Дороти Уннак - История Рай-авеню
Дэнни Пейсеку было около двенадцати лет, когда его мать осталась вдовой и вместе с ним и другими четырьмя детьми отправилась назад в Лос-Анджелес. Она хотела найти Уилли Пейсека, но его и след простыл.
Она не знала, кто такой Уилли Писс. Она не ходила в кино и не смогла бы узнать своего бывшего мужа, встретив его на улице. Он очень изменился за последнее время.
Сам же он тем не менее следил за каждым шагом своей бывшей жены. Наблюдал за ней и выжидал. Не потому, что его интересовала Мариана, а так, из любопытства. Он также хотел посмотреть, что выйдет из их старшего сына.
Мариана не отличалась большим умом, но умела бороться за свое существование. Сначала она жила очень скудно, потому что мужчины в Голливуде ценили молодых и невинных девушек, предпринимая ночные похождения. Даже шлюхи здесь должны быть красивыми, юными, стройными и романтичными. Мариана присмотрелась и начала собирать вокруг себя девушек, мечтающих когда-нибудь стать кинозвездами. Она относилась к ним по-матерински, с большой добротой. Предоставляла им жилье, еду и деньги. У них был даже свой номер телефона, по которому им можно было позвонить из киностудии, если они там вдруг понадобятся. Она сняла в аренду большой дом в восточной части Лос-Анджелеса и держала в секрете имена тех, кто у нее работал, во имя безопасности девочек и своей собственной.
Она не хотела никаких неприятностей. Бордель официально считался гостиницей для начинающих актрис. Цены тут были умеренными. Мариана позаботилась о том, чтобы у ее заведения была хорошая репутация.
Дэнни Пейсек, высокий, хорошо сложенный четырнадцатилетний парень, промышлял сутенерством. Он был сообразительным и помогал матери вести всю эту бухгалтерию. У него была голова на плечах, но он слишком умен и развит, чтобы учиться в школе. У него другие интересы.
Мариана с большим вниманием относилась к дамам, живущим в роскошных пригородных домах. Это были красивые, утонченные женщины, которыми пренебрегали их мужья, проводящие время в киностудии, на собраниях или в командировках в Нью-Йорке. Они занимались тем, что делали покупки, играли в карты или теннис, устраивали обеды, на которые приглашали гостей, и принимали любовников.
Дэнни она рассматривала не как своего сына, а как красивого, сильного доброго друга. Ему исполнилось восемнадцать или девятнадцать, она не могла сказать точно, но он был умнее, чем другие парни в его возрасте.
Когда ему еще было пятнадцать лет, она начинала играть для него роль сводни и отвозила его к дамам, живущим в роскошном районе Беверли-Хилс.
Женщины обожали его, делали ему подарки — драгоценности, одежду, давали уроки игры в теннис. Все это помимо тех денег, которые они платили ему за услуги.
Когда ему надоедала какая-то женщина, или он чувствовал, что сам надоел ей, Дэнни с помощью матери проворачивал такую вещь. Они называли это «прощальный поцелуй».
В условленное время Мариана проникала в дом через дверь, которую он оставлял для нее незапертой, и, зная по его описанию расположение комнат, шла прямо в спальню, где, к своему ужасу, находила своего пятнадцатилетнего сына в объятиях пожилой женщины.
Она «ничего не понимала»: она думала, что ее сына наняли чистить бассейн, приводить в порядок теннисный корт, драить мраморный пол и мыть окна.
Тем, кто растлевает несовершеннолетних, объясняла Мариана, грозит ад, а также определенная статья уголовного кодекса. Может быть, мадам и не посадят, если это случилось с ней впервые, но ей следует подумать о том скандале, который неизбежен после того, как дело будет предано гласности. Пострадает не только ее репутация — карьера ее мужа будет под угрозой. Ей придется отправиться в какой-нибудь захолустный городишко в Теннеси, если только и там ей позволено будет жить. Боже мой, восклицала Мариана, как она могла доверить такой развратной женщине своего невинного ребенка.
Дэнни и Мариана брали только наличными — ни драгоценностей, ни чеков, ни обещаний заплатить позже не принимали. Прямо из спальни они под руку шли в банк, а потом: прощай, леди.
«И, кстати, если вы вознамеритесь сообщить об этом кому-либо, ну, скажем какой-нибудь своей подруге, желая предупредить ее, тогда все узнают про случившееся. Никаких денег вы нам не давали, мы все будем отрицать. Вас обвинят в том, что вы передали пятнадцатилетнего мальчика для занятий сексом своим богатым друзьям».
Никто никогда не болтал лишнего.
А ее бывший муж, бывший Уилли Пейсек, знал о ней все. Информацию ему поставляли будущие актеры, все эти молодые люди, временно работающие прислугами, няньками, шоферами, обучающими детей богатых родителей плавать, танцевать и ездить верхом. Они все слышали, запоминали и сообщали Уильяму, который награждал их тем, что разрешал сниматься в эпизодах какого-то фильма или давал рекомендации, а значит и шанс в жизни. Он записывал все эти сведения, имена, адреса, даты. Все это хранилось не только на бумаге, но и в банке данных его мозга. Он знал, кто принимал участие в событиях, когда, и какова была сумма. Он полагал, что парень замечательно играет свою роль. Мариану же считал просто неглупой шлюхой, которая продает тело своего сына, так как не может более торговать своим собственным.
Уилли Писс сделал пластическую операцию, которая радикально изменила его внешность. Он явился к хирургу с фотографией артиста Алана Лэдда и сказал, что хотел бы иметь такое же лицо. Хирург посмотрел на фотографию, а потом на своего пациента. Несмотря на то, что нос неправильной формы и к тому же сломан, кости лица были неплохими. Раскосые глаза мог бы привести в норму глазной хирург, которого он может рекомендовать. Прямые бесцветные волосы можно покрасить, равно как и брови. Цвет кожи изменить при помощи искусственного загара. Процедура, конечно, не из приятных, но и не слишком болезненная. Результат будет стоить временного дискомфорта.
В конце операции он действительно выглядел как его любимый киноактер.
Знакомый сапожник сделал ему такую обувь, в которой Уилли стал на пару дюймов выше ростом.
Теперь он был не ниже Алана Лэдда. Занятия спортом и бодибилдингом принесли свои плоды — у него сформировалась отличная фигура, которую подчеркивала сшитая на заказ модная одежда. Он больше не сутулился, ходил прямо, широко расправив плечи, с высоко поднятой головой, глядя на мир через красивые и дорогие авиационные очки, которые придавали его лицу некоторую таинственность.
И он научился молчать, если это было необходимо. Заставлял себя избавиться от болтовни, которая раньше мешала ему жить. Если он был в состоянии стресса, то делал глубокие вдохи и расслаблялся. Никогда нельзя показывать другим, что ты в напряге. Держись спокойно и уверенно. Он вел себя так, что никто не мог угадать, что у него на уме. Его молчание было угрожающим.
Никто не догадывался о том, что с ним случаются приступы бешенства. Он умел не показывать свой гнев на людях. Понимал, что чем спокойнее он будет, тем легче ему воздействовать на других людей. Работая над фильмом и выбивая под него деньги, он сводил счеты с этим миром. Он рассчитывал, что со временем сведет счеты и с кое-какими людьми.
Однажды воскресным утром он пришел в свой кабинет за два часа до того времени, когда там должны были появиться его сотрудники. Он хотел посмотреть документы и счета. Велась работа над новым фильмом, и надо знать все досконально.
До того момента, когда он включил радио, Уилли и не подозревал, что день был воскресным. Он сидел за письменным столом, потягивался, тер глаза, ждал, когда по радио зазвучит хорошая музыка, и чувствовал раздражение по поводу того, что кто-то читал проповедь, сопровождаемую звуком органа. Он встал и подошел к подоконнику, чтобы выключить радио, но его пальцы замерли на выключателе. Он слушал.
…Монсиньор Юджин О’Брайн, который только что вернулся из лепрозория, обратился к нам с речью сегодня утром. Монсиньор, который является представителем общества по распространению истинной веры, будет говорить с нами о…
Голос звучал и звучал, а в памяти Уилли возникли темные интерьеры церкви, он видел горящие свечи, ощущал запах ладана. Потом он вдруг услышал другой голос, и, облокотясь о подоконник, стал слушать.
— Я отправился в лепрозорий, преисполненный гордыней. В конечном счете я ведь был помощником кардинала. Я провел пять лет в Ватикане, занимался делами церкви на самом высоком уровне, жил в роскоши и пользовался всевозможными привилегиями. Именно из-за моей гордыни меня послали туда. Я должен был унизиться, чтобы приблизиться к Богу.
Темой нашей сегодняшней беседы я хотел бы сделать разговор с одним семилетним мальчиком, который умирал от проказы у меня на глазах. У него уже отвалились пальцы, ног не было, на лице — только огнем горящие глаза, которые уже не могли моргать. Рот без губ, и зубы как бы обнажены в усмешке — это была усмешка самой смерти. Я говорил с этим ребенком. Молился за него. Мне было больно на него смотреть. Хотелось отвернуться. Хотелось уйти…
