Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя
Иисус прижимался к Богоматери, смотрел на Куприньку грустно и ничего не мог поделать. Божье дитя, нареченный Купринькою, истекал кровью, что лилась из дыр в его теле, а Бог безмолвствовал. Видать, сам цепи побаивался. И ошейника с шипами.
А потом баба Зоя придумала развлечение. Едва темнело (ну чтобы людей по улице меньше шастало, ставни-то и без того который день не открывались), она выволакивала Куприньку из шкафа, накидывала на шею ошейник, наотмашь била по губам, если мальчик начинал выть, цепь прикрепляла на гвоздь посреди комнаты (специально для такого случая вбила, днем и на сон прикрывала банкой полуторалитровой, чтобы случайно не наступить на него) и заставляла Куприньку танцевать. Вроде циркового медведя. Баба Зоя весело хлопала в ладоши и напевала:
– Тритатуши, три-та-та, да вышла кошка за кота! За Кота Котовича, за Петра Петровича! Ай, тритатуши да три-та-та!
Купринька конвульсивно дергался посреди комнаты. Движения его больше походили на судороги, эпилептический припадок, чем на танец. Мальчик боялся неверного шага, неправильного взмаха руки, потому как ошибки приносили ему новую боль. Кожа на шее была содрана в нескольких местах, по всей ее длине со всех ее сторон тянулись кровавые царапины, на которые то тут, то там нанизывались глубокие проколы.
Едва только Купринька тянулся руками к ошейнику, чтобы придержать его в этом безумном танце, чтобы тот не царапал больше, не впивался, не причинял боль, то тут же получал по ладоням мухобойкой.
– Я вот тебе! – орала баба Зоя. – Пляши давай, маши руками давай! Веселись, Купринька! Тритатуши. Три-та-та. – И Купринька танцевал. Дергался. Бился. Наступал на гвоздь. Бередил старые раны на шее. За ворот текли тонкие струйки крови. За них ему тоже потом попадет: всю одежду перепортил, паршивец такой. Три-та-та. Танцевал, пока не падал посреди комнаты. Ненавистная цепь громко звякала, словно возмущаясь: «Чего остановился-то?» Баба Зоя пинала Куприньку ногой.
– Ну чо? Натанцевалси? – Потом шла на кухню за водой, давала сделать глоток из ковшика обессилевшему мальчику, а остаток выливала на него сверху. Это чтоб пришел в себя быстрее. Швыряла в Куприньку половую тряпку. Это чтобы вытер лужу под собой. Иногда там бывала смесь из вылитой на мальчика воды и его мочи: отлучаться в туалет во время танцев было нельзя. Разве будет баба Зоя в такой мерзости возиться-вытирать? Пусчай сам за собой подтирает. Не маленький. Далее ругала за окровавленную рубашку, сдирала ее с Куприньки, пуговицы летели и закатывались под кровать. Обеспуговленной рубашкой била баба Зоя Куприньку по лицу: будет знать, как вещи портить! Выбрасывала рубашку – кому охота отстирывать. Выдыхала. Смотрела на Куприньку. Жалостивилась. Бросалась к нему, распластанному на полу, на высыхающей луже, с тряпкой половой в руке. Бросалась на шею, не замечая, что Купринька от нее отстраняется. Целовала его, обнимала, гладила по щекам нерумяным, лохматила чубчик.
– Господи! Родненький! Что ж я наделала-то? Вскакивала с пола, тащила аптечку. – Сейчас-сейчас все замажем, все залечим. – Щедро лила на Купринькину шею перекись, не обращала внимания на вскрики, обтирала ваткой, мазала зеленкой, покрывала раны поцелуями. – Мы все вылечим, родненький. Все-все вылечим, слышишь? – А назавтра танцы на цепи повторялись. Три. Та. Та.
Глава 13
Марья поставила на стол кастрюлю с пельменями: постоянные накладывания, подкладывания, беготня от плиты к столу, то добавки, то бульон слей, то бульона подлей – кому все это нужно? Хочется сесть и поесть спокойно. Вот и уселась Марья на табурет, подцепила несколько пельменей себе, две поварешки – мужу Генке. Щедро навалила сметаны.
Генка принялся методично жевать. Ел он, конечно, неприятно: чамкал-чавкал, то и дело втягивал через сомкнутые зубы воздух, рыгал, ковырял отрощенным ногтем на мизинце где-то между пятеркой и клыком (вечно у него там вся еда застревала), съедал добытое, вытирал рот рукавом, не замечал капли жира на бороде, потел, краснел аж до самой лысины.
Словом, зрелище не из тех, что хочется лицезреть ежедневно, да и не по разу, но Марье приходилось. Если от звуков деться некуда, то не смотреть на Генку, да так, чтобы тот не обиделся, Марья за долгие годы совместной жизни научилась. То хлеб примется разглядывать, то молоко, то гречки насыпет на стол и ну ее перебирать, словно нет больше времени, кроме как за обедом. Но сейчас Марья посмотрела на Генку пристально, в упор. Генка с непривычки аж неуютно себя почувствовал.
– Ты что это? – жену спросил. А сам и ложку в рот не кладет – во как странен был Марьин взгляд.
– Что-то не нравится мне в последнее время Зоя.
Генка выдохнул облегченно:
– А, ты все о старом. Марья давно уже за Зоей следит, давно уже на Генку наседает, что помощь той нужна, а какая именно помощь, сказать не может. Да они из-за этой Зои уже сто раз переругались и, кажется, еще столько раз повздорят.
– О старом, о старом, – затараторила Мария. – У нее вон ставни уже который день закрыты. Разве бывало такое когда?
Генка почесал толстую шею.
– Ну закрыты и закрыты. Хочется, так пускай. Может, ей в темноте посидеть хочется.
Генка – мужик простой, как и все деревенские мужики. У него забот: скотину содержать, жену содержать, в праздник стопку самогонки дернуть. Все. А вот эти бабские дела его совершенно не волнуют. Бабам, особенно деревенским, свойственно придумывать то, чего нет. Ну вот скучно им, видать, живется без придумок этих своих. Ругать их за это не стоит, но и потакать не следует. Не хватало еще стать сообщником по бабьим сплеткам! Это ж всю мужицкую честь уронить и ни в жизть не поднять.
– Хочется? Разве это нормально? Нормально такие хотелки, ты мне скажи? – вспылила Марья.
Генка уткнулся в тарелку с пельменями – эх, остывают.
– Ты ж сама говорила, что Ильинична заболела…
– Да она уже не первый раз болеет! Что ж она не человек, что ли, не болеть никогда?
– Ну. И я о том же. – А вот ставни закрыты у нее днем впервой! – нажимала Марья.
– Бывает, – не сдавался Генка. Совсем остыли пельмени.
– А я тебе говорю, что там нечисто дело. Боюсь, как бы наша Ильинична не сошла с ума. С ней давно что-то неладное творится. Странненькая вся из себя стала.
Генка в сердцах кинул ложку на стол. Обед сегодня сорван.
– Странненькая? Да она ж всегда такой была! Живет одна, забот никаких, ни об ком. Конечно, под старость лет начнешь всякое вон выкидывать. Ты-то че переживаешь?
Марья потупилась.
– Дак она мне подруга вроде как.
Генка усмехнулся:
– Подруга? Тоже мне. Именно что – «вроде как». Ты к ней в гости сколько раз набивалась? А ее к нам сколько раз звала? А? То-то же.
И вправду, еще с молодости Марья не раз пыталась зайти к Зое на чай, а та не особо приглашала: к дому на лавочку выйдет поговорить, а в дом не позовет. Да и разговорами не назовешь это действо. Так, посидишь с ней бок о бок, обменяешься междометиями – «погодка-то, эх», «М-да-а», «о какой, глянь», «батюшки» «ишь», «вот те раз» – да домой пойдешь, не прощаясь толком. К себе звала в гости – почти та же малина, только Зоя вовсе не приходила. Обещалась каждый раз, да так за столько-то лет и не дошла. А Марья, помнится, первое время даже пироги для чаепития пекла. Обидно как. В лес вот – пожалуйста, Зоя всегда за. У магазина постоять, покупки обсудить – тоже можно. Как лето, то раз в неделю до деревенской окраины прогуляться выходила со всеми. Говорила мало, слушала внимательно. А последние годы перестала и на прогулки выходить. Действительно, непонятно, что это Марья так к ней в подруги все это время набивалась. Отчего сейчас печется – тоже неясно. Однажды они с Генкой чуть было мужа Зое не сосватали, да только зря старались. А мужик-то хороший был, ну, неплохой Генкин троюродный ли, четвероюродный ли брат. Кажется, по материнской линии. Словом, родственник. Володей звали. Впрочем, и до сих пор Володей зовут, только он больше в деревне их не объявлялся. Но вы не подумайте, не Зоя тому виной-причиной. Уж точно не она. Ох, опять эти истории про неудавшиеся баб-Зоины отношения. В общем, как было все. Володя приехал на свадьбу Генкину и Марьину. Зоя тоже приглашена была, да только не пришла. Можно подумать, вот и вся история несостоявшегося сватовства, но нет, не вся. Володе заранее, до свадьбы, пообещали, что познакомят с девушкой. Скромной, симпатичной, доброй, работящей, богатой двумя домами – своим и теткиным, – неплохое такое приданное для деревенского жителя. Ох, вы только не подумайте, что Володя – альфонс и на деревенскую недвижимость повелся. Нет-нет, он и сам при жилье, да еще и в райцентре. Володя просто жаждал знакомства, просто потому, что возраста он почти солидного (это сорок лет то есть), поджениться хочется. А тут девушку расхвалили со всех сторон. Отчего бы не познакомиться? Ждал на свадьбе – не пришла. А деревенская свадьба – это что? Столы на улице от еды гнутся-трещат, молочных поросят норовят с себя сбросить, гусей в яблоках да щук речных на землю сбросить. Умел бы говорить свадебно-деревенский стол, он бы выглянул из-под клееночки в мелкую ромашку и сказал бы хозяйке: «Эй, хозяйка, салаты эти брось на меня ставить! Больше не выдержу. Брось, не ставь!» Вот так бы сказал. А хозяек тут много: мамушки-тетушки грудастые, разрумяненные от готовки, с полотенцами на круглых плечах, снуют туда-сюда, туда-сюда: от дома к столам на улице, от дома и печи к столам на улице. Тащат, тащат, тащат еду. Вдруг мамушка встанет посреди двора да как заревет: «Отдаю свою кровинушку да во чужо-ой до-ом!» Тетушки хлеба, самовары, закуски, пироги побросают, понесутся к мамушке – утешать будут. Так станут говорить: «Да жить-то дочь твоя будет через два дома от тебя, чай кажный день в гости будет к тебе ходить». И успокоится мамушка. И вновь примутся тетушки столы нагружать яствами да самоварами. А потом – чу! гудит клаксон, по дороге шины шумят. «Едут! Едут!» – застрекочут тетушки. Полотенца побросают, передники скинут, волосы пригладят – и нарядные. Одна спохватится под самый конец, вернется в дом за караваем. Так и пойдут молодых встречать. А молодых и не пускают: бревном дорогу перегородили, откуп требуют. Жених, ну у нас это Генка, со смехом вручит вымогателям две бутылки водки и бревно для острастки пнет. Пропустят. Потом пир будет, тот, что горой. Гармони на всю округу песнь разнесут. Зеваки соберутся: кто на невесту посмотреть, кто надеясь за стол сесть, кто просто от скуки деревенской. Под вечер родственники-гости смешаются с зеваками, напьются все, уже не разберешь, кто сват, а кто мимо проходил. Что-то мы увлеклись свадьбой. К Володе вернемся. Он на свадьбе брата, как и полагается, напился, про знакомство забыл да от выпитого самогона в тот день (ночь) даже имя свое не помнил. Наутро, всклокоченный, пропахший запахами свадьбы и попойки, Володя решил уточнить: «А что там по невесте?» – «Дык, уже жена», – икнул вышедший из спальни молодых попить рассольчику Генка. «Да не про твою, – махнул рукой Володя. – Про мою, будущую. Обещались познакомить, а не познакомили». – «А-а, так это мы скоро», – заверил его Генка. Почесал пузо, подтянул семейники, смело шагнул во двор. Володя потянулся за братом. И вот, значит, два красавца – один с гнездом волос на голове, в грязной рубахе, порванных штанах, второй – икающий, пузатый и в одних трусах – свататься отправились.
