Джумпа Лахири - На новой земле

Через два дня наступил канун Рождества, отец не пошел на работу и предложил нам всем вместе проехаться по центру Бостона, чтобы показать Читре город. Я не успел придумать никакой отмазки, поэтому мне тоже пришлось поехать. Я сел на заднее сиденье между девочками, почему-то ужасно взволнованный — такая короткая и вроде бы незначительная поездка показалась мне вдруг исполненной глубокого смысла. В последние два года маминой жизни все наши путешествия свелись к поездкам в больницу и обратно, только временами я вывозил ее на пляж. Последним подобием семейного отдыха стала наша короткая остановка в Риме, а Бостон я так толком и не видел — сначала машины не было, а потом стало не до этого.

Отец начал экскурсию с Кембриджа, чтобы мы могли осмотреть Гарвард и Технологический институт, и Читра спросила, почему я не пошел в один из местных колледжей. Я проигнорировал ее вопрос, так же как игнорировал все предыдущие, но отец сказал:

— Он хотел уехать подальше от дома.

Я думал, что мы будем выходить из машины и гулять, осматривая достопримечательности, но Читра сказала, что ей холодно, и отец согласился с этим. Мы несколько раз объехали вокруг Кендалл-сквер, переехали через мост Масс-авеню и повернули на Коммонвелт-авеню, украшенную лампочками и светящимися венками, а затем прокатились вокруг городского сада. Отец показал Читре золотой купол Капитолия и чудесные дома, выстроенные вдоль узких, уходящих вверх улочек Бикон-хилл. За домами находилась Массачусетская клиническая больница, куда мы с отцом так часто ездили последние месяцы перед маминой смертью. А однажды утром нас разбудил телефонный звонок, и мы сразу же помчались в больницу, приехали туда с первыми лучами солнца, когда рассвет только пробивался сквозь тучи, постепенно окрашивая небо в оранжевый цвет. Мама выглядела в точности так же, как и накануне вечером, только в комнате было совершенно тихо — все приборы были отсоединены от ее тела и выключены. Ввалившиеся глаза ее были закрыты, а щека на ощупь была прохладной, как будто она только что вернулась в комнату с холодной улицы. Но в тот момент, когда я взглянул на окна больницы, отец сказал Читре:

— А вот тут живут богатенькие американские брахманы, — и засмеялся своей шутке, а Читра повернулась к нему и улыбнулась так, что я увидел, как сильно она влюблена в него.

На Рождество отец подарил мне свитер и рубашку, а чуть позже выдал конверт с десятью стодолларовыми купюрами.

— Бери, пригодятся, — сказал он мне, когда я стал возражать, что он дает слишком много.

Мой отец также заказал гостиницу в Диснейленде на пять дней — это был его подарок девочкам в дополнение к игрушкам, которые они нашли под деревом.

— Хочешь, поехали с нами! — предложил отец рождественским утром, когда мы завтракали, но я отказался, придумал, что мне надо готовиться к зимней сессии. Мой отец не уговаривал меня, но Рупа и Пью страшно расстроились.

— Ну почему ты не хочешь поехать, КД? Ну почему? — приставали они ко мне.

Тут я признался, что вообще ни разу не был в Диснейленде, чем привел девочек в полное замешательство. Конечно, я понимал, что был нужен им в качестве провожатого и старшего брата, да и я тоже нуждался в них — особенно теперь, когда я видел, что отец и Читра влюблены друг в друга. Мое присутствие, по крайней мере косвенно, доказывало существование моей матери, как присутствие девочек доказывало, что и у них когда-то был отец.

— А вам не будет скучно остаться одному в этом доме? — спросила меня Читра, но мне казалось, что она, как и отец, была скорее обрадована, чем опечалена моим решением. Конечно, заниматься я и не собирался, я просто до смерти хотел побыть один.

Когда стало ясно, что вскоре я, хоть и не надолго, избавлюсь от их тоскливой компании, я почувствовал большее расположение к девочкам и сводил их в Музей естественной истории, а на следующий день — в Аквариум. Оба раза они вели себя безупречно, не хныкали, не капризничали, с интересом разглядывали все экспонаты, а когда я купил им в подарок по дешевому резиновому осьминогу, чуть не завизжали от счастья. После музея мы пошли съесть мороженого в кафе на Гарвард-сквер, а я зашел купить пластинку к «Херрелу», и тут Пью обнаружила, что у нее выпал зуб. Крошечный зубик застрял в хрустящем вафельном конусе, и я вытер кровь с ее губ, завернул зуб в салфетку и положил в карман, а по дороге домой рассказал им про зубную фею. И в тот момент, хоть мне был только двадцать один год, я подумал, что, наверное, неплохо иметь детей, особенно если они будут такие же милые, как эта Пью. Я не сердился, что девочки стали называть отца «дэдди», на американский манер. Они никогда не вспоминали своего отца, но однажды ночью я проснулся от криков Пью, которая, не в силах освободиться от ночного кошмара, жалобно звала «Баба! Баба!».

За несколько дней до Нового года отца и Читру пригласили на праздник в дом одного из друзей моих родителей. Отец появился на лестнице элегантный как всегда, только теперь у его левого плеча стояла Читра. Она осторожно спускалась вниз в красивом темно-зеленом сари и гранатовом ожерелье, а отец шел следом, а потом встал рядом — теперь он постоянно стоял рядом с ней — аккуратно причесанный, в твидовом пиджаке, которого я не видел на нем уже лет сто. Меня на вечеринку не пригласили, но девочки собирались ехать. Они нарядились в одинаковые красно-черные клетчатые платья, а волосы скрепили черными бархатными обручами. Но в последнюю минуту, когда отец Читрой уже надевали пальто, Рупа вдруг повернулась к матери и спросила:

— А можно мы останемся дома?

— Конечно нет, — отрезала Читра. — Это будет очень невежливо.

— Но ведь КД не едет?

— Вообще-то им наверняка там будет скучно, — сказал отец. — Не думаю, что там вообще будут дети их возраста.

— Но ведь я не приготовила им ужин, — возразила Читра. — Они ничего не ели.

— А мы закажем пиццу, — сказал я и подмигнул с дивана Руле и Пью. — Устроим здесь свою вечеринку.

Девочки от восторга захлопали в ладоши. Читра велела мне уложить их спать не позже девяти вечера, а потом они с отцом застегнули пальто и отправились веселиться. В первый раз в жизни они вышли куда-то вдвоем — думаю, я оказал им гораздо большую услугу, чем Рупе и Пью. Девочки сняли выходные туфли и как были, в колготках и нарядных платьях, уселись перед телевизором. Мы быстро прикончили пакет чипсов, передавая его по кругу, а потом я позвонил в пиццерию, сделал заказ и встал, чтобы поехать и забрать его. Рупа и Пью уставились на меня круглыми глазами.

— Ты куда? — спросила Рупа.

— Забрать наш ужин.

— Ты что, оставишь нас в доме одних?

— Господи, да это же на десять минут. Не успеете оглянуться, как я уже вернусь.

Они ничего не сказали, но так побледнели, что мне стало их жалко. Я разозлился на Читру — зачем она пугает детей?

— Ладно, поехали вместе, если хотите.

В результате мы съели нашу пиццу прямо в ресторане. Я выпил пива, выкурил несколько сигарет, а Рупа и Пью, делая друг другу большие глаза, пили колу через соломинку из высоких бокалов. Они опять начали приставать ко мне, чтобы я поехал в Диснейленд, и я сказал, что подумаю, просто чтобы они оставили меня в покое. Это расплывчатое обещание совершенно их успокоило. Когда мы вошли в дом, зазвонил телефон. Звонила Джессика, так что я налил себе виски и забрал телефон в гостевую комнату. Я рассказал Джессике об отцовских планах, и она тут же предложила приехать ко мне, пока дома никого не будет. Я скучал по ней, думал о ней и желал ее, но не мог представить ее в родительском доме. Я, конечно, не сказал ей этого, но она почувствовала, что я не спешу ее приглашать, и мы впервые поссорились. Странный разговор у нас получился, полный туманных намеков и обиженных пауз, он вымотал меня, так что в конце концов я сказал ей то же самое, что и девочкам: «Я подумаю» и повесил трубку.

Когда я вышел на кухню, чтобы налить себе еще виски, я увидел, что Рупы и Пью нет в гостиной, хотя я оставил их там перед телевизором. Я окликнул их, но они не отзывались, и тогда я пошел наверх, в свою бывшую комнату. Я посмотрел на часы — было уже около десяти вечера, и в комнате было тихо, так что я даже подумал, что они легли спать. Я приоткрыл дверь и в первый раз со времени моего приезда заглянул внутрь. Свет горел, моя кровать стояла на том же месте, что и раньше, но теперь к ней вплотную был придвинут низкий диванчик, служащий спальным местом второй из девочек. Они не тронули мои постеры «Роллинг Стоунз» и Джимми Хендрикса — даже знаменитая фотография Пола Стрэнда «Слепая»[15], которую я когда-то вырвал из журнала, так и висела в углу. Раздвижная дверца в стенной шкаф была открыта, а рядом с ней стояла табуретка, как будто девочки лазали туда. Я не увидел практически никаких следов пребывания в комнате Рупы и Пью — за исключением стопки игрушек, аккуратно сложенных в углу, да приставного дивана, комната выглядела точно так же, как когда я в ней жил. Девочки сидели на полу спиной ко мне, согнувшись над темно-серым ковровым покрытием пола, и рассматривали что-то, чего я не мог видеть от двери.