Лишний в его игре - Филипенко Алена Игоревна
Я решаю, что пора определиться с выбором университета, посвящаю этому много времени. Я в растерянности. Мама больше ни на чем не настаивает и даже не дает советов, наблюдает издалека — что же я решу? В итоге я сначала определяюсь с направлением — дизайн. Отбираю вузы, где есть соответствующие факультеты. Оставляю несколько, тщательно изучаю, какие предметы мне нужно будет сдавать при поступлении — в новом учебном году уделю им больше времени. Также смотрю, какие предстоят творческие задания. Часто это рисунок, от руки или на планшете. Мама покупает мне графический планшет, и я осваиваю новую технику.
С ней мы теперь всегда идем навстречу друг другу, где-то уступаем. И оказывается, что семейная идиллия строится на таких вот взаимных уступках, а вовсе не на тщательном соблюдении строгих правил (как раньше считала мама) и не на невмешательстве в жизнь друг друга (как считал я).
И кажется, что теперь все идет хорошо и даже идеально, но не совсем.
Все дело в Дане. Не проходит ни дня, чтобы я не вспоминал его. Думаю, мама тоже его вспоминает, просто молчит. Я скучаю по нему — и сам себе удивляюсь.
Вспоминаю нашу ночевку на острове. Как я протянул ему наушник и включил музыку.
— Я не люблю музыку, — заупрямился он.
— Да ладно! Никогда не встречал человека, который не любит музыку! Как ты дожил вообще до своих лет без музыки?
— Прекрасно.
— Ну а что ты делаешь, когда идешь по улице? Когда тебе грустно или плохо? Или когда занимаешься каким-то хобби? Музыка — она же как лучший друг, с ней ты не одинок, ты в классной компании.
— Значит, я прекрасно себя чувствую в одиночестве.
— Да на, послушай!
Я попытался вставить ему в ухо наушник, но, кажется, попал в нос. Даня сдался. Заиграло «В жизни так бывает…».
— Это «Многоточие», — объяснил я.
— Не знаю таких.
— Да я уже понял, что ты пещерный человек. Вообще на этом диске у меня много групп. Жаль, рюкзак мусорам оставил… Там у меня куча дисков.
Мы дослушали песню до конца.
— Ну как тебе? — спросил я.
— Не знаю. Грустная. У тебя все такие?
— Нет. Но «Многоточие» действительно включаю, когда мне грустно.
— Зачем слушать грустное, когда и так грустно?
— Ну, Дань, ты же в математике шаришь, должен знать, что минус на минус дает плюс! Когда грустно — включаю «Многоточие», когда весело — Gorillaz. Когда злюсь — слушаю «Касту», а когда творю — Эминема. Ну что, еще одну? Только я не знаю, что там будет. Этот диск — сборная солянка.
— Давай.
Заиграла «Невеста» Глюкозы.
— Я буду вместо, вместо, вместо нее… — К моему удивлению, Даня стал подпевать.
— Твоя невеста, честно, честное «ё»! — подхватил я.
У нас получился отличный дуэт. Мы допели песню, я нажал на паузу, и мы засмеялись.
— Вот и вычислили, что ты слушаешь музыку! — подколол я.
— Нет! Просто эта песня отовсюду играет, вот и запомнил слова. Но она мне нравится, — признался Даня.
Мы тогда разговаривали как друзья. Если бы не было так холодно, можно было бы представить, что мы пошли в поход и заночевали в лесу.
Я вспоминаю «Вагон Вилс», дележку завтраков и наши школьные пакости друг другу… Как я засунул в трубку жвачку, как он подсунул мне ручку с невидимыми чернилами… Как на острове мы обзывали друг друга придурками в степени гугол и гуголплекс, а потом играли в такси… Как я нес его домой. Как мы соперничали за мою маму и пытались обставить друг друга в хороших манерах. Ради этого я даже прочитал учебник по этикету и научился правильно складывать эту чертову салфетку! Да, Данил мог быть ужасно бесючим. А этот его угрюмый вид? А «радио Хмурь»? А подхалимство? А ябедничество? Ну просто несносный младший брат, который все время выводит из себя, но которого тем не менее продолжаешь любить.
В голове всплывают его слова из письма:
Как бы я действительно хотел быть частью вашей семьи, Яр.
Мечтаю об этом до дрожи, до безумия. Хотел бы драться с тобой за последний сырок в холодильнике, и чтобы мы делили на двоих мамины пендели.
А ведь я тоже этого хотел бы. И… кажется, уже давно, просто понял я это только сейчас. Оказывается, я успел сильно к нему привязаться…
С самого начала в школе я наблюдал за Хмурем не просто потому, что он любопытный экспонат. При других обстоятельствах — если бы Хмурь не был таким противным и не лез в мою семью — я бы понял это раньше. И подружился бы с ним.
Я захожу в кухню. Там мама, сидя на стуле, раскатывает тесто для вареников.
— Если вдруг есть желание, можешь помочь мне убрать из вишни косточки! — Мама кивает на контейнер с ягодами.
С готовкой я так и не подружился, да не особо и хотел. Превращение продуктов в еду больше для меня не магия, что-то я умею, но все дается через силу.
— Желания нет, но помочь могу, — честно признаюсь я.
Я беру машинку для удаления косточек, заправляю вишней, жму на поршень. И так снова и снова. Занятие скучное, я зеваю.
— Весь уже обзевался, — улыбается мама. — Ладно, иди, я сама закончу.
— Да нет, я помогу, — напускаю на себя бодрый вид.
— А Даньке нравилось это занятие, — вздыхает мама с грустью.
Я смотрю на нее. И наконец решаюсь тихо спросить:
— Ты тоже думаешь о нем, да?
Она поджимает губы, кивает. Словно в горле застрял ком, и она не может сказать ни слова. Она все-таки делает над собой усилие и признается:
— Часто думаю. Как он там? Как с ним обращаются? Загружают работой? Он ничего не взял, никаких вещей. Покупают ли ему что-то? А когда наступит зима, как он будет без обуви… Он даже не взял портфель. Как представлю, что он опять пойдет в школу с пакетом… — Голос мамы звенит от слез. — А пойдет ли он вообще в школу? Его мама забрала документы, зачем это? Чтобы перевести его в новую? Или она задумала что-то другое?
Мама обращается к тесту и так интенсивно раскатывает его, будто хочет передать ему часть своей боли.
— Ему же пятнадцать лет, он совсем бесправный в своей семье! Эта его Нонна — настоящий демон в юбке! Я представляю разные ужасы и места себе не нахожу!
Я отставляю машинку в сторону. Подхожу к маме и обнимаю ее.
— Мам… — жалобно и неуверенно начинаю я. — Давай возьмем его?
Мама прерывает свое занятие, напрягается, отстраняется. Смотрит на меня потрясенно.
— Что? — выдохнув, спрашивает она. — Ты понимаешь, о чем просишь?
— Да. Мы заберем его себе, — говорю я уже уверенно, но она хмурится.
— Нет, явно не понимаешь. Это не щенка с улицы взять! У него есть семья…
— Ты же видишь, что это за семья! Мы просто возьмем и отсудим его! — говорю я с воодушевлением. — Докажем, что с ним плохо обращаются, и отберем!
— Нет, нет. — Мама испуганно мотает головой. Отстраняется от меня дальше и будто отгораживается невидимой стеной. — Мы не сможем, это нереально…
Я сажусь рядом, беру ее за руку. Строю жалобные глаза:
— Мам, пожалуйста. Я больше никогда в жизни ни о чем тебя не попрошу.
Она смотрит на меня, словно умоляя перестать:
— Ты понимаешь, во что ты меня втягиваешь? Осознаешь ответственность? Ты понимаешь, что суды могут растянуться на годы?
— Мы справимся гораздо быстрее. Ты посмотри на себя и эту Нонну! Какой судья в здравом уме оставит Даню с ней, а не с тобой?
Мама бегает глазами вокруг. Молчит. Я воодушевлен: она думает над моим предложением! Она понимает, что это реально!
— Мам, пожалуйста, пожалуйста! Возьмем его! — прошу я так, словно речь действительно идет о бездомном щенке, и трясу ее руку.
— Ну… — неуверенно и испуганно говорит она. — Мы попробуем. Но… Как мы его найдем? Никто не знает адреса…
— У меня есть план!
29
Разглядываю афишу мероприятий в «Убежище», запоминаю, когда будет проходить сходка старворцев, и прихожу в это время.
В просторном помещении царит полумрак, свет идет от экрана телевизора. Возле него на широких стульях, с дымящимися чашками в руках, сидят человек пятнадцать, все глядят на экран. Кто-то чем-то аппетитно хрустит.
