — заметила Генриетта.
— Наверно, Вилли знает, — сказал Эдвард.
— Можно нам сегодня положить водоросли в ванну? — спросила Генриетта.
— Спросите об этом лучше у Мэри, — ответила Пола.
— Там внизу письмо для тебя, — сказал Эдвард, — можно мне взять марку?
— Ты свинья! — крикнула Генриетта. Близнецы, делившие между собой все остальное, соперничали из-за марок.
Пола засмеялась. Она как раз собиралась выйти из дома.
— Какая там марка?
— Австралийская.
Темная холодная тень укрыла Полу. Продолжая механически улыбаться и отвечать на детские вопросы, она вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице. Разумеется, оно может быть от кого-то другого. Но в Австралии у нее не было других знакомых.
Письма всегда лежали на большом круглом столе из палисандрового дерева, стоявшем в центре холла, на котором всегда валялись газеты и книги, читаемые в данный момент всеми домашними, а также разные принадлежности детских игр. Эдвард забежал вперед и убрал свою «Об охоте на ос», под которой он скрыл письмо, чтобы Генриетта не обнаружила марку. Пола издали увидела на конверте почерк Эрика, его ни с чьим не спутаешь.
— Можно я возьму ее, мамочка, ну, пожалуйста?
— Можно мне будет взять следующую, а потом следующую и еще раз следующую? — кричала Генриетта.
