Кэролайн Левитт - Твои фотографии
— Эй! — крикнул он. Но она, похоже, не слышала.
Он стал размахивать руками, но, не добившись результата, сбросил джинсы, футболку и туфли и направился к воде.
Холод ошеломил его так, что застучали зубы. Вода уже доходила до пояса, когда он наступил на острый камешек и сжался. Черт! О чем он думает! Кто она такая?
Он поплыл быстрее, но потерял ее из виду.
— Эй! — снова крикнул он, разрезая воду.
Где она? Что с ней стряслось!
— Эйприл! Эйприл! — надрывался он и вдруг увидел ее голову с мокрыми, темными от воды волосами. Когда она повернулась к нему, ее глаза светились, как две луны, и полнились удивлением.
— Судорога, — выдохнула она и поморщилась, когда он привлек ее к себе. Отяжелевшее от воды платье тянуло Эйприл вниз, но он обнял ее одной рукой и погреб к берегу другой.
— Я тебя поймал, — прошептал он.
На берегу стоял невыносимый холод. Чарли, дрожа, отдал ей футболку, а сам натянул немедленно ставшие влажными джинсы. Потер руки и только потом взглянул на нее:
— Вы в порядке? С чего вам вздумалось плавать одной? И почему вы даже не сняли платья.
— А что вы делаете здесь один? — спросила она. Его футболка была длинна ей и могла бы сойти за платье. Синяк прошел, но она почему-то казалась обиженной и несчастной.
— Думаю, — ответил он.
— Я тоже. Решила, что купание прояснит голову. У меня не было купальника, вот я и осталась в платье.
Она одернула футболку.
— Позвольте угостить вас ужином, — выпалил Чарли.
— Ужин? Но уже начало первого. И почему я должна с вами ужинать?
— Потому что… я спас вам жизнь, — неловко пробормотал он.
— Но мне не грозила опасность.
Она оглядела себя и словно только сейчас увидела, что на ней его футболка.
— Спасибо.
Он протянул руку:
— Чарли Нэш. Я часто заходил в вашу пиццерию.
Опять он ведет себя как последний идиот! К чему ей помнить всех посетителей?
Она кивнула и пожала ему руку:
— Эйприл. Эйприл Джорган. И мне пора домой.
— Я провожу вас.
— Я живу не в слишком роскошном квартале, — бросила она.
Он шагал рядом, сунув руки в карманы и предоставив ей показывать дорогу. И чувствовал себя абсурдно счастливым, хотя ужасно замерз.
Колли, сидевшая на цепи у крыльца, громко залаяла, стараясь освободиться.
— Здесь.
Она остановилась у маленького серого многоквартирного дома, окруженного ржавой оградой. На некоторых окнах были зеленые бумажные жалюзи.
— Благодарю за спасение, — улыбнулась она, и его снова как током ударило.
— Поужинайте со мной на следующей неделе, — попросил он.
Она пристально уставилась на него.
— Все, что угодно, кроме пиццы.
Через неделю он повел ее в «Ривер Найл», маленький эфиопский ресторанчик, где посетители сидели на полу вокруг низких круглых столов и ели руками. Он подумал, что это их сблизит, но, как только подали еду, неожиданно застыдился. И не мог отвести взгляда от ее пальцев, вминавших различные пюре и каши в ноздреватый хлеб. Во рту пересохло.
Оба почти не ели. Она рассказала, как переехала сюда в двадцать лет, да так и осталась.
— Мне нравится работать официанткой. Кто бы что ни говорил, а это неплохие деньги. Особенно летом, когда туристы дают чаевые не считая. Можно накопить достаточно, чтобы собраться и перекочевать на новое место. Даже если посетитель настоящая вонючка, все равно — ты больше его не увидишь. И тут же о нем забываешь. И работы полно.
Она широко улыбнулась.
По ее словам, приятелей было много, а близких друзей — нет. И родных тоже. Родители жили во Флориде и недавно умерли, почти одновременно.
— Они так любили друг друга. Всегда держались за руки, а я тащилась следом.
Она ушла из дома в семнадцать, за неделю до окончания школы, сложив все пожитки в рюкзак вместе с жалкими сбережениями, и не собиралась возвращаться. Но самой большой жестокостью было то, что родители ни разу не попросили ее приехать.
— По-моему, они даже не заметили моего отсутствия, — добавила она.
Чарли вспомнил своих родителей, чьи отношения были крайне натянутыми. В детстве он всегда боялся, что они разведутся. А когда спросил, так ли это, мать ударила его по лицу.
— Не смей никогда говорить ничего подобного, — остерегла она. — Будешь нести всякий вздор, и мы действительно разведемся и оставим тебя. Станешь жить один-одинешенек — и тогда пеняй на себя.
Мальчик потер ноющую щеку и расплакался.
Лицо матери смягчилось.
— Покажи, как ты любишь меня, — неожиданно попросила она.
Сын уставился на нее.
— Ну же, покажи, — требовала мать и не успокоилась, пока он не раскинул руки.
— Вот так, — выдавил он. Она довольно кивнула, а он еще немного поплакал.
Эйприл подперла руками голову.
— Их больше нет, — сказала она. — Мать умерла от сердечного приступа. Ей было всего пятьдесят. Сидела в парикмахерском кресле и просто откинулась на спинку и закрыла глаза. Отец тоже там присутствовал, потому что, не дай Бог, мать пойдет куда-то в одиночку. Когда я приехала на похороны, он едва двигался. И даже не сразу меня узнал. Я твердила, как сильно его люблю, но он повторял одно: «У меня никого нет». Неужели я действительно была для него никем?
Она сильно потерла щеку ладонью.
— Через два дня я встала пораньше, чтобы приготовить вафли с черничным вареньем на завтрак. По дому распространялся чудесный запах. Я пошла будить отца и нашла его в постели. Он обнимал ночную сорочку матери. Я не хотела бы испытывать подобные чувства.
В этот момент Чарли испугался, что навсегда потерял ее, и сердце сжалось от внезапной, всепоглощающей печали.
— Пойдем домой, — предложила она, потянувшись к легкому свитеру, который захватила с собой.
— Разумеется. Я провожу тебя.
— К тебе домой.
Едва открыв дверь, он огорчился, что не нанял домработницу. Жаль, что он не успел аккуратно сложить газеты, убрать в раковину грязную посуду, поставить цветы в одну из бесчисленных ваз. Его смущала гора книг в углу. Их давно пора расставить на полках. И поношенный халат, который он швырнул сегодня утром на диван. Но она, казалось, ничего не заметила. И вела себя очень тихо. Пересмотрела книги, взяла одну по разведению орхидей.
— Дашь почитать? — спросила она, и он ужасно обрадовался, потому что когда кто-то что-то занимает, значит, вернется, чтобы отдать долг.
Эйприл подняла несколько стеклянных шаров, которые он собирал. Если потрясти такой, поднимается настоящая вьюга. Она снова расставила их по местам и молча повела его в спальню. Повернулась к нему лицом и стала расстегивать блузку, после чего сняла все, кроме сережек. Ее кожа светилась.
Они повалились на кровать Чарли, но Эйприл перегнулась через него, чтобы погасить свет.
— Я люблю когда темно, — прошептала она.
Он привык, что женщины стонут в постели, спрашивают о его пристрастиях или расписывают, что собираются делать. Но Эйприл была так молчалива, что он боялся причинить ей боль, боялся, что ей плохо с ним. И поэтому не сводил глаз с ее лица, пытаясь увидеть его во мраке. Но когда потянулся к ней, ощутил, как ее сомкнутые веки трепещут под его пальцами.
— Тебе нравится так? — прошептал он, проводя ладонью по ее спине. — Тебе хорошо?
Она вздохнула и прижала пальцы к его губам.
Потом они лежали рядом, и он обнимал ее. Прижимал к себе и выжидал. Его глаза привыкли к темноте, и теперь он ее видел. Ощущал дыхание. Положил руку на ее макушку, словно защищая, стараясь уберечь, и тогда Эйприл увидела его. Наконец увидела его!
— Ты, — прошептала она, коснувшись его лица.
Каждый день после работы Чарли приезжал в пиццерию за Эйприл. Ждал, пока они закроются, подсчитают выручку. Восхищался, как ловко и быстро она вытирает столы.
Как-то она вышла из пиццерии, села в машину, взглянула Чарли в глаза и попросила:
— Поедем!
— Куда?
— Куда глаза глядят. И посмотрим, где окажемся.
Он вспомнил о Мике, сказавшем, что у них впереди длинная дорога. С какой радостью она пошла с этим парнем!
Чарли постарался отогнать эти мысли. Теперь она с ним, и все будет по-другому.
Чарли включил музыку, но Эйприл тут же нажала на кнопку.
— Давай послушаем ночь, — предложила она. Заставила его остановиться через час, потому что захотела сама сесть за руль. Уступив ей место, он тут же задремал, а когда проснулся, не понял, где находится. Дорога была чернильно-черной, небо — темным. Чарли выпрямился.
— Где мы?
— По пути в рай, — засмеялась она.
— Включи фары, — попросил Чарли. — Пожалуйста. Это опасно.
— Я прекрасно все вижу, — возразила Эйприл, но все же повиновалась, и дорога осветилась. — Впервые я заметила тебя, когда ты приложил мне к глазу лед. Почему ты это сделал?
