Юрий Герт - Кто если не ты
Есть ли справедливость на свете? Ведь она никогда не желала Климу ничего плохого! Почему же всегда ей приходилось вести себя так, будто он — ее злейший враг? Почему она постоянно совершала поступки, за которые он мог ее только презирать? Он еще не знает всего... Иначе он просто не захотел бы с нею разговаривать... Но теперь она загладит, исправит перед ним все свои вины!
Ожидая Клима, она то заглядывала в зеркало, то выбегала на лестничную площадку, прислушивалась, не раздаются ли внизу его шаги, то включала репродуктор — проверить время.
Без пятнадцати восемь в комнате потемнело, прокатился гром, полил дождь — частый, звонкий, весенний. В отчаянье она решила, что он не придет.
Ровно в восемь раздался. громкий стук в дверь, явился Клим. От него пахнуло свежестью — без пальто, в почерневшем от воды кителе; здороваясь, он по-собачьи тряхнул головой — с мокрой шапки слипшихся волос разлетелись холодные брызги.
— Ты промок?
— Пустяки!
Она еще ни разу не видела его таким радостным и оживленным; даже кашлял он гулко и весело, вытирая ноги о половик.
— Ну, говори, что у тебя за тайны?
Она провела его в комнату, Клим присел на краешек стула, в нетерпеливой позе, готовый в любую минуту подняться и уйти.
— Садись на диван,— сказала Лиля.
— С меня капает!..— он рассмеялся.
— Все равно, садись...
Она так настаивала, что ему пришлось сдаться.
— Телячьи нежности,— пробормотал он при этом,— но если тебе так уж хочется, что ж...
Он словно делал ей одолжение.
Она села напротив, но так, сразу, ей было трудно начать разговор. Хотя она все заранее продумала — все, что ему скажет.
Они помолчали, Клим огляделся по сторонам.
— Давненько я у тебя не был...
Взгляд его наткнулся на столик с зеркальцем и безделушками. Он снисходительно усмехнулся. Он вовсе не походил на человека, которого нужно спасать от беды.
— Ты очень на меня сердишься? — спросила она,
— За что?..
— За то, что я не пришла на спектакль...
— Теперь уже не стоит об этом вспоминать. Сначала я, правда, думал, что все погибло, но мы выкрутились. За тебя играла Рая Карасик. Помнишь, она ведь появлялась только в одной картине первого акта...
Вот как все легко и просто! Она должна была всего лишь сыграть роль в пьесе, но и тут без нее обошлись... Сыграли за нее...
— Но ты не поверил... Ты решил, что я нарочно... А я пролежала в постели целую неделю.
— Я поверил...
— Но ты мог хотя бы позвонить!..
Он помрачнел.
— Я как-то не догадался... И потом... Тогда мне было не до того...
— Ладно,— сказала она.— Ты прав: теперь об этом не стоит вспоминать.
Дождь барабанил по крыше все сильнее и сильнее. В комнате сделалось совсем темно.
— Может быть, включить свет?— спросил Клим.— Где у вас тут выключатель?
— Не надо,— сказала Лиля.— Так лучше.
Она поднялась, отошла к окну.
— Я просила тебя прийти вовсе не для того, чтобы вспоминать старое. Зачем?..— в ее голосе зазвучало горькое торжество.— Дело касается только тебя, тебя одного. Вернее — всех вас, но тебя — больше, чем остальных!
— Меня?..
— Да, тебя!
Она помедлила, В ту минуту ей представилась Калерия Игнатьевна с ее страшными, вспученными базедовой болезнью глазами, и она ощутила знакомый ужас, ужас и острое наслаждение от того, чем она рискует и на что идет.
— Но ты должен дать мне слово, что никто не узнает, что я тебе сейчас расскажу. Никто и никогда. Потому что если это дойдет до нашей директрисы — мне конец. Понимаешь?..
— Понимаю...— он привстал с дивана и тут же опять сел.— Нет, я ничего не понимаю!
— Сейчас поймешь! Вы попались ей в руки. Она обо всем знает: о пьесе, о том, что произошло тогда, на вечере... О том, что вы собираетесь у Майи... О чем вы говорите, о чем думаете... Ей все известно. Все ...
— Ну и что же? Пусть себе знает! Как будто нам есть что скрывать!
— Ты ничего не понимаешь! — она подошла к нему поближе и теперь видела его лицо, напряженное и недоверчивое.— Если бы ты знал нашу директрису!.. Она считает вас... бандой... и еще хуже. За то, что вы критикуете учителей... И вообще все критикуете... За вами следят... Наблюдают за каждым вашим шагом... Вы все, все попали в западню!
Наверное, было все-таки слишком темно: ей показалось, что он улыбается.
— Вы должны прекратить ваши встречи, сходки... Стать ниже травы, тише воды... Вы должны не подавать ей никакого повода... И прекратить встречаться с нашими девочками. Все началось ведь именно с этого. Она бы не тронула вас, если бы не замешались и наши... Особенно Чернышева и Широкова...
Она слишком поздно заметила свою оплошность: об этом следовало сказать иначе!..
Клим неприязненно отодвинулся от нее, и Лиля услышала его смех, жесткий, колючий.
— А что нами должен заняться райком комсомола — это тебе известно? И что меня не допустят до экзаменов? И что меня исключают или даже уже исключили из школы — это тебе известно? Неужели нет? Тогда, ты слишком мало знаешь! Могу сообщить! И без всякой тайны — об этом знают все в городе! Мне уже об этом рассказывали... Чернышева, Турбинин и еще кто-то... Так что от тебя я не услышал ничего нового!..
— Клим, но я тебе говорю правду!.. Я могу поклясться чем хочешь, что это правда!..
— Ты можешь поклясться даже бородой Магомета, и все-таки я ни за что не поверю, что эти дурацкие слухи — правда!
— Это не слухи!..
— Тогда откуда ты это все знаешь?..
Она молчала. Он требовал от нее невозможного. Она не могла ему признаться, что стала... стала...
— Я знаю, Клим! Я знаю это совершенно точно! Ты можешь мне не верить в чем угодно, но в этом ты должен мне поверить, Клим!..
— Откуда ты это знаешь?..— непреклонно повторил он. — Ты хочешь, чтобы я поверил даже тому, будто за нами следят? Это у тебя от шпионской литературы. Видишь, когда-то я тебе приносил «Коммунистический манифест» — ты не хотела... Читай по крайней мере Маяковского или Гёте — все-таки полезней!..
Он больше не хотел ее слушать. Он смеялся.
— Мы — космополиты... Мы — клеветники... Мы — злопыхатели... А тебе не кажется, что я — поп Гапон?
Ей не удалось его ни в чем убедить. Он сказал, что завтра у Майи соберутся ребята. Теперь уж — наверняка! Чтобы не сочли, что они трусят этих идиотских сплетен! Соберутся все — пусть она тоже приходит! А директрисе — привет, говорят, она действительно очень милая тетка! Все это он договаривал на ходу. Он сказал, что занят, ему пора, он может опоздать...
— А ты не обижайся,— они были уже в дверях,— у меня просто сегодня великолепное настроение... И сама подумай: это же глупость в сорок четвертой степени!
— Клим!— крикнула она ему в открытое окно — Клим, подожди!
Он обернулся, помахал ей рукой, счастливо улыбнулся — и быстро пошел по дороге, не прячась от непрекращающегося дождя. Кусая ногти, она смотрела ему вслед.
Он не поверил. Ей никто не верит. Даже когда она не лжет. Почему она так несчастна? Она должна была объяснить ему все, до конца. Он бы понял, что это ради него. Ради него!.. Пусть позор и презрение... Он бы понял... Он бы понял...
Кажется, он сказал, что идет в библиотеку. Она выбежала на улицу — пришлось вернуться за дождевиком. Он уже успел дойти до библиотеки. Зачем ему? Ведь уже так поздно... Она бежала по улицам, промочила туфли, остановилась только один раз, перед самой библиотекой, где бурлил целый потоп. Вода клокотала в темноте, хлестала из подворотни, заливая тротуар. По ту сторону потока она услышала смех и слова:
— Ты так и не накинешь плащ?
— Конечно, нет!
— Но ты ведь и так кашляешь!..
— Пустяки. Я люблю дождь.
— Я тоже. Замечательная гроза, правда?
— Правда!.. Мы так и будем оба мокнуть?
— Равенство — так равенство!
И снова смех.
Лиля узнала голоса, и при вспышке расколовшей небо молнии метнулась в сторону, прижалась к стене.
Потом она бежала домой, и зубы цокали, выбивая неудержимую дробь. Какое счастье, что она не успела! Им было бы теперь над кем смеяться...
Назавтра в классе на уроке вспыхнул спор: влиял ли Байрон на Пушкина? Спор продолжался и в перемену.
— Если сам Пушкин писал «...властитель наших дум» — так за что же мне поставили тройку?— негодовала Синицына.
— За космополитизм — вот за что!
— Заладили по любому поводу: космополитизм, космополитизм,— сказала Чернышева.— Как попугаи.
...В этот день Лиля впервые вышла от директрисы, услышав, что она, наконец, осознала свой долг.
22
А вечером того же дня у Майи было особенно шумно.
Потные лбы, взмокшие вихры, блестящие глаза.
Напрасно Казакова стучала по столу, пытаясь унять шум.
Клим диктовал, его перебивали, то возражая, то подсказывая, и Кира, примостясь на уголке, писала, зачеркивала, исправляла и писала снова:
