Адам Торп - Правила перспективы
Герр Хоффер взглянул на Вернера — тот тоже застыл, так и не вынув руку из кармана.
Внезапно тело Бенделя будто судорогой свело.
— Ну вот, — сказал он, улыбаясь, и показал им страничку из блокнота. — Смотрите, я всегда рисую оливы вот так. В виде спиралей. Они ведь закручиваются. То есть оливы растут и закручиваются. Вы только посмотрите на их ветки. Прямо штопор. Может, это из-за ветра, из-за мистраля. Я любил мистраль. Резкий, холодный и чистый, он дует прямо с Альп. Я любил его, как любил жаркое полуденное солнце. У меня была соломенная шляпа, а как же. Иначе я бы обгорел дочерна.
Рисунок изображал деревья на холме. Этакий набросок любителя, решившего запечатлеть живописный уголок. Одно поражало: Бендель рисовал по памяти.
— Понятно, — сказал герр Хоффер. — Достойно внимания.
— Благодарю, — сказал Бендель и снова перевоплотился. Только что он говорил другим, каким-то девчоночьим голосом, немного в нос. А сейчас это был прежний Бендель.
Он принялся перелистывать исписанные страницы.
— Вот оно что, — сказал он. — Личные размышления главного библиотекаря.
— Главного архивариуса и хранителя книг, — поправил Вернер. — А теперь попрошу отдать…
— Никогда бы не подумал, что вы такой, герр Оберст. С философской жилкой. Я на дне глубокого озера с отсеченной головой. Мое обезглавленное тело плавает среди водорослей, от него на поверхность уходит веревка. В один прекрасный день кто-то явится и потянет за веревку. Если выбрать жизнь, всегда есть, ради чего жить. Ну с этим-то я, положим, согласен…
— Верните, — потребовал Вернер, протягивая руку.
— Обождите, — сказал Бендель, переворачивая листочки, — очень уж любопытно. Слушайте все. Нет никакой уверенности, что я живу. Что значит жить? Порой я вижу птиц. Птиц, а? Полагаю, вы, точно, живы, герр Оберст.
Он разразился хохотом. Герру Хофферу тоже сделалось смешно. Потрясающе, только представить себе, как Вернер на чердаке записывает такое.
— Слушайте и вникайте. Это прелестно. Однажды я остановлюсь на цветущем лугу, и ты придешь ко мне, бросишься мне в объятия… О, твои влажные крылья, Вест, как я завидую тебе! Мне бы знать всего Гёте!
— Отдайте блокнот, Бендель!
— Главный библиотекарь влюблен? Подумать только! Ты знал об этом, герр Хоффер? Вот так открытие!
Герр Хоффер кивнул. Он не мог сдержать улыбку. На Вернера было жалко смотреть. Весьма довольный собой Бендель перелистнул еще страницу. Герра Хоффера порадовало, что Вернер такой жалкий. Ингрид! И они еще надо мной смеялись, тот же Вернер Оберст.
— Кстати, — осклабился Бендель. — Я искренне удивлен, что вы не знаете всего Гёте, герр Оберст. Каждый порядочный немец… нет, вы только послушайте! Сколько романтики! Если ты только вернешься, — прочел он актерским, глумливым голосом, автомат болтался у него на груди. — Я жду и жду…
Неожиданно выражение его лица изменилось. Он изумленно уставился на дверь, будто увидел нечто из ряда вон выходящее, герр Хоффер тоже повернулся в ту сторону. Резкий звук громом отразился от стен.
И ничего больше. В ушах у герра Хоффера звенело и пульсировало — так билось его сердце. Казалось, Бендель собирается что-то сказать, его изумленные глаза растерянно перебегали с одного на другого. Пока не остановились на герре Хоффере, на чьем лице было написано: "Знать ничего не знаю".
У Бенделя на шее появились две черные точки. Красный блокнот выскользнул из рук и упал на пол, руки поднялись к темным точкам. Он непонимающе глядел на собравшихся.
Вернер выстрелил еще раз — все пригнулись, — но не попал, у Бенделя подкосились колени. Еще миг — и он растянулся у ног Хильде.
— О Господи, — произнес Вернер, обеими руками сжимая пистолет. — Получилось.
По ту сторону березового леса Пауля Бюрка герр Хоффер весь сжался, трясясь с головы до ног. Эти точки были дырки, осознал он. Хильде с содроганием оттолкнула тело Бенделя ногой, голова его мотнулась словно у резиновой куклы. Выглядел он очень мирно, слегка изумленные глаза приоткрыты. В данную-то минуту он мертв, подумал герр Хоффер, а ну как оживет, и очень скоро? Рухнул подобно германскому рейху, но придет час, и он поднимется. Герр Хоффер вцепился в Пауля Бюрка как в спасательный круг. Рот наполнился едко-кислой слюной, горло пересохло, брюки как были мокрые, так и остались. Он точно прилип к картине.
Штурмфюрер СС Бендель был мертвее мертвого, рыжая щетка усов, словно решив покинуть свое место под носом, поплыла вниз по щеке. Рот приоткрылся, будто собираясь сказать: "Ух ты". Кровь стекала ему на грудь, омывала ухо, лилась на сверток с жемчужиной коллекции, образуя круглое пятно размером с биллиардный шар.
Вернер спрятал в карман красный блокнот и с помощью фрау Шенкель отволок тело в дальний конец подвала, металлические подковки покойника скрежетали по каменным плитам. Герр Хоффер смотрел на кровавый след, тянущийся за мертвецом. Он не мог пошевелиться. Хильде Винкель по-прежнему дрожала и, закрыв лицо руками, тихонько всхлипывала.
В запятнанном кровью покрове "Художника в окрестностях Овера" виднелось черное пулевое отверстие. Герр Хоффер, все еще прижимая березовый лес к груди, умудрился нагнуться и подтянуть сверток с картиной поближе. Фрау Шенкель упаковала полотно так тщательно, а у него руки онемели. А почему он не мог отодвинуть березовый лес другой рукой, герру Хофферу думать не хотелось. Вот вернется Вернер и осмотрит повреждения.
И Вернер молча развернул картину и осмотрел повреждения. Кровь — это не страшно, хотя она успела впитаться в полотно, окрасив небо в фиолетовые тона. Было повреждение и похуже.
Спорам о том, кто тут изображен, художник или крестьянин, деревенский житель или живописец, был положен конец. Вместо маленькой фигурки — предмета дискуссии — зияла черная дырка.
— Потребуется заплата, — кратко высказался Вернер с мрачной ухмылкой.
Будто ему все равно!
Он снова обернул картину в бурую бумагу, а фрау Шенкель обвязала ее бечевкой. Сверток унесли за угол. До герра Хоффера донесся звук отодвигаемой плиты, что навело его на мысли о могиле Христа и о собственной смерти. Он чувствовал, как постепенно делается невидимым, словно мультяшный персонаж, который сам себя стирает ластиком. Он не то чтобы боялся смерти, просто хотелось еще пожить, еще чего-то увидеть, почувствовать. Например, съездить в Египет. Наверное, Бендель тоже хотел выбраться в какую-нибудь Гренландию. Или в заснеженные горы Персии. Герра Хоффера обуяла грусть, он закоченел и окончательно размяк. А Вернер, оказывается, хороший стрелок. Ну конечно, он же главный архивариус и хранитель книг. Герой и боец, и страстно влюблен, и желает прочесть всего Гете. Кто-нибудь читал всего Гёте? Какой массив знаний. Целая страна со своими заповедными уголками. Когда все закончится, они вызовут крупнейших голландских экспертов, пусть отреставрируют "Художника в окрестностях Овера". Интересно, они залатают полотно и будет белая вставка, или попытаются заново написать фигуру? Сам он помнит, как лежали мазки, помнит колорит. Есть еще парочка фотографий. Все должно получиться. Под его-то личным руководством — и чтобы не получилось? Об этом, само собой, напишут в журналах и даже в популярных изданиях, поместят поэтапные фотографии реставрационных работ. В конечном счете все можно исправить. На то человеку и дано мастерство.
Вернер и фрау Шенкель вернулись и уселись на свои места. Хильде высморкалась и икнула. Вернер обхватил голову руками, сжал пальцами виски.
— Ну вот, — сказала фрау Шенкель. — Хорошо потрудились!
Герр Хоффер молчал. Он попытался было заговорить — но в горле только что-то булькало. Он хотел поздравить Вернера — вот только ему ли его поздравлять? Ведь он, герр Хоффер, трус и полное ничтожество. Его девственно белое полотно, лежащее у ног Хильде лицевой стороной вверх, запятнано кровью. Ну просто веточка вишни на снегу, его китайский шедевр. Герру Хофферу хотелось смеяться. Хохотать и хохотать, пока голова не отвалится.
У вечно бледного Вернера в лице и вовсе не было ни кровинки.
— Мне уже доводилось убивать, — пояснил он, словно возражая кому-то. — В британском окопе. Я помню его глаза.
— Да уж видно, человек вы бывалый, — сказала фрау Шенкель.
Она закурила и предложила закурить окружающим. Сунула герру Хофферу сигарету в приоткрытый рот и зажгла. Бомбардировка вроде прекратилась. Похоже, все было кончено. У фрау Шенкель дергалась правая щека. Даже в тусклом свете свечи было заметно.
— Господи, — сказала она. — Надеюсь, никогда больше такого не увижу.
Руку с зажатой в ней сигаретой ей пришлось придерживать другой рукой, чтобы не так тряслась.
— Генрих, вы сейчас в здравом уме?
