Владимир Шаров - Старая девочка
Как же конкретно идет это обучение, говорила Вера: вот, например, мать съела что-то вкусное и нужное для ее организма, и сразу по всему ее телу пошли флюиды радости и ликования, получил их и ребенок и, сопоставив с пищей, которая досталась на его долю, — запомнил; посмотрела будущая мать на красивый цветок или обрадовалась подарку, доброму слову, сказанному мужем, а то книге или хорошей музыке — и снова по всему ее телу пошли флюиды, и ребенок точно, как она, обрадовался цветку или музыке. Теперь, когда он со всем этим встретится в самостоятельной жизни, то вслед за матерью, даже еще не умея читать, придет от книги в восторг.
Дальше Вера сказала им, что если ее теория верна, то можно радикально на десятки лет сократить время построения коммунистического общества в России. Буквально за считанные годы воспитать истинно коммунистического человека, который и будет это общество строить, в этом обществе работать и жить. Известно, как трудно человек прощается с себялюбием и эгоизмом, несмотря на совершенно очевидные преимущества братства и коллективизма. Первые четыре года революции ярко всем показали, как упорен человек во зле и как тяжело ему расставаться с привычной мерзостью. Ведь нэп — это коренное поражение революции: если коммунизм, основа его — то, что человек хороший и, как только будет такая возможность, сразу выберет добро и на зло даже не взглянет, то в основе нэпа нечто противоположное: нэп исходит из того, что человек по своей природе зол, и пускай просто будет меньшее из зол, и то ладно, и то хорошо.
К счастью, нэп — не окончательное поражение революции, все еще можно поправить и даже облегчить переход человека из старого мира в новый. Надо сделать этот переход естественным, сделать так, что чем больше человек проходит шагов в этот добрый, справедливый мир, тем более ему хорошо, тем больше его существо полнится чисто физическим ликованием; это как у павловских собак выделение слюны при звуке колокольчика. То есть тягу к коммунизму можно воспитать у человека все равно как павловский условный рефлекс, и человек, еще ничего не понимая и не зная, не отдавая себе ни в чем отчета, будет уже бежать к коммунизму семимильными шагами.
Сделать это, говорила Вера, можно уже сегодня. Пока у страны не получается создать коммунистические условия для каждого, их надо дать хотя бы женщинам, ждущим ребенка. Едва женщина почувствует, что беременна, что в ней зародилась новая жизнь, надо немедленно изымать ее из обычного окружения, изымать целиком и полностью и помещать в Коммунизм. Беременную надо не только очень хорошо кормить, не только удовлетворять каждое ее желание, жизнь ее все девять месяцев должна быть полна и насыщенна. Она должна работать, путешествовать, читать книги и участвовать в интереснейших дискуссиях, ни один ее день не должен пропасть впустую; раз же в неделю беременную необходимо возвращать в ее прошлую жизнь, где ей опять будет невыносимо плохо, где все будет мерзко, грязно, грубо, голодно и холодно. Тогда ребенку доказывать больше ничего уже будет не надо, едва появившись на свет Божий, он скажет, что лучше умрет, погибнет, чем согласится жить иначе, чем при коммунизме.
Таким образом, считала Вера, уже через двадцать-тридцать лет большинство граждан Советской России будут природными коммунистическими людьми, не понадобится никакой пропаганды, выбор их будет чисто биологический. Когда вокруг есть коммунизм, они будут чувствовать, что это их, что так им хорошо, а когда коммунизма вокруг они не найдут, им, наоборот, сразу сделается невыносимо плохо, и они пойдут на все, только бы снова было хорошо, то есть станут строить коммунизм, не жалея сил.
Они тогда долго спорили о ее теории, но в конце концов сошлись, что это и вправду самый быстрый путь, после чего послали два письма с подробнейшими справками и расчетами: одно в ЦК, другое Павлову с просьбой проверить и, если все правильно, рассмотреть вопрос о немедленном внедрении. Было это уже накануне экзаменов, но, уехав вскоре в Башкирию, Вера так и не узнала, что им ответили.
Не менее яркий проект был предложен и Осей Бергом. Он утверждал, что все беды человека происходят оттого, что религии объяснили ему, что он личность и тем самым способен и должен один на один разговаривать с Богом. Возможно, сделано это было из лучших побуждений, Бог хотел, чтобы человек научился себя уважать, отвечать за свои поступки, в итоге же ничего, кроме себялюбия и эгоизма, не получилось. На самом же деле человек никакой не индивидуум, как утверждал Дарвин, никакая не личность, как говорит Бог, а полностью взаимозависимое сообщество, такое же сообщество, как страна, коллектив, народ, партия, только еще более совершенное. Когда-то, объяснял им Ося, первоначальных наипростейших живых существ стало не земле слишком много, пищи на всех уже недоставало, и они, чтобы выжить, не сгинуть, не уступить в конкурентной дарвиновской борьбе, начали друг с другом соединяться.
Одни умели быстро бегать, другие летать или дышать под водой, кто умел использовать свет солнца, а кто хорошо рыл норы, или на зиму, когда пищи совсем мало, впадал в зимнюю спячку, были и такие, кто, как революционеры, ради счастья собратьев готовы были отдать свою жизнь. У человека, например, эти клетки-герои, бесстрашно бросающиеся на любую инфекцию, живут в крови. И вот, говорил Ося, человеку надо денно и нощно объяснять, что он — природный замечательно организованный коллектив, что в нем все коллектив и каждая часть готова ради другой пожертвовать и благополучием, и жизнью.
На этом и надо построить всю пропаганду и, когда человек поймет, что все, что есть в нем не коллективного, обречено и неминуемо погибнет, а что есть коллектив, тому уготована долгая и счастливая жизнь, он и к себе подобным станет относиться как к равным, как к тем, кто, как и он, — только часть, а не целое, только маленькая ничтожная часть общества. Тогда — как отдельное существо — он сразу перестанет тянуть одеяло на себя, стушуется и умалится, но от этого ничего не потеряет, только выиграет, потому что кончатся зависть и стяжательство, кончатся злоба, ненависть и вражда, а главное — он почувствует себя частью огромного братства, где один за всех и все за одного, где каждый готов его поддержать и прийти на помощь. Готов за него, ради него отдать жизнь, и так же он сам готов отдать свою жизнь за других. Тогда, заключил Ося, человеку сделается хорошо и счастливо, как никогда в истории не было.
Иногда, правда нечасто, на курсы приходила и жена Оси Лена. Она работала стенографисткой у Сталина и была очень занята, тем не менее время от времени и ей удавалось выкроить свободный вечер, тогда после занятий они шли куда-нибудь вместе: или к их друзьям, или к Вере домой. Вера рано заметила, что нравится Бергу, но никак его не поощряла, боялась обидеть Лену, с которой сразу близко сошлась.
Однажды, когда Вера поила у себя Бергов чаем с бубликами, мать, бывшая тут же, в гостиной, спросила Осю, как он считает, почему именно от евреев, от такого маленького, живущего в древности на крошечном пятачке народа, пошли и христианство, и мусульманство, и их собственный иудаизм. Иосиф ответил, что сам он об этом никогда не думал, но дед его, раввин, однажды при нем говорил, что четыре тысячи лет назад евреи, получив истинное знание о Боге, хорошо поняли, какое сокровище им досталось, и хотели уйти куда-нибудь в сторону, в какую-нибудь отовсюду закрытую горную долину, где бы никто не мог у них его отнять, никто бы не мог им помешать веровать и жить, как они хотят. Это так же, как у сектантов, так же, как у монахов, пояснил Иосиф: представление о ценности тех или иных вещей у них ведь совсем не то, что у обычных мирян. Господь понимал, какое сильное искушение будет у евреев просто уйти на край света, но планы его на их счет были другие. Он хотел, чтобы от евреев подлинное знание о Боге передалось и остальным народам, и поэтому вместе с Заветом дал евреям и землю, навечно связав одно с другим.
“Разговор был года два тому назад, — пояснил Ося, — дед тогда только вернулся из Москвы, где я и брат среди прочего водили его на Сухаревский рынок, хотели купить в подарок ботинки. Мы там чуть ли не все время держали его за руки, и все равно толпа нас разорвала, и дед, потерявшись, сильно испугался. Ему было уже за семьдесят, по-русски он говорил очень плохо и из-за нашей глупости остался один в огромном городе без копейки денег в кармане. Он нам это потом долго припоминал. Человек, который у нас тогда гостил, — продолжал Ося, — был как раз из Москвы, и деду захотелось показать, что и он немало чего повидал, вот он и говорил ему, что тот клочок земли, что называется Палестиной, был при Моисее как проходной двор, как Сухаревский рынок. Ведь это место, где сходятся Африка, Азия и Европа, место, где величайшие цивилизации древности: Египет, народы Междуречья от шумеров до вавилонян и персов, а также хетты беспрерывно торговали и почти так же беспрерывно воевали между собой. Там была настоящая мешанина разных богов, народов, их культур, обычаев, и все это чуть ли не ежедневно менялось, все куда-то мчалось, неслось, не на жизнь, а на смерть дралось; и вот, говорил дед, евреям понадобилось совершенно немыслимое напряжение веры, чтобы в этом столпотворении ее просто сохранить, не потерять. Это было такое напряжение, что его — хвала Всевышнему — хватило до сего дня и нам, и тем, кто пошел за Христом, и магометанам”.
