Владимир Шаров - Будьте как дети
Кроме того, он жил на две стороны. В школе, чтобы лишний раз не привлекать внимания и не подставлять родных, говорил те же слова, что и все, тоже вступил в октябрята, потом в пионеры. В общем, и антихристова власть, и Паша продолжали наступать каждый со своего фланга, и площадка, на которой Сережа мог ни от кого не таиться, ни на кого не оглядываться, год за годом сужалась. Что бы кто ни задумал, из него воспитывали лицедея, и то, что одна маска была ему близка и понятна, мало что меняло. Конечно, его печалило, что он так и должен остаться копией, и все же желания угодить матери, которую Сережа безумно любил, без сомнения, хватило бы для пострига, но вмешался Никодим.
В тридцать третьем году посреди его отсидок случился годичный перерыв, и он, вернувшись из Абаканлага, поселился за сто километров от Москвы, в Савелове. Здесь Дуся навещала его довольно регулярно - раз, а то и два раза в неделю. Отношения их постепенно восстанавливались. Она, будто несколько лет не исповедовалась и не ходила к причастию, будто сама не была монахиней, заново расчищала себя. Учась быть, как прежде, открытой, нераздельной, слитой с ним, убирала препоны и преграды, ломала изгороди и заборы и с радостью видела, что ее усилия ненапрасны: то, что их раньше связывало, живо. Время это было для нее почти таким же светлым, что и начало их отношений. Четырнадцать лет назад, молоденькая, наивная, донельзя восторженная, она, готовясь к исповеди, старательно записывала в тетрадку каждый свой грех, то же делала и сейчас, собираясь в Савелово. Как и тогда, если исповедь удавалась, чувствовала невообразимое облегчение, почти счастье. Тем более что теперь Никодим мало что ставил ей в вину и отпускал прегрешения с видимой радостью.
Первые месяцы исповедуясь, она обходилась одной собой, если и касалась близких, то мельком и, словно что-то предчувствуя, под разными предлогами не привозила Сережу. Хотя отец Никодим часто о нем спрашивал, говорил, что был бы рад увидеть, какой он теперь. Конечно, она рассказывала, что сын нынешним летом кончает среднюю школу, что воспитывает его она строго и он не похож на большинство сверстников: она понимает, что жизнь ему предстоит нелегкая, и по возможности закаляет, учит выдержке и терпению. Ни о семинарии, ни о том, что после ее окончания Сережа собирается принять постриг, Дуся не заговаривала, а чего ждала, чего тянула, не знала и сама.
Вместе с Сережей она приехала в Савелово только второго июля, когда он уже получил школьный аттестат. Детство было завершено, теперь и официально, а на то, что предстоит дальше, и ей и ему казалось, что благословение старца необходимо. К савеловскому паломничеству она готовилась чуть ли не месяц. Хотела, чтобы Никодим увидел, что Сережа взрослый, серьезный человек, что в нем есть ум, ответственность, воля, которые так просто никому не даются, понимала, что будет хорошо, если Сережа сам скажет старцу, что иллюзий насчет того, как тяжело сейчас приходится церкви, у него нет, тем не менее, все обдумав, он другой дороги, кроме духовного поприща, для себя не видит и, прежде чем вступить на этот путь, просит благословения у отца Никодима.
Она не сомневалась, что Никодим, пусть и не без колебаний, Сережин выбор одобрит, не может не одобрить; иногда, будто наяву, в лицах видела весь разговор, могла сказать, кто что и в каком порядке будет говорить, и у нее получалось, что беседа выйдет долгой, обстоятельной, может быть, им даже придется в Савелове заночевать, однако дело завершится хорошо. Дуся была уже известная прозорливица и в своих предвидениях обычно не обманывалась, но тут грубо ошиблась. Никодим ее просьбу выслушал мрачно, с явным неудовольствием и в ответ без околичностей объявил, что как духовный отец он сейчас не может благословить ее на постриг сына. Наоборот, убежден, что подобный шаг был бы неправилен и Господу неугоден.
По-видимому, продолжать разговор он не желал, вообще считал его законченным, но тут, по словам Дуси, не она, а Сережа стал спрашивать, чем он заслужил сегодняшнюю отповедь, и Никодим передумал, согласился свое решение объяснить. Вместо зачина они услышали, что никого обидеть он не хотел, а дальше отец Никодим почти дословно повторил то, что когда-то о нем самом говорил отец Амвросий. Единодушие старцев было новостью, и Дусю оно тогда сильно поразило. Впрочем, Никодим и не скрывал, что изменился.
Сереже и ей он сказал, что после тюрьмы и лагеря на многое смотрит по-иному, и последнее к нынешнему их разговору имеет прямое отношение. Они оба должны понять, что, во-первых, клятва, данная десятилетним мальчиком, который мечтает лишь об одном - угодить горячо любимой маме, ничего не значит, Богу подобные обеты не нужны, Он их не ставит ни во что. В таком слове нет свободы, потому что любовь ребенка к матери, его зависимость от нее - та же неволя, и происходящее между ними Господа не касается. В общем, если Сережа, вопреки детскому обету, не примет пострига, здесь ни греха, ни ущерба для его души не будет, Дуся на сей счет может не беспокоиться.
Второе: он, Никодим, определенно против раннего пострига. Конечно, нет правила без исключений, но в данном случае он убежден, что время уходить из мира для Дусиного сына еще не пришло. Сережа не знает жизни, мать воспитывала его, отчаянно боясь греха, в оба глаза следила, как бы он куда не надо не пошел, чего не надо не увидел и не услышал. Он, Никодим, Дусю понимает: она растила сына, мечтая передать его Господу чистым и невинным. Но в том, чтобы отказаться от мира, совсем его не зная, подвига веры нет. Человек должен прийти к Богу выстояв, преодолев соблазны и искушения. Необходим долгий труд души, лишь в этом случае Сережа сможет помочь людям, которые к нему придут, и для церкви от него будет толк. “Пока же, - продолжал Никодим, обращаясь к Сереже, - багаж у тебя невелик: мать между тобой и миром выстроила стену, и вот ты туда-сюда ходишь вдоль нее, и не то что перелезть - заглянуть на другую сторону боишься”.
Сама Дуся не послушаться Никодима не могла, и все же, как она мне объясняла, не сомневалась, что Сереже достанет твердости настоять на своем. Однако через два месяца он неожиданно объявил, что поступает в Суриковский художественный институт, и Никодим, у которого он вчера в Савелове был, его выбор одобрил. Впрочем, хотя в ней и мелькнула мысль о богеме, пьянстве, натурщицах, после отказа от пострига сильного впечатления на Дусю Сережино решение не произвело. Она даже с сочувствием приняла его речь, в которой, правда, разобрала немногое. Поняла лишь, что гонения на церковь скоро кончатся, власть вот-вот опомнится, и тогда надо будет строить, приводить в порядок тысячи храмов, реставрировать фрески, иконы, для монаха же лучшего служения нет. Говорил Сережа с жаром, захлебываясь, и она видела, что он не отступит.
Из Сережиной землянки я, кроме холстов, забрал с собой в Москву с десяток фронтовых блокнотов и общих тетрадей с его зарисовками. Листы в них были заполнены очень плотно, и, судя по тому, что на одной странице есть рисунки и карандашом, и углем, и ручкой, блокноты использовались в разное время и как Бог на душу положит. Наверное, Сережа, просто брал первую попавшуюся тетрадь и, найдя пустое место, рисовал. В результате привычные наброски Христа-младенца без возражений, даже с сочувствием смотрели на Дудинский порт и на сцены из жизни самоедов.
В этом коловращении жизни был лишь один явный рефрен - то и дело попадались длинные, обычно закрученные в спираль процессии людей с немногими выписанными фигурами и едва намеченными контурами остальных. Из того, что я нашел в блокнотах, можно было догадаться, что человеческая цепь, ярусами поднимаясь к небу, внешне должна была напоминать Вавилонскую башню. Я часто думал спросить Дусю, не знает ли она что-нибудь о его тетрадях, но по понятным причинам без особой нужды касаться острова и последних дней Сережиной жизни боялся. Только однажды она сама заговорила о рисунках. Рассказала, что по просьбе Никодима Сережа, еще учась в Суриковском институте, делал эскизы фресок для церкви в Псковской области. То ли восстановленной, то ли из тех, которые власть предполагала возвратить патриархии. В любом случае храм надо было расписывать заново. Хотя в итоге все кануло в Лету, работой Сережа был очень увлечен, и только когда уже стал ездить с экспедициями на Север, она отошла на второй план. Впрочем, к своим наброскам Сережа возвращался и позже, что-то подправлял, дорисовывал.
По словам Дуси, дойди речь собственно до церковных стен, роспись, несмотря на традиционность приемов (два года восстанавливая фрески в ярославских храмах, он успел оценить и полюбить тамошнюю школу), наверное бы, с трудом поместилась в канон. В первую очередь из-за сквозного сюжета, предложенного отцом Никодимом. Суть его - история человеческого рода, которая с начала и до конца есть возвращение блудного сына.
Предполагалось, что нижний ярус будет написан так, словно стена - лишь подпорка для фигур, тяжело ступающих по земле и продолжающим землю плитам пола - Адам с Евой, за ними Каин, Авель, Сиф, идущие по стране, которая отдана им после изгнания человека из Рая. Первые шаги людей, потрясенных свалившейся на них бедой. Людей, отринутых Господом, сказавшим Адаму: “…проклята земля за тебя…”. В то же время для тех немногих, в ком вера в Спасителя не заглохла, отсюда начинается возвращение к Господу.
