Айрис Мердок - Лучше не бывает
Теперь, когда появилась Кейт, Джон осознал, и осознал с полной ясностью, что жизнь его изменилась, что теперь он должен как бы отойти от жизни, принять себя как человека уже немолодого, неженатого, и, похоже, таким он уже и останется. Он нуждался во внутреннем покое, он нуждался в доме, и даже… он нуждался в семье. Он знал, что, хотя Кейт не говорила об этом, она тоже отчетливо понимает это. Она выражала это, да и он рассказывал ей об этом — поцелуями, иногда сдержанными, иногда страстными, которыми они теперь часто и ни с того ни с сего обменивались, улыбкой, когда они смотрели друг другу в глаза, если им случалось остаться наедине. Он знал, что для Кейт такое обладание им только в радость. Для него же их взаимоотношения могут стать болезненными. Да уже и стали. Но он может справиться с этой, такой предсказуемой, знакомой болью. Наоборот, боль даже необходима как составляющая часть чего-то по-настоящему хорошего. Великодушие Кейт, постоянное ощущение счастья, даже ее любовь к мужу, может быть, именно любовь к мужу — все это могло служить убежищем для Джона. Ему нравился Октавиен, он уважал его, любил всех детей и особенно Барбару. Он хотел, наконец, привязаться к кому-то, нуждался в привязанности, в возможности чистой любви, и теперь он ясно понял, что он мог бы привязаться к Кейт, а через нее к семье и ко всему дому. Но чтобы сделать это с честным и верным сердцем, он должен был покончить, разрешить навсегда запутанные компромиссы с Джессикой, которой лучше бы и вообще в его жизни не было. Кейт никогда не расспрашивала его. Если бы она спросила, он вынужден был бы сказать правду. И только эта настоятельная необходимость заставляла его, слыша рыдания Джессики за спиной, чувствовать себя убийцей.
Дьюкейн сел в машину. Он сел впереди, рядом со своим шофером. Он чувствовал себя измученным, безумным и нечистым. Он опять уступил, он обнял ее, он обещал увидеться с ней на будущей неделе. Все сызнова.
Чтобы хоть как-то облегчить душу, он сказал шоферу: «Это ужасно — я имею в виду, какой ужасный день, все идет не так».
Шофер Дьюкейна, шотландец по имени Гевин Файви, на мгновение скосил свои карие глаза в сторону хозяина. Он ничего не ответил. Но что-то в его манере держать руль изменилось и выразило симпатию, как твердое пожатие руки.
Отец Дьюкейна был адвокатом в Глазго, но его дед владел винокуренным заводом и очень успешно вел дело, поэтому у Дьюкейна были деньги. Но единственной экстравагантностью, которую он себе позволил, помимо «Бентли», был его слуга. Он знал, что люди, когда узнают об этом, отпускают на его счет шутки и сплетничают. Но Дьюкейн, бывший физически очень неловким, — что он приписывал тому, что уродился левшой, — так и не выучился водить машину и не видел причин, почему бы не позволить себе иметь шофера. У него перебывало их немало, но ни один из них не жил в его доме. Файви, недавно поступивший к нему на службу, был первым опытом в этом отношении и поселился у него.
Файви расположил Дьюкейна в свою пользу двумя особенностями: во-первых, своей внешностью, а во-вторых — тем, скрытым от агентства по найму фактом, что он побывал за решеткой. К тому же они оба были шотландцами. Файви даже ходил в ту же начальную школу в Глазго, что и Дьюкейн. Это открытие, с точки зрения так по-разному сложившихся судеб, очаровало Дьюкейна. Он надеялся услышать от Файви что-нибудь о его криминальных подвигах, но пока что он мало знал о прошлом своего слуги, исключая тот факт, что мать Файви, о чем он неожиданно рассказал однажды, «была русалкой». «Русалкой в цирке, вы понимаете», — добавил он своим тягучим шотландским выговором. Дьюкейн не спросил, была ли она настоящей русалкой или поддельной. Он предпочитал этого не знать.
Вид у Файви был очень необычный. У него была необыкновенно большая и косматая голова, что делало его похожим на карнавальную маску, или иногда Дьюкейну казалось, что он похож на заколдованного кузнеца из «Сна в летнюю ночь». Дьюкейн не мог решить, был ли Файви, при наличии этих особенностей, чудовищным или красивым. Его пышные волосы и длинные висячие усы были красновато-каштанового цвета. Кожа на лице была темно-абрикосовой и покрытой необычайно большими веснушками, так что его широкое веснушчатое лицо напоминало какое-то животное, возможно, спаниеля. Его широко расставленные ясные карие глаза слегка косили, и если бы Дьюкейн не знал, что он шотландец, он принял бы его за славянина. Файви был новым явлением в жизни Дьюкейна, и он и не думал обсуждать своего слугу с кем бы то ни было, тот был объектом его личных размышлений, чем-то вроде хобби. Файви педантично следил за порядком в доме и мог приготовить два-три блюда. Он был молчалив и, судя по всему, одинок, и проводил все свободное время в своей комнате, читая женские журналы. Дьюкейна раздражало то, что он постоянно сосал мятные конфетки в машине и напевал якобитские песни с тем же тоскливым видом, с каким выполнял обязанности по дому. Дьюкейну казалось, что Файви не осознает, что поет вслух. Но у него не хватало характера запретить ему петь. Он надеялся, что это хотя бы доставляет ему удовольствие.
Родители Дьюкейна умерли, а его единственная близкая родственница, сестра, бывшая замужем, жила в Обане, он ее почти не знал. Дьюкейн изучал историю, а потом и юриспруденцию в Бейллиол-колледж, далее продолжил обучение в Олл-Соулз и получил право адвокатской практики. Но адвокатом он пробыл очень недолго — актерское начало было в нем недостаточно развито, чтобы наслаждаться выступлениями в судах. Его не привлекало юридическое остроумие, с каким разрешались серьезные дела в суде, и он избегал всякого применения власти, считая это вредным для своей души. Во время войны его сразу забрали в разведку, и он, к своему сожалению, провел военные годы в Уайтхолле. Став гражданским человеком, он начал работать юридическим советником в министерстве, которое возглавлял Октавиен. Он удовлетворял и свои научные интересы, добившись известности в качестве эксперта по римскому праву, — предмет, по которому он иногда читал лекции в Лондонском колледже. Он был успешным деловым человеком и сознавал, что он — уважаемая фигура. Люди восхищались им и находили его загадочным. Он сохранил и заботливо лелеял образ мыслей и совесть шотландского пуританина. Но в Бога он не верил. Он просто желал вести простую, чистую жизнь и быть хорошим человеком, и это казалось ему реальной и выполнимой задачей.
Когда «Бентли» повернул на Уайтхолл, Дьюкейн, с болью думая о Джессике, вдруг почувствовал — и уже не в первый раз — едва ощутимое желание положить руку на плечо Файви. Он заметил, что невольно уже вытянул руку и положил ее на сиденье за спиной шофера. Это прикосновение, внезапно овладевшее его воображением, могло, казалось ему, принести глубокий и целительный покой. Дьюкейн грустно улыбнулся сам себе. Вот еще один из парадоксов жизни. Он убрал руку.
4
— Привет, Октавиен. Ты оставил записку, что хочешь видеть меня.
Дьюкейн заглянул в кабинет Октавиена, приоткрыв дверь. Была суббота, утро, прошел день с тех пор, как Рэдичи покончил с собой.
— Заходи, Джон. У нас проблемы.
В кабинете Октавиена уже сидели Ричард Биран и Джордж Дройзен, в прошлом журналист, а теперь молодой начальник отдела в министерстве.
Дьюкейн вошел, сел и вопросительно посмотрел на Октавиена.
— Видишь ли, — сказал Октавиен, — новости неприятные. Сказать ему, Дройзен, или ты скажешь?
— Скажи ты, — ответил Дройзен.
— Это касается проклятого Рэдичи, — сказал Октавиен.
Дьюкейн вчера узнал о смерти Рэдичи. Он случайно сталкивался с Рэдичи на работе, но почти не был с ним знаком.
— Да?
— Как всегда, пресса уже на стреме. Сначала — пресса, а потом и премьер-министр. Должно же было этому случиться именно в субботу. Как бы то ни было, изложу тебе всю эту историю вкратце. Дройзен вчера навестил своих бывших друзей на Флит-стрит, и ему показалось, что пресса уже знает что-то этакое о Рэдичи.
— Что именно?
— Мы еще не вполне все выяснили. Но ясно, что это — банальная история, по крайней мере, тут замешаны две вполне ожидаемые вещи — женщины и деньги.
— Ты имеешь в виду шантаж?
— Да. Похоже на то. Тут замешана девушка, известная под кличкой Елена Троянская. Думаю, мы легко угадаем ее профессию. И еще говорится о том, что «большая сумма денег перешла из рук в руки». Как тебе нравится эта фраза, Дройзен? А? Неплохо: «большая сумма денег перешла из рук в руки».
— В чьи руки? — спросил Дьюкейн.
— Не знаю.
— Они уже опубликовали что-нибудь?
— Нет. Пока нет, это слишком опасно. Дройзен смог разузнать, что одна из больших газет купила эту историю. Наверно, тоже кому-то досталась немалая сумма! И сейчас они держат ее про запас, ожидая, что будет дальше, а в это время распространяются слухи.
— Ты знаешь, кто снабдил их материалом?
