Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Молча сидеть, чувствуя его гнев, уставившись в чашку кофе с молоком. Он ничего не спрашивает, но скорее всего знает. И Андреа тоже начинает сердиться: его злоба с шипением пузырится в стакане лимонада, а он делает вид, что все как обычно. Если бы он схватил Андреа за руку и сказал: «Ты делаешь мне больно!» Если бы у нее появился шанс сказать: «Прости!» или «Мне плевать!» Тогда можно было бы действительно уйти или действительно остаться. А сейчас они сидят, словно ничего не произошло, хотя на самом деле произошло очень многое: она, кажется, переспала с его другом — или не с другом, но все же с другим.
Хочется крикнуть: «Но ты же не любишь меня!» — хотя он ничего говорит.
— Я хочу уехать, — внезапно произносит он, склоняясь над пустым бокалом.
— Куда?
— Не хочу говорить об этом… Просто все утомило.
— И я тоже?
— Да, и ты тоже, Андреа.
* * *Утомительная Андреа и пиво в пиццерии. Большая кружка крепкого за двадцать две кроны. Порция бегства по дешевке. Мужчина в белом звал Андреа на какую-то вечеринку. Через двадцать минут на площади Густава Адольфа. Она медленно пьет пиво. Не собирается спешить на встречу. Недостаточно полна забвения.
В зале четыре стола. За каждым столом — одинокий посетитель, глазеющий в бокал пива за двадцать две кроны. Время тает. Скоро Андреа окончательно опоздает. Может быть, еще не поздно прибежать и спросить, блуждая взглядом по сторонам: «Мы переспали вчера? Тебе было приятно? А мне?» О некоторых вещах не принято спрашивать. «Ты помнишь меня? Я ничего не помню. Я знаю, что мы знакомы, просто забыла, кто ты такой». В забвении есть что-то постыдное. София смотрит в свою чашку кофе: «Я ничего не помню». Покашливания Карла в телефонной трубке: «Нет, не помню». В словах Софии мольба, в словах Карла — отторжение. Знаки «осторожно» вокруг фразы. Вокруг слова «Маддалена». Неужели они не понимают: чем тише произносится важное слово, тем больше оно разрастается внутри у Андреа! Слово «Маддалена» превращается в огромную неоновую рекламную вывеску. Что это за реклама? Реклама бегства? Забвения? Предательства? Андреа помнит еще одно имя, только имя: Каспер! Это имя на другой вывеске: неровные буквы, выведенные кровью на судебном формуляре, бросаются в глаза. Что он рекламирует? Каспер рекламирует вечность. Все уйдут, останется только он. В пиццерии подают и «Северный динамит» за тридцать пять крон. Андреа заказывает его. Динамит. Юнатан, унесший с собой свой гнев.
Парк у моста Каптенсбрун. Андреа слушает фонтан, заглушающий шум автомобилей.
Член Мужчины в белом. Как можно забыть такое?
— Кажется, я вчера жутко напилась, — прошептала Андреа ему на ухо, в ожидании поезда.
— А кто не напился? — засмеялся он в ответ. И больше ничего.
Андреа хотела продолжить: «Но я проснулась без трусов». Синие пятна на скатерти. На простыне заметных пятен не было. Еще она помнит, что они громко слушали Depeche Mode: «I thank you for bringing me home», и что он говорил, что это красиво. Он был полон ожиданий, похож на ребенка с чересчур большими руками. Как можно забыть, как кто-то был у тебя внутри?
Теплое, как моча, белое вино из универмага «Ханса Компаниет». В кармане номер мобильного телефона Мужчины в белом. Еще несколько глотков, пожалуй, и она решится спросить. Еще несколько глотков, и стыд, пожалуй, исчезнет.
Было стыдно, когда Каспер отталкивал ее от себя. «Не сейчас, Андреа». Надоедливый ребенок, который хочет играть, назойливо встревающий со своими желаниями между телевизором и банкой пива. Силы Каспера на исходе. Она отползает в сторону. Уходит к своим словам. Лает, тихо подвывает. Вскоре Каспер уходит, между ним и Андреа закрывается дверь, он облегченно вздыхает.
Каспер звонит: он задержится. Потом перестает звонить: Андреа всякий раз сердится.
«Где ты, что ты делаешь, почему тебе всегда интереснее без меня?»
Ожидание ключа в замке. Дыхания. Чужого запаха. Его желания. Она поворачивается к ним спиной.
Ночи ожидания. Ночи Лувисы у нее внутри.
«Надеюсь, ты не…» или «Надеюсь, НА ЭТОТ РАЗ ты не…». Остается лишь ответить «нет». И изобразить спокойствие. Или возмущение.
Зачем ты это сделала, Андреа?
Бессмысленные вопросы. Их не заглушить.
Думаю, ты поняла, что между нами все кончено?
Ничего не кончено, Каспер.
Ты продолжаешься.
В одном парке, в одном городе сидит Андреа и пьет дешевое вино прямо из бутылки. Стыд засел в горле, взял слова в оцепление. Андреа смотрит на фонтан.
Пожилой мужчина в сером костюме тоже смотрит на фонтан. Он тоже не торопится идти домой. Может быть, его жена отошла в мир иной. Или просто в землю? Печально. Хотела ли она смерти? Или смерть сама пришла к ней? Как к брату Арвида на Бьеркгатан, 64. Белое лицо и улыбка. Руки сложены на груди. Наряжен как никогда.
Мужчина прислоняет ладонь ко лбу, прикрывает глаза от солнца. Купил хлеба, кофе и вечернюю газету. Молоко и сыр. Смотрит на Андреа, прихлебывающую из бутылки. Ей хочется, чтобы он увидел больше. Заглянул ей в глотку. Обнаружил, что она полна барахла: останки Каспера, поток колкостей, ругательств, слез. Нет, слезы — это не барахло. Люди красивее всего в слезах. Например, когда Лувиса плачет, она и в самом деле самая красивая в мире.
Андреа ведет беседу с другим алкашом. Он щупает ее мышцы, рассказывает об имплантированной пластинке, о том, как мало ему платит социальная служба, о том, как он одинок.
— Иногда я просыпаюсь утром, вижу женщину, которая лежит рядом, и презираю ее. Так я ей и говорю. Потом иду на кухню, пропускаю четыре-пять стопок и тогда уже прошу прощения.
Андреа рассказывает, что ей нужна бутылка вина, чтобы позвонить Мужчине в белом. Полторы — чтобы спросить, что между ними было, две — чтобы перестать стыдиться.
Воспоминание: тот, кто вскоре станет ее первым, стоит в комнате общежития и любуется в зеркале на свои бицепсы. Он живет на нижнем этаже, и шестнадцатилетняя Андреа видит его в окне. Если бы не волнение, она рассмеялась бы над его самолюбованием: как он напрягает мышцы, как поворачивается направо, налево и снова направо. Чуть подождав, она стучит в окно. Хочет мягко и непринужденно улыбнуться, но выходит вовсе не так. Андреа вспоминает вечер, когда она напилась, а он помог ей. Пытался надеть на нее носки и ботинки, но она брыкалась, норовя угодить пяткой ему в лицо. Она понимает, что ничуть не влюблена, но, видимо, сегодня вечером… Рано или поздно это все равно должно произойти, так почему бы не с человеком, который так хорошо с ней обошелся?..
Он открывает дверь, спрашивает, не хочет ли Андреа выпить, но она мотает головой. Они сидят на его кровати, покрытой одеялом с изображением ралли, пока она не склоняется к нему и они необычайно неуклюже целуются.
Как медленно! Она лежит, закрыв глаза и вспотев, она пытается прикоснуться к нему в ТОМ месте, но ощущение странное, и на самом деле ей вовсе не хочется трогать его ТАМ. Он давит, вздыхает, стонет и на какое-то время, кажется, оказывается внутри — Андреа не знает точно, хотя ей немного больно, так что, наверное, он все-таки там. Вскоре он выбирается наружу, и она не понимает, что произошло, было ли ЭТО. Хочется спросить его. Он сидит в постели с отчаянным видом. Сжимает голову руками, ничего не говорит. На стене спортивные плакаты. Вымпелы и большегрудая девица у мотоцикла. Андреа спешно гладит его по спине, одевается и уезжает домой на велосипеде. В животе бултыхается какой-то сгусток, но ведь она сделала это, правда же? На велосипеде домой, к озеру, к Лувисе, которая просыпается и спрашивает, хорошо ли Андреа провела время.
— Ну да… ничего. — Она ужасно краснеет, но чувствует собственную силу: «Об этом, Лувиса, я тебе рассказывать не стану».
* * *Ближайший туалет — в «Элизе». Прямо у входа. Повезет — проскользнешь, не повезет — схватят за воротник: «Куда это ты направляешься, а?» — как будто Андреа может ответить на этот вопрос.
Алкаш жаловался, что его отовсюду гонят. «От меня пахнет, — говорил он, — и язык у меня заплетается. Язык не должен заплетаться. Это все портит. Слова нужно выговаривать правильно, и лучше ничем не пахнуть». Изливая в туалете пиво и вино, Андреа видит перед собой Арвида. Думает о его взгляде, который почти невозможно поймать. Взгляд, погруженный в кроссворд, в банку с лекарствами, внутрь себя. Без малого восемьдесят, боится привыкнуть к «Собрилу». Прячет взгляд и говорит, что никогда не принимает больше одной таблетки в день, как бы плохо ему ни было. Это название он произносит шепотом: «Собрил». Оно не вписывается в Идеальную Картину Мира. Как и блуждающий взгляд Арвида. Как и его страх смерти, жизни, еды, сна, любви. Андреа сегодня приняла четыре таблетки, Арвид. Две — чтобы добраться сюда: крутые подъемы и ветер. Юнатан сказал, что ему все смертельно надоело и Андреа тоже. Поэтому пришлось принять еще две, Арвид. Чтобы были силы хранить жизнь, себя, хранить жизнь в себе — или себя в жизни?
