Марк Арен - Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история
Когда после окончания училища его распределили в полк, оказалось, что там о нем слышали. То уважение, с которым Мустафу приняли в полку, предопределило успешность его будущей военной карьеры. Вскоре к нему пришли и первые успехи в боксе. Без особых проблем он играючи утверждал свой авторитет в этом сугубо мужском виде спорта. Удар у него оказался очень резким от природы.
А поставленный в результате изнурительных тренировок, он стал убийственным для соперников по рингу.
Однако, несмотря на то что спортивные успехи могли бы облегчить его армейскую жизнь, он сознательно взвалил на себя все ее непростые тяготы и честно, не ища привилегий и льгот, продвигался по служебной лестнице, чем заслужил еще больший почет и уважение среди начальников и подчиненных.
Между тем мир бредил войной. О ней говорили и в Турции. В армейской среде муссировались слухи о достигнутой договоренности относительно вступления в войну на стороне немцев в обмен на право аннексии ряда сопредельных территорий. Он всем сердцем желал этого, ибо, во-первых, появлялась бы возможность отомстить армянам, а во-вторых, в союзе с Германией, Италией и Японией можно было бы рассчитывать на Балканы, Кавказ, Среднюю Азию и Байкал. Но элементарные знания в области военной стратегии подсказывали, что армия не выдержит войны на нескольких фронтах. Да еще каких! На Иракском и Синайском — во враждебном арабском окружении. На Иранском направлении — с курдами в тылу. А как воевать на Батумо-Ереванском фронте с растянутыми донельзя тылами? К тому же какие-то части пришлось бы направить на помощь немцам. А под ружьем — кругом бегом, чуть больше 20 дивизий… К такому же выводу пришли и политики. В итоге Турция сохранила нейтралитет, и воевать в тот раз ему не довелось.
Но в 50-м в составе турецкого контингента он оказался в Корее, где был ранен и получил ряд боевых наград. Вернувшись героем, Мустафа Гази был направлен в академию, и казалось, его карьера получила новый импульс, но все изменил тот злосчастный боксерский турнир…
Сейчас, снова унесенный течением воспоминаний к тому полуфинальному бою, Гази подумал, как много значат в жизни человека случайные встречи. Например, кто мог предвидеть, что единственный армянин, с которым он столкнется, так повлияет на всю дальнейшую судьбу? Если бы не та его неспортивная, дикая выходка, сейчас Мустафа Гази вполне мог бы стать генералом, а значит, видным политиком. И конечно, он бы остался жить в Стамбуле или в Анкаре, а не был бы отправлен на восток страны, в Карс, где и узнал о своем увольнении из армии. А если бы его не отправили в Карс, он бы никогда не встретил там свою будущую жену. И тогда бы не родились его дети — Демир, Лейла и Сулейман. И, стало быть, ему не пришлось бы сегодня лететь в Женеву, чтобы получить от ворот поворот…
От воспоминаний Мустафу отвлекло сообщение о том, что полет подходит к концу. Выпрямив спинку кресла и пристегнув ремень, он оглянулся по сторонам. Большинство пассажиров продолжали спать, и стюард, пройдя вдоль рядов, будил тех, кто не был пристегнут, предупреждая о скорой посадке. А еще через четверть часа самолет плавно, без какой-либо тряски приземлился на летное поле. Пассажиры, пересев в автобус, подъехали к аэровокзалу и, пройдя обычный в таких случаях контроль, растворились в толпе встречающих людей. И лишь Мустафу Гази в просыпающемся городе никто не ждал.
Казалось, холодок отчужденности, даже враждебности сквозил в вежливых улыбках работников аэропорта, когда они один за другим сообщали ему, что билетов на Стамбул нет и в ближайшее время не предвидится.
Смирившись с тем, что сегодня, видно, уж такой неудачный день, Мустафа Гази поинтересовался:
— Могу я улететь хотя бы в Измир?
— К сожалению, в ближайшее время вряд ли… — Еще несколько ударов по клавиатуре, несколько новых строчек на мониторе компьютера, и новый отказ. — Нет, в Измир нет билетов. Есть одно место на чартер в Адану. Регистрация через два часа. Полетите в Адану?
Он задумался.
— Решайте скорее, потому что желающих много. В конце концов, оттуда вы легко доберетесь до своего Стамбула…
— Легко? — Он усмехнулся. — Между Аданой и Стамбулом тысяча километров.
— Ну и что? Зато между Аданой и Стамбулом наверняка летают несколько рейсов в день. Вы и не заметите, как окажетесь дома.
— В Турции я везде дома, — заметил он. — Давайте ваш билет.
Купив билет, он отошел к ряду телефонов-автоматов и позвонил Сулейману. Не здороваясь, быстро сказал:
— Я не приехал. У меня все в порядке. Поговорим позже.
И бросил трубку. Те, кто следит за его сыном, наверняка оседлали телефонную линию.
Выйдя из здания аэровокзала, Мустафа Гази огляделся по сторонам. Утро только вступало в свои права, и белесый туман все еще покрывал рваной пеленой остывшую за ночь землю. Времени до посадки было более чем достаточно, и ноги сами повели его прочь от аэропорта, в то время как память вновь увела его в прошлое.
…Уволившись в запас, майор Гази долгое время не мог свыкнуться с гражданским платьем; без привычного камуфляжа он чувствовал себя голым и беззащитным. Он остался в Карсе, потому что ему некуда было возвращаться, и стал преподавать в лицее. К своему удивлению, он обнаружил, что получил в военном училище достаточно универсальное образование. С одинаковой легкостью ему удавалось вести уроки как по математике, так и по истории. Директор лицея, сам бывший военный, сосватал ему свою дочь, и Мустафа переехал из съемной квартиры в директорский флигель, стоявший посреди лицейского сада. Острое чувство одиночества кольнуло его всего лишь однажды — когда на свадьбе за столом собрались только родственники жены. А с его стороны присутствовал всего лишь один из армейских друзей…
Утеряв право носить оружие, он взялся за перо. У него появилась тяга писать, и в ряде газет под статьями, посвященными национальной идее, замелькало его имя. О Гази заговорили как об убежденном националисте, а активисты «Серых волков» превозносили его и призывали брать с него пример. Их лидер, полковник Тюркеш, тайно навестил Мустафу в Карсе. Вместе они разработали тактику превращения разрозненных националистических групп в мощное политическое движение. Участие Мустафы Гази в создании «Партии национального действия» послужило новым поводом для его шельмования в затронутых европейской ржавчиной общественных кругах. За каждым словом Мустафы Гази видели подстрекательство. Его несколько раз приглашали в министерство внутренних дел, и каждый раз, проведя с ним беседу, отпускали, выражая надежду, что это последняя встреча.
Так прошло несколько томительных лет. В стране тем временем произошли большие перемены. Первоначальные успехи демократов сменились явными провалами. Не желая отдавать власть, они, нарушив заветы Ататюрка, стали играть на религиозных чувствах людей. Возмущенные этим студенты и курсанты военных училищ вышли на улицы. Напуганный премьер поручил генералам навести порядок. Но армия решила по-иному. Премьер и ряд министров были арестованы, отданы под суд и казнены, а страну возглавил комитет национального единства. Знавший его генерал Джемаль Гюрсель предложил Мустафе вернуться в строй, и семья Гази перебралась в Стамбул.
То был самый счастливый день в его жизни, когда, надев свои боевые награды, майор Гази вновь вошел в родную часть. Его там приняли как героя. Многие однополчане уже успели снять погоны, но молодежь не сводила с него горящих глаз.
Вновь потекли армейские будни. Один за другим уходили на пенсию те, с кем он начинал служить, и вот настал день, когда выстроенный на плацу батальон последний раз отдал честь и своему командиру…
Хлынувший вдруг проливной дождь вернул его к действительности. Мысленно кляня себя за беспечность, Мустафа огляделся по сторонам в поисках укрытия. До аэропорта было довольно далеко, и он бы промок насквозь, если бы решил бежать обратно. Гораздо быстрее можно было бы добраться до одного из неказистых домов, виднеющихся за кустарником недалеко от дороги. О том, что они обитаемы, свидетельствовал дым, вьющийся над черепичными крышами. Пока он размышлял, на пороге одного из них показалась старая женщина. Выплеснув воду из миски, она остановила на нем свой взгляд, а затем зашла внутрь дома. Почти тотчас же оттуда вышел какой-то старик и, помахав рукой, пригласил его в дом. Не заставляя себя долго упрашивать, Мустафа быстрым шагом, едва не срываясь на бег, направился в сторону дома и уже через пару минут оказался под его спасительным кровом.
Передав старухе свой намокший пиджак, он вслед за стариком вошел в комнату. То была обычная для деревенского дома комната со стоящим посреди овальным деревянным столом. Напротив, у стенки, рядом с какой-то дверью, стоял старый сервант, у другой — такой же старый платяной шкаф, а у третьей — большая кровать с горой стоящих в изголовье подушек. Над кроватью висел потертый ковер с незатейливым узором, а рядом с комодом — выцветшие фотографии в самодельных деревянных рамках. Комнату освещала простенькая трехрожковая люстра с двумя светло-голубыми плафонами и одним белым, матовым.
