Лишний в его игре - Филипенко Алена Игоревна
Он мотает головой:
— Я передумал учиться. Буду работать.
— Где? На мойке? — потрясенно говорю я.
— Да. Там нормально платят.
Я ничего не понимаю. Я не узнаю Даню. Это не он.
— Это ведь не твое решение, да? — спрашивает мама подозрительно.
— Мое.
— Не обманывай!
— Не обманываю. Я решил пойти работать. Мне нужны деньги.
— Но они забирают у тебя все! — возмущаюсь я.
— Я отдаю сам. — Даня сейчас похож на робота. Нет эмоций, а слова будто заучил. — Хочу помогать семье.
— А как же твоя мечта? — Мама растеряна. Даня молчит. — Это не дело. Я тебя не узнаю! Что они с тобой сделали?
И снова — молчание.
— Это я виновата, — говорит мама с болью. — Я не должна была тебя отпускать.
— Дань, — окликаю я. — Мы с мамой решили тебя забрать.
Он поднимает на нас глаза. Во взгляде — недоверие. И ничего больше.
— Забрать? — глухим эхом повторяет он.
— Да, мы заберем тебя у Нонны. Ты будешь жить с нами. Всегда.
Он безнадежно мотает головой:
— Это невозможно.
— Все возможно, — уверенно возражает мама. — Нам нужно обратиться в органы опеки, рассказать им, как с тобой обращаются дома. Как заставляют работать, не разрешают учиться. Опека проведет проверку, все увидит своими глазами. Через суд лишит Нонну родительских прав, после чего я возьму над тобой официальное опекунство.
Звучит убедительно. План выглядит отличным. И кажется, что все… просто?
Даня слушает, но со странным равнодушием. Кажется, даже не осознает суть слов.
— Но, — добавляет мама, — ты должен нам помочь. Именно тебе нужно рассказать все сотрудникам опеки, только тебе они поверят.
Даня задумывается. Я воодушевляюсь. Он просто не может не пойти навстречу!
Какое-то время он молчит, с тоской смотрит на столик рядом, где сидит семья. Там два мальчика лет семи, светленький и темненький, устроили потасовку за последний кусок пиццы с пепперони. Наконец он говорит, и каждое слово падает тяжелой гирей:
— Я хочу остаться со своей семьей.
Мама пораженно смотрит на него. Я не верю ушам. Нет… ничего не понимаю.
— Что? Ты хочешь остаться с Нонной? — выдыхает мама.
— Дань, очнись! — сержусь я. — Перестань вести себя как зомби! Как же твое письмо? Ты же писал, что хочешь быть с нами!
— У меня своя семья, — упрямо и глухо говорит он.
Теперь он меня дико злит. Хочется как следует его встряхнуть, я еле сдерживаюсь. Все идет не по плану! Да почему? Может, сдернуть с его шеи эту дурацкую шишку и зашвырнуть в угол? Вдруг хоть тогда он очухается!
Мы с мамой долго его упрашиваем, но впустую. У нас ничего не выходит. Во время очередной маминой попытки достучаться волосы лезут Дане на глаза, и он встряхивает головой, чтобы их убрать. И тут я замечаю у него на лице, рядом с виском, синяк. Мама тоже его видит. Осекается на полуслове, меняется в лице.
— Даня, это что? — испуганно спрашивает она.
Он сразу понимает, о чем она, и закрывает синяк волосами.
— Да ничего, ерунда.
— Это же Нонна? Или твой отчим? — спрашиваю я сдавленно.
— Нет. Это я просто ударился.
Ну конечно. Хочу ринуться к Дане домой и накинуться на Грузного.
— Ты врешь, — жестко говорит мама и добавляет с болью: — Так нельзя, Даня. Такое нельзя спускать им с рук. Очнись! Почему ты не можешь понять, что то, как ты живешь, это не норма? И главное — это можно изменить.
— Никто меня не бьет. И вообще, мне пора домой. — Он смотрит на нас, и впервые в его глазах что-то загорается. — Я рад был вас увидеть. Рад, что у вас все хорошо. У меня… Все нормально, — добавляет он неуверенно и слабо улыбается, чтобы нас убедить. — Правда. Вам не о чем беспокоиться. И я не хочу ничего менять.
Домой мы возвращаемся, не проронив ни слова.
— Мы ведь не отступим? — Я первым нарушаю тишину.
Мама молчит. Ее молчание меня пугает.
— Мам? Скажи, что ты не передумала. Мы не можем его бросить! — Я чуть не плачу от бессильной злости. — Ты понимаешь, что, если ты сдашься, я просто поеду за ним и заберу его сам? Но сюда я уже не вернусь. Мы уйдем в лес, будем жить в палатке. Есть грибы и ягоды. Я даже рыбу научусь ловить. А потом я найду работу и буду нас содержать, чтобы он мог учиться. И я сделаю это.
Мама крепче сжимает руль, костяшки пальцев белеют: верит, что сделаю.
— Тебе не придется. Мы заберем его, — в конце концов говорит она. — Но это будет гораздо сложнее, чем я думала.
* * *
Мама идет в отдел опеки и попечительства. Органы опеки созывают комиссию. Проверяют условия жизни Дани, приходят к нему домой, опрашивают Нонну, соседей, учителей в старой школе. Конечно, они расспрашивают и самого Даню.
Он упрямо повторяет им то же, что и нам: у него все нормально, никто его не бьет, из школы ушел сам. Сотрудники опеки разводят руками: нарушений, за которые можно лишить Нонну родительских прав, они не выявили.
— Его запугали! Вы посмотрите на него, он весь зашуганный, ему явно угрожают, — говорит мама с отчаянием, когда мы в очередной раз приходим в отдел опеки.
Сидим в небольшом душном кабинете. Обстановка удручающая. На полу — советская плитка «шашечками»: бордовые квадраты чередуются с желтыми. Стены покрашены уродливой желтой краской, а дверь и оконные рамы почему-то синие. Мебель старенькая, дешевая, на подоконнике — полудохлые растения в горшках, на стене — календарь с дельфинами.
Даня здесь же. А еще здесь Нонна. Почуяв, что пахнет жареным, она ловко прикинулась образцовой матерью. Даже стала следить за собой и сейчас выглядит вполне прилично, где-то раздобыла деловой костюм. По бешеному взгляду Нонны я понимаю, что она хочет снова вцепиться маме в волосы, но всеми силами держится. Знает: если она сорвется, это не пойдет ей в плюс.
— Ну о чем вы говорите? Какое плохое обращение? — Нонна строит из себя жертву. — Да, мы живем небогато. Я не могу дать сыну то, что имеют многие его сверстники, хотя очень, очень бы хотела. — Нонна пускает слезу. — У меня сердце разрывается, когда я вижу других детей, у которых есть все эти телефоны, компьютеры, модные вещи, а рядом — моего Даньку в старенькой одежде…
Она всхлипывает. Глаза действительно блестят от слез. Какая актриса!
— Даня, — обращается к нему сотрудница опеки, худая женщина с короткой стрижкой и длинной шеей, одетая в бордовый свитер и широкие черные брюки. — Я тебя уже спрашивала неоднократно, но все же спрошу в последний раз. У тебя все нормально дома?
— Все нормально, — повторяет он как заведенный.
— Тебя не обижают, не заставляют делать что-то против твоей воли?
— Нет, ничего такого.
— Ну и хорошо. — Сотрудница даже как-то выдыхает от облегчения. — Дело мы заводить не будем. Оснований для этого нет.
Она демонстративно захлопывает свою тетрадь, где делала какие-то пометки, показывая, что заседание окончено. Все встают.
На маму больно смотреть. Она не отрывает от Дани глаз. Он, не смотря ни на нее, ни на меня, идет к выходу — будто вообще никого не видит. Ощущение, что здесь находится только его оболочка, а сам он где-то очень далеко.
— Даня, — умоляет мама. — Пожалуйста, скажи им правду, не бойся.
Он притормаживает.
— Даня, пойдем. — Нонна мягко обнимает его за плечи и подталкивает к двери.
Внутри меня разрастается пустота. Неужели это все, мы проиграли?
Но тут открывается дверь, и в кабинет влетает брат Дани, Рома. У него запыхавшийся вид, на лбу выступили капли пота.
Он с ненавистью смотрит на Нонну и выпаливает:
— Не верьте ни единому ее слову. Она чудовище.
Даня
30
