Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина

Сатанинский ангел, мужчина с дурным глазом из «Павоне» — в какую же нелепую историю я вляпалась. Жаль. И все же он ангел и одновременно дьявол, его взгляд опасен, его взгляд из-за букета цинний в чайном зале «Павоне». Но этого взгляда хватает лишь для того, чтобы разглядеть лицо за маской, но не для того, чтобы ее сорвать. Он все видит насквозь, но попит его словно охватывает паралич; он застывает, словно увидел слишком много, больше, чем его взгляд способен вынести.

Обидно одно — что такие люди, такие неудачники, как Патрик, превращают любую трагедию в фарс. Никакого капитана Ахава и никакого белого кита, лишь стареющий гангстер и его умный, рефлексирующий комментатор, преступник и эстет, разыгрывающие пародию на преступление и месть, на вину и искупление, но сцена вдруг меняется, фарс снова оборачивается злом; потому что на сцену вступила я. Из-за меня игра грозит стать серьезной, вместе со мной появилась угроза, страх, что я сорву все маски; и потому я в опасности.

— Почему вы втянули меня в эту историю? — спросила она. — Объясните мне это, пожалуйста, Патрик, объясните мне это.

Но она не получила ответа, потому что в комнату снова вошел Крамер; он сразу же выключил телевизор, и грохот бушевавших на экране теней тут же исчез; при этом Крамер не обратил ни малейшего внимания на возмущенный взгляд Луиджи; после этого он снова рухнул на свой стул.

— Ах, — сказал он, — это было замечательно. Чиханье и свежий воздух пошли мне на пользу.

Он снова был хозяин положения, в нем уже ничто не напоминало наркомана; он поднял свое белое лицо к свету лампы, так что Франциска могла внимательно разглядеть его красноватые глаза под бесцветными веками, он альбинос; внезапно она поняла, что его маленькие красноватые глазки как раз устремлены на нее.

— Кстати, — услышала она голос Крамера, — во время еды вы сказали мне что-то очень смешное.

Она не издала ни звука, только посмотрела в глаза, которые обхватили ее лицо, словно сильная рука, которая сжимается и сжимается все яростнее, пока вдруг не почувствовала, что сжатие ослабело, обмякло, и тут она заметила, что Крамера что-то отвлекло, отвлекло и вызвало волнение, так что он весь сжался, словно из него выпустили воздух; она непроизвольно поднесла руку к щеке, с чувством облегчения и одновременно предощущения наступавшей дурноты; тем не менее ей стало легче, потому что она заметила, что Крамер от нее отстал, и отстал потому; что его снова охватила жажда, жажда чего-то, и снова на его лбу стали собираться капельки пота, потом она услышала, как он требует пива, и Джованна уже знала, что надо как можно скорее принести пива, она вошла с бутылкой и стаканом и налила пиво в стакан. Он стоял перед Крамером на столе, Джованна вышла. Крамер какое-то мгновение рассматривал пиво, как человек, умирающий от жажды, а в это время Франциска, содрогаясь от подступившей тошноты, рассматривала запотевшую бутылку и стакан; потом он поднес стакан ко рту и стал пить. Она еще услышала, как Патрик воскликнул: «Вам бы разок попробовать пиво, которое варит мой старик, Крамер!», но ответа Крамера она уже не дождалась, ей пришлось встать, потому что тошнота стала невыносимой, она только увидела, что Патрик смотрит на нее с испугом, наверняка лицо мое стало белым как мел, двумя шагами она достигла двери, ведущей на кухню, открыла ее, вошла и снова закрыла за собой, какой-то миг она молча стояла перед Джованной, потом увидела раковину, добралась до нее, и тут же ее вырвало, и пока ее рвало, она судорожно цеплялась за край грязной раковины. Она сразу испытала облегчение и как-то деловито констатировала, что то немногое, что она съела, сразу же оказалось в раковине, она открыла кран, сполоснула лицо, попила немного воды.

— Извините, — сказала она Джованне, выпрямившись.

Хозяйка смотрела на нее спокойным, опытным взглядом без упрека.

— Бедная синьора, — сказала она, — ведь моя еда была такая хорошая.

— Она была восхитительна, — сказала Франциска, — в вашей еде, конечно же, не было ничего плохого. Но я несколько дней почти ничего не ела и потому, наверное, не могла справиться с первым же полноценным ужином.

— Может быть, — сказала Джованна, — а может быть, у вас будет ребенок. Вы беременны, синьора?

Франциска все еще улыбалась, но тут почувствовала, как улыбка исчезла из ее глаз, как напрягся рот, когда она посмотрела на спокойное, в морщинках лицо Джованны.

— Нет, я не беременна, — выдавила она с трудом.

— А я готова поклясться, что да, — ответила Джованна. Она произнесла это равнодушно, не то чтобы недоверчиво, но как бы разочарованно.

Из соседнего помещения до Франциски донеслись голоса Крамера и О’Мэлли.

— Я хотела бы на пару минут на свежий воздух. Могу я отсюда выйти на улицу? — спросила она Джованну.

Хозяйка с готовностью открыла ей дверь. Франциске пришлось сначала привыкнуть к темноте переулка, прежде чем она дошла до того места, где висела голубая неоновая вывеска бара Бартоломео, тогда она пошла быстрее, оставляя бар позади и ориентируясь на Джудек-ку. Она перебралась от Сан-Эуфемци к Каза-делле-Дзаттере, а оттуда через путаницу переулков пешком дошла до своей гостиницы, боясь, что, если она воспользуется катером и поплывет к набережной дельи Скьявони, то у причала ее будет ждать Патрик. Она приблизилась к гостинице, когда воскресенье уже кончилось. Ночной портье открыл ей дверь, и она скользнула в полутьму коридора, как тень, возникшая из ночи.

вчера солнце, штормовой восточный ветер, затемнение, я скольжу по воде, мои руки умерли, шест неподвижный, я скольжу, внизу подо мной мелькают угри, горы в снегу, сначала я мерз и кашлял, темно-голубые горы, пока не стало совсем холодно, темно-голубой вечер, йотом перестал кашлять, скольжу в темноте, столпотворение угрей под скользящей лодкой, я — лед, огни, мерзлый кашель, огни Торчелло, с мертвыми руками, когда была ночь, я превратился в лед, когда спустился туман, я замерзший в лодке, в ночи, в тумане, я уже давно не отталкиваюсь шестом, я сижу замерзший, сутолока угрей, меня несет в тростники, я льдина на свезу, в белом тумане утра, в тростники Торчелло, замерзший, сижу, нет солнца, немая вода, гасят огни, Торчелло вымер, угри уснули.

Понедельник

Дела с Шейлоком. — Автобиография антисемита. — Море. — Некто хотел бы отправиться в путешествие. — О мифах и строфах. — Золотая пуговица. — Завещание.

Она снова стояла в баре под Торре-дель-Оролоджио, снова выбила у кассирши чек на чашечку капуччино и два рожка, съела сначала еще теплые рожки, интересно, станет ли мне снова плохо, потом выпила горячий пенистый кофе с молоком, сделав паузу, чтобы снова протереть перчаткой кусок окна, покрытого серебристой изморозью, чтобы увидеть маленьких львят, этих неуклюжих малышей, кровавых эмбрионов дьявола, если после завтрака мне снова станет плохо, я немедленно пойду продавать кольцо, потому что тогда мне нужны деньги, небольшой резерв, может быть на аборт, в любом случае для медицинского обслуживания, на всякий случай, чтобы не оказаться в цейтноте, в Германии, в Италии, в любом месте, где мне придется прятаться от Крамера; она выглянула в окно, утренний воздух, заполнивший пространство между Сан-Марко и Прокурациями, был снова сделан из белого неподвижного тумана, после сияющего от солнца воскресенья, чудовищного воскресенья, снова висела пелена из влажного январского тумана; Франциска размышляла, каким путем она сможет незаметно покинуть Венецию, она подумала о возможности отправиться на пароходе в Кьоджу или о судне, идущем в Триест, но в любом случае, мне нельзя уезжать с вокзала, Крамер прикажет следить за вокзалом, он наймет какого-нибудь парня вроде Луиджи, одного из этих «фэнов», которые научились зарабатывать деньги не работая, поставит его на вокзале, чтобы узнать, каким поездом я уеду, потому что он не будет убивать меня сразу, у них наверняка есть организация, он может разделаться со мной в любом месте; самое лучшее было бы кружными путями добраться до Пьяццале Рома, а там взять такси до Местра или даже прямо до Падуи, мне нужны деньги, к варианту с такси они наверняка не будут готовы, за автомобилем они не смогут просто так последовать, хотя, конечно, запишут номер и потом расспросят шофера, куда он меня отвез, но у меня будет фора во времени; она поставила на место пустой стакан из-под капуччино; я угодила в детективный роман, но ведь этого не может быть, всей этой бульварщины не существует, нет никаких «шаек», никакого подполья, никаких преследователей, все это выдумки Чандлера, Спиллейна; она сунула перчатки в карманы пальто, при этом услышала, как хрустнула в кармане записка, записка от Патрика, которую ей дали утром в отеле, когда она выходила, записка была в конверте, она прочла ее, выбросила конверт, а записку положила в карман пальто, там она теперь и зашуршала; Франциска раздраженно вытащила ее, она знала, что там было написано, ей незачем было читать письмо еще раз: «Сегодня в семь вечера отплытие на Сицилию, — писал Патрик, — на Сицилию или куда вы захотите. Я буду ждать вас на катере слева от Моста Академии у лестницы между мостом и отелем „Гритти“; она скомкала бумажку и бросила ее в корзину с мусором, потом взяла сумочку и покинула бар.