Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2004)
Разумеется, все это — “отдельные неточности”, и если я за них цепляюсь, то только потому, что через них сподручнее подступиться к разрешению той главной мысли, на которую наводит рецензируемая книга: переводится ли на бесстрастно-объективный научный язык судьба — главное событие жизни творчеством? (С умыслом строю фразу со сдвигом — по аналогии с пастернаковским: “так начинают жить стихом...”.) И шире: возможно ли понять (и рассказать) парадоксы литературной судьбы, не сливая ее в одно с личной биографией? Особенно ежели, как у Недоброво, судьба эта, как говорится, не задалась? Для наглядности задержусь на одном эпизоде этой незадачливой литературной судьбы — двухлетней (1913 — 1915) истории “Общества поэтов”.
Собирая и систематизируя немногочисленные и крайне противоречивые свидетельства о нем, Орлова с особым вниманием всматривается в те, что высвечивают фигуру Недоброво, наконец-то осуществившего юношескую мечту о значимой внешней деятельности, о лидерстве на важнейших участках культурного строительства. Всматривается, цитирует, но... к размышлению принимает только то, что имеет отношение к “борьбе идей”, оставляя без “психологической обработки” и породившие их, и порожденные ими страсти. В результате возникает не слишком комфортная для вдумчивого читателя ситуация: необработанные факты говорят больше, чем обработанные. При всей ее “вглядчивости”, Орлова, к примеру, почему-то “не видит”, что неспособность Недоброво к крупномасштабной культурной деятельности выявили уже первые два заседания нового литературного предприятия. Пригласив на открытие “проекта” Блока (с “Розой и крестом”), следующее заседание Недоброво посвятил... обсуждению поэмы никому не известного Анрепа — той самой поэмы, которая, по иронии судьбы и с легкой руки Вл. Пяста, оказалась намертво сцепленной с “Обществом поэтов” — именем заглавного ее персонажа мастера Физы. Правда, сам Пяст на этом заседании то ли не присутствовал, то ли слушал вполуха, так как обмолвился (в мемуарах): Физа не герой, а героиня — “какая-то скандинавка”.
Однако, кроме Пяста, на первых сходках “Физы” бывали многие из людей блоковского соседства, к примеру Федор Сологуб. Не нужно быть знатоком человеческого сердца, чтобы представить себе глухую ярость Блока, когда выяснилось, что его грубо и глупо употребили в качестве “свадебного генерала”!
Справедливости ради надо отметить, что приводимые Орловой выдержки из дневников и писем Недоброво свидетельствуют: ни элементарным карьеристом, ни напористым и победительным честолюбцем он не был. Но он знал за собой некую странность, род хронического недуга: “...Все то же и то же, чему нет имени... и что сказывается всегдашней готовностью к грустному бездействию при очевидном сознании большой способности к деятельности”. И далее в том же письме: “Я попросту нуждаюсь в непрестанных возбуждениях извне; хорошо поняв это, я стараюсь обставлять себя соответственно”.
Судя по имени адресата: Б. В. фон Анрепу и по дате — 29 октября 1913 года, процитированная исповедь — реакция на сообщения друга о его достижениях: публикация поэмы в престижном английском журнале, подготовка к выставке не во всеядном Париже, а в “щепетильном” Лондоне! В отличие от Недоброво, при первой же неудаче погружавшегося в “грустное бездействие”, Анреп оказывался готовым к действию при любых обстоятельствах. Ничем иным неожиданный его успех, не громкий, но явный, объяснить невозможно: способности к художеству средние, а рисовальный карандаш взял в руки в возрасте, когда другие кончают Академию художеств... Недоброво же чуть ли не с дней младенчества жил для литературной карьеры, и что? На дворе — 1913-й, ему уже тридцать, а он все еще в ранге подающего надежды. Было отчего упасть духом, тем более что даже “Общество поэтов” организовано не лично им: автор идеи — Александра Чеботаревская, коммерческий директор, администратор и председатель — Лисенков. В ведении Товарища председателя — лишь творческие вопросы, и, как мы уже убедились, он оказался неготовым и к этому виду внешней деятельности...
Формально: соус на скатерть пролит не был, поскольку сработанная Н. В. Н. программа “Общества” включала в себя открытие новых поэтических имен . Однако, учитывая открытость и массовость публичных собраний “Общества”, разумнее было бы сконцентрироваться на ознакомлении окололитературной публики с текстами, уже замеченными критикой, что в ситуации 1913 года было совсем не трудно. Авторитетным издательством “Гриф” объявлен к выходу северянинский “Громокипящий кубок” с предисловием Федора Сологуба. Широко публикуются стихи Вл. Ходасевича из “Счастливого домика” (1914), Маяковский уже начинается и т. д. Словом, у Недоброво было из чего выбирать, чтобы вот так — сразу же! — не опустить художественную часть своего начинания до уровня почти графоманского. Но он, увы, начал с “Физы”...
Не спорю: в роли документа, опровергающего расхожее представление о Борисе фон Анрепе как бонвиване и отступнике, варварский этот текст интересен чрезвычайно. Недаром Ахматова, по свидетельству автора “Физы”, зашила рукопись в специально сшитый шелковый мешочек и пообещала “беречь как святыню”. Оснований не доверять данному свидетельству у нас нет, так как его подтверждает известное стихотворение А. А., посвященное Б. В. А., “Не хулил меня, не славил...”. Но все это — ахматовские стихи, шелковый мешочек и т. п. — к “великолепному” проекту великолепного Недоброво никак не относится. Но вот к резкому неприятию Блоком происходящего в “Обществе поэтов”, а значит, и к парадоксам литературной судьбы Товарища председателя, имеет, думаю, самое прямое отношение. Вот как описал Блок характер сего собрания: “Вчера я читал „Розу и крест” среди врагов, светских людей, холодных „нововременцев”... Всего было человек до ста, в актовом зале Шестой гимназии... Думаю, что был вчера живым среди мертвых”. Но, может быть, Блок несправедлив? Вряд ли. Сравнение дневниковой записи (1905) Недоброво с его же письмом 1913 года, в котором он сообщает Анрепу, что они наконец-то “открыли поэтическое общество, вроде того, о котором мы с тобою не раз гадали”, подтверждает: присутствие светских людей на собраниях “Общества поэтов” (куда, как вспоминал Б. М. Зубакин, “как будто бы для танцев — салонные съезжались львы”), — запланированное, а не случайное.
Подробный разбор дневникового фрагмента 1905 года (цитируя его, Е. И. Орлова признается, что делает это “не без смущения”) не входит в мои намерения. Хочу прорастить в глубину лишь одну подробность, Орловой также не отрефлектированную. Среди “приятных женщин”, которые, по замыслу Недоброво, должны были украсить его академию (“собрание талантливых мужчин” “с главенством Бори и моим”, с Блоком — в качестве фигуры общего плана), Н. В. Н. называет Кузнецову-Бенуа. Заглянув в примечание, читатель может узнать, что Кузнецова-Бенуа — солистка Мариинского театра и жена одного из племянников А. Н. Бенуа. Все. Между тем госпожа Кузнецова-Бенуа не просто солистка и родственница, а эталон изыска и шика, не столько живая женщина, сколько “символ”. Вот как описывает ее Вл. Пяст: “...У Головина позировали иногда по утрам... На портрет Шаляпина в роли Годунова мне случалось только любоваться, — а быть свидетелем самих сеансов не довелось. Но при мне в уютной качалке расположилась однажды знаменитая тогда М. Н. Кузнецова-Бенуа... Была, конечно, с модною тогда микроскопическою собакой на руках. Была в изумительно прозрачном утреннем наряде, с длиннейшими рукавами, в каких-то сверхбезукоризненных лакировках с острейшими концами и бесконечной величины каблуками на ногах. Производила впечатление явления из какого-то другого (впрочем, совершенно реального) мира...”3
Не просто допускаю, знаю наверняка: выхваченные из контекста и подчеркнутые мной подробности — в рамках строго-литературоведческих установлений неприличны, а способ их соображения беззаконен. Готова согласиться с тем, что в рассуждении заявленной автором “Литературной судьбы Н. В. Недоброво” проблематики: не люди и страсти, а борьба идей — портрет пенно-кружевной “львицы” — вульгаризм, кунштюк, “голова от другой собаки”. Но разве не верно и то, как сказал не последний из наших классиков, что страсти не что иное, как идеи при первом своем рождении? Другое дело, что слить в одно идеи и страсти, жизнь и творчество ничуть не легче, чем создать жизнеспособное произведение словесного искусства путем скрещенья Франца Кафки с Агатой Кристи. Даже для такого универсала, как Юрий Николаевич Тынянов. Я имею в виду его дипломную работу “Тютчев и Гейне”, где он, кажется, попытался объединить научную постановку вопроса о феномене Тютчева с биографическими подробностями. На нынешний разболтанный вкус, этот замечательный, но, увы, забракованный автором текст (опубликован в 1977-м) богаче смыслами и нюансами, чем выжимка из него — одноименная статья в журнале “Книга и революция”. Но это сегодня, а по правилам двадцатых годов в эпоху доминирования “левополушарного стиля” в науке о литературе уступки “биографическому методу” проходили по статье: недостаток профессионализма.
