Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя
Впрочем, и без того баб Зоя была плоха: несколько дней в лесу не могли не сказаться. Но не стала уносить Зоя Ильинична тайну в могилу: вызвала к себе Марью, а та зачем-то прихватила с собой Ларису Анатольевну из опеки. То была предсмертная исповедь бабы Зои.
Рассказала она женщинам все: как увидела Аннин грех, как совершила свой. Марья хотела было вывалить на Ильиничну весь свой гнев, все свое негодование по поводу того, как та поступила, распорядившись жизнью младенца на свое усмотрение, как та потом относилась к мальчику, как растила его неправильно, как мучила его, сама того не замечая. Да сдержалась. О мертвых говорят только хорошее или ничего, а об умирающих всегда молчат. Елена и Слава поначалу не знали, как и реагировать на сию новость. Как радостно, что объявился внук, родная кровь, продолжение рода. Как горестно узнать о поступке своей дочери.
Столько лет было потрачено на то, чтобы перестать думать и гадать, как Анна очутилась в этом треклятом пруду, почему утонула, сама ли! А теперь вот новые подробности: беременность, ребенок, выброшенный на помойку.
Анна, что с тобой случилось? Уж не из-за ребенка ли ты покончила с собой? Горе ты горькое! Отчего не пришла к отцу, к матушке? Отчего не рассказала о своем несчастье, которое на самом деле счастье великое? Неужели не поддержали бы тебя? Неужель не позаботились бы и о тебе, и о младенце твоем?
Эх, Анна-Анна, что же ты наделала? Кабы не глупость твоя, жили бы сейчас счастливо все вместе – мать твоя, отец твой, сын твой, да ты сама. А теперь и тебя не воротишь, и Коленька только сейчас нас обрел. Впрочем, обрел – и то хорошо, и то ладно. Слава пододвинул внуку… сыну тарелку с хлебом:
– Горбок чесноком натер. Если вдруг хочешь.
Коленька чуть улыбнулся и кивнул: «Спасибо». И принялся шумно хлебать щи. С этим, конечно, намучились. Первое время Коленька уставлялся на тарелку, словно видит такое впервые, боялся взять в руки ложку, чего-то ждал.
– Ну же, ешь, – просила Елена. – Суп не горячий. – Но Коленька не ел. Потупил глаза, схватился руками об стол. – Не хочешь?
– Хочу, – ответил мальчик.
– Так почему же не ешь? – удивилась Елена.
– Жевать, – тихо сказал Коленька.
Минут десять потребовалось на то, чтобы выяснить, что Коленька не умеет есть сам, что все ему нужно пережевывать. Слава невольно поморщился. Елена всплеснула руками:
– Бог ты мой! Да ты ж большой уже! Что ж я тебя, как галчонка, должна кормить? Нет, так дело не пойдет.
И пришлось учить Коленьку есть, прям как малого ребенка. А как выучился, так стал есть быстро, шумно, словно торопился закончить до того, пока не отнимут еду, не превратят в кутью, не начнут заталкивать насильно в рот. Пусть никто так делать и не собирался. Слава ласково смотрел на Коленьку. Торопыжка какой. Впрочем, только с едой он и был тороплив. Во всем остальном мальчик был неспешен, скорее мечтателен.
Мог, например, засмотреться на травинку и не отрываться от нее полчаса, а если по той жук какой ползает, то и того дольше. Любил лечь на землю и смотреть, смотреть, смотреть в небо без конца.
Мать его, настоящая мать – Анна, такой не была. Та в детстве много бегала, смеялась, быстро отвлекалась. Коленька не такой шустрый. Хотя глаза… Глаза Анечкины. Большие, добрые, смышленые. Больше сходств с погибшей дочерью во внуке Слава не находил. Да и к чему оно? Была Анна. Теперь вот вместо нее Коленька. Два разных, хоть и родственных, человека. Незачем их сравнивать. Но эти глаза все же… А ведь хотели девочку. Бантики. Ресницы длинные. Вот тебе вместо бантиков: парень, получите-распишитесь. Но как-никак родная кровь. Наследничек. Настоящий. По полному праву. И грустно на него сейчас смотреть, и отрадно. Грустно, что вместо положенного деда стал отцом. Грустно, что мать, настоящая, Анна, не сидит сейчас рядом, не ворчит на Коленьку за то, что тот хлюпает громко. Грустно, что прошли мимо них бессонные ночи, первые шаги, первые слова. Первая самостоятельная ложка супа вон досталась как-то случайно. Отрадно, что все же Коленька здесь, с ними, жив и уже здоров. Как бы ни поступала с ним баба Зоя, она все же его спасла. За одно это стоит быть ей благодарной. Слава пресек Анфиску, что принялась было разносить по деревне слухи, выдумывая, как Зоя Ильинична издевалась над мальчиком. Там наросло так, что старушка уж и в Анниной смерти повинна стала. Уже и повитухой ее сделалась, уже и роды приняла, уже и столкнула девушку в пруд, а мальчонку себе прибрала и держала его потом чуть ли не в клетке. Нельзя так об Ильиничне! Не таковая она! Встретил Слава Анфиску в магазине, посмотрел на нее строго и коротко сказал: «Хватит!» И так грозно вышло, что и пояснять не пришлось, чего хватит, и повторять дважды тоже не понадобилось. Коленьке устроили комнату в бывшей Анниной. Оказалось, что гораздо легче вынести вещи дочери ради удобства нового человека.
Кое-что решено было оставить: плюшевого медведя, вдруг и Коленька будет крепко обнимать его по ночам, чтобы тот уберег от подкро-ватных монстров (так в своем детстве делала Анна). Теплые носки для того редкого морозного зимнего утра, когда и Елена, и Слава проспят долго и не успеют растопить печь, разогреть дом. Фотографию юной Анны: пусть пока просто девочка Аня стоит рядом с сыном, а всю историю ему расскажут, когда мальчик вырастет. Все остальное, ну, кроме подушек, пододеяльников, простыней и прикроватных ковриков отправилось на чердак: выкинуть жалко, отдать кому уже поздно. Коленька, правда, повел себя странно, когда его подвели к распахнутой двери комнаты и сказали: «Вот тут теперь будешь жить». Мальчик чуть нахмурился, посмотрел прямо в глаза Елене, затем Славе. Увидев, что те не врут, вздохнул, прошел в комнату, открыл шкаф, залез в него и закрыл дверку. Елена со Славой непонимающе переглянулись. Елена распахнула шкаф, села перед ним на корточки, взяла Коленьку за руку и спросила:
– Ты чего это? – Коленька хмуро смотрел в стенку шкафа. Руки не убирал. – Может, ты устал? – ласково спросила Елена. – Давай я тебе кровать расстелю? Отдохнешь. – Она встала, откинула с кровати покрывало, приподняла одеяло, похлопала рукой по матрасу: – Давай, ложись! – Коленька недоверчиво взглянул на Елену, еще недоверчивее – на кровать, медленно вылез из шкафа, осторожно прикрыл дверку, не менее медленно забрался на кровать и замер.
– Пойдем, не будем ему мешать, – предложил Слава. – Парню отдохнуть надо.
Это надо же: у него теперь своя кровать. И шкаф, в котором постепенно поселились его рубашки, футболки, штаны, а не сам Коленька. Свой стул, свое Зеркало – в нем теперь жил не вихрастый, а вполне себе неплохо причесанный паренек. Впрочем, Коленька уже знал, что это он сам. Чай, не маленький уже. Теперь по утрам его будили ласковыми словами, а порой даже поцелуями в лоб или щеки. Теперь он мог гулять в Задверье, сколько ему захочется. По ночам вот только одному не велели ходить. Но это ничего. Это можно пережить. И мыться, оказывается, не так и больно: с папой Славой в бане и мягкими мочалками. Таковые на свете имеются, да. И телевизор можно смотреть. Здесь никто его не завешивал. Правда, мама Лена ругалась, если возле него долго торчать.
Вот только собак, рвущихся на цепи, Коленька обходил стороной: ужасно боялся. Но не собак, тех он не страшился, а звенящей цепи и ошейников с шипами.
