Димфна Кьюсак - Скажи смерти «нет!»
«Интересно, спит ли Джэн?» — подумал он. И вдруг словно вспышка молнии озарила его: он понял, что переживает здесь Джэн каждую ночь. Так вот откуда это усталое и будто напряженное выражение ее лица, этот уклончивый взгляд. Барт поежился на холодном ветру. «Я-то считал, что это все от нервов, — подумал он, — теперь мне понятно».
Когда Дарки угомонился, двадцать первая палата погрузилась в беспокойный сон. Даже Джим Чэмберс притих на некоторое время. Барт присел подле него. Убогий бедняк Джим! Он даже в куреве, даже в газете себе отказывал, не решаясь истратить на себя и пенни из своей ничтожной пенсии, потому что никогда не оставляла его мысль о том, как там перебивается его жена с тремя детишками, пытаясь прожить на жалкие гроши пособия.
«Нет, ей не управиться, Барт. На эти деньги никак не проживешь», — говорил он, бывало.
Барт представил себе, как бы он себя чувствовал сам, если бы очутился в таком положении, как Джимми, а Джэн пришлось бы перебиваться на пенсию да еще ребенка растить.
И, будто отвечая на его вопрос, Джим открыл глаза и остановил на нем свой невидящий взгляд.
Барт похлопал его по руке.
— Порядок, Джимми, теперь все будет в порядке.
Вошла ночная сестра, пощупала пульс у Джима и пожала плечами. Потом устало опустилась на стул.
— Я могла бы здесь минут на пяток задержаться и посидеть, если вы не против чайку приготовить.
Барт пошел в операционную и в тот момент, когда он включал электрический кипятильник, в памяти его всплыло воспоминание, пришедшее словно из другой жизни: он вспомнил, как там, в Сиднее, он поднимался по ночам, чтобы поухаживать за Джэн, как он сонно и нехотя делал это и, бывало, только устыдившись своего недовольства, подавлял он в себе нарастающее раздражение. И вот сейчас он представил себе, как она спит там в палате, а скорее всего даже не спит — мучается и не может уснуть. Она ведь вообще плохо спит. Он представил ее такой, какой часто видел, — рука подперла щеку, полураскрытые губы, — и, представив ее, он дал себе клятву, что теперь уж, когда он заберет Джэн отсюда и они вернутся домой, он никогда больше не будет роптать, даже если придется вставать десять раз за ночь.
Ожидая, пока закипит вода, он подошел к двери и окинул взглядом дремавшие больничные корпуса. «Тихо, как на кладбище». При этой мысли он замер: так горька была она, так больно она уколола его.
И все же после этого мрачного сравнения, так расстроившего его, он внезапно снова увидел Джэн, увидел ее такой волнующей, такой дразняще живой на фоне абрикосово-желтого песка пляжа Нарабин, синего-синего неба, увидел ее гибкое загорелое тело, рассекающее волны прибоя в серебре пены. И, вспомнив это, он еще раз с болью подумал о неустойчивости человеческой жизни, и не только ее жизни или его, но и всех этих несчастных, заполняющих длинные корпуса.
И здесь, среди ночного мрака, он вдруг ощутил какие-то узы товарищеской солидарности со всеми этими мужчинами, терзаемыми не только болезнью, но и мучительным беспокойством о женах и детях, оставленных за стенами больницы. Ему показалось, будто тьма давит его, словно воплощение его собственной боли и воплощение всех обступивших его страданий, опустошения и отчаяния.
Сестра большими глотками с жадностью выпила принесенный им крепкий горячий чай, потом медленно поднялась, зябко кутаясь в вязаную кофту.
— Бр-р-р-р! Ну и холод! Вы мне тогда помигайте фонариком, если что-нибудь случится. Если я не вернусь к четырем часам, приготовьте тазики и горячую воду для больных, ладно? Здесь только трое сами не могут умыться, О тех, что на веранде, пока не беспокойтесь, мы их будим только в шесть. Бр-р-р! Ну и холодина!
Она взяла фонарь и двинулась по грязной дороге сквозь пелену дождя.
Барта окликнули из палаты. Это был Дэнни. Его огромная фигура приподнялась на койке навстречу Барту.
— Я б тебя, друг, не беспокоил, у тебя и так больной на руках, но что-то спина у меня разошлась опять. Ты меня немного не приподнимешь?
Барт приподнял его огромное тело и повыше подложил подушки под спину. Дэнни вздохнул.
— Хороший ты парень, Барт. Твоей жене повезло.
— Это мне повезло, Дэнни.
На мгновение у Барта появилось искушение рассказать Дэнни о своих страхах, о тревоге за Джэн. Но потом он сдержался. С Дэнни хватает и своих невзгод. А сейчас у него на лице такая довольная улыбка.
— Это уж точно! Да какой мужчина в такую дыру б забрался, как ты, если б только господь бог не сулил ему за это всех благ, какие только он человеку может дать, кроме здоровья!
Он снова вздохнул.
— Ну, а теперь держать тебя не буду, тебе небось пора к бедняге Чэмберсу: ему ты сейчас больше нужен, хотя я люблю среди ночи поболтать чуток. И время идет быстрее.
— Я еще подойду, — пообещал Барт. — Ты меня не выдашь, если я тебе чашечку чаю принесу из сестриного чайника?
Дэнни затрясся от сдерживаемого смеха.
— Ты что же думаешь, я доносчик, да? Вот те слово, Барт, если кто спросит, что там в чашке у меня, так я и под присягой совру! А коли сам главный нагрянет, словно нечистый дух, то я чаек-то прямо на простыню, вот, мол, скажу, так и так, ошибка вышла!
Барт повернулся и, уходя, услышал хриплый шепот Дэнни:
— Только сахарку побольше положи, ладно?
Осторожно передвигаясь среди коек, Барт принес ему чаю. Дэнни взял чашку в свою огромную костлявую руку и с жадностью выпил чай.
— Ну ты мне, Барт, просто жизнь спас, — хохотнул он радостно после первого глотка. — Я уж не знаю, должен ли я за это благодарить, а только все же спасибо тебе, и уж коли тебе какая услуга понадобится, например, наврать чего сестре там, или доктору, или хоть самому папе римскому, то я уж, будь уверен, навру. А уж какой я помоложе брехун был — ну!
Барт, немного успокоенный, отнес чашку назад. Было в Дэнни какое-то достоинство, которое не могли истребить ни болезнь, ни страдания. Была в нем какая-то отвага. На мгновение Барт почувствовал, что их сейчас связывает то же бесконечно дорогое чувство товарищества, какое связывало его в джунглях с Тоби и другими ребятами. Барт остановился послушать, как дышит Дарки. Сестра оставила над его койкой слабый огонек, освещавший его лицо, чернеющее на фоне подушки, завитки его густых черных волос, спадавшие на лоб, повернутые кверху розоватые ладони.
Глава 46
IДжэн беспокойно заметалась на койке и сбросила простыни, хотя ночь была прохладная и холодные порывы ветра то и дело залетали в окно. Ей было жарко. Она выпростала руку из рукава пижамы и некоторое время лежала, раскрывшись, ощущая приятную прохладу ветерка на обнаженных руках и груди. Интересно, сколько сейчас времени? Ей видно было, как мерцает, блуждая от палаты к палате, фонарь сестры. Второй раз обходит палаты — значит, время уже за полночь.
В палате было непривычно тихо. Лишь что-то странно щелкало в груди у миссис Майерс, когда она дышала, но Джэн уже привыкла к этому звуку, и он ее больше не беспокоил.
Миссис Майерс становилось все хуже и хуже. Ее некогда полное лицо осунулось, и теперь кожа, как коричневая пергаментная бумага, висела на нем. Когда миссис Майерс спала, что-то пронзительно хрипело у нее в горле при каждом вдохе и выдохе. Все знали, что миссис Майерс должна вот-вот умереть.
Когда Джэн по ночам прислушивалась к дыханию миссис Майерс, ее переполняли жалость и раздражение. Миссис Майерс сама виновата, что состояние ее так быстро ухудшается. Она ничуть не лучше Шерли. Все предписания нарушает, кроме одного — молчания. И она совсем не отдыхает. Даже теперь она все время выбирается из постели и готовит бесконечное количество чашек чаю. И с каждым днем она все медленнее передвигается по палате, и ее костлявое тело там, под халатом, кажется совсем бесплотным. Миссис Майерс служила предостережением для всех, кто не хотел соблюдать правила.
Щелк, щелк, щелк, храп! Звуки эти не умолкали — однообразные и непрестанные. Джэн пожалела, что на нее не подействовали снотворные таблетки, которые дала ей сестра Конрик. Ей совсем нетрудно лежать вот так без сна каждую ночь, но она знала, что это вредно.
Отдых и сон, отдых и сон — они так же необходимы, как и все другие элементы лечения. Она отдыхала, старалась двигаться как можно меньше, но заснуть она не могла. Впрочем, это не раздражало ее. В этом ночном бодрствовании среди ночи, в часы, когда вся палата спала, она находила даже какое-то своеобразное и непонятное удовольствие. Весь Спрингвейл спал, не спали только ночная сестра и Барт. «Интересно, что сейчас делает Барт?» — подумала она, и, представив себе, как он с таинственным и внушительным видом проходит сейчас где-то в ночи с фонарем, наблюдая за спящими, успокаивая бодрствующих, она испытала какое-то чувство товарищества.
Как замечательно, что у нее есть Барт! Вначале она была не уверена, правильно ли они делают, что Барт едет сюда. О чем они будут разговаривать с Бартом каждый день? Здесь труднее будет обманывать его, делая вид, что все в порядке. Слишком много он будет знать, слишком многое увидит. Он уже не будет верить ее рассказам. Он ничего не говорил ей в первые недели, но и новое выражение, появившееся у него в глазах, и то, как, взглянув на других женщин, он отворачивался, и то, как держа ее за руку, он украдкой щупал ей пульс, — все говорило о том, что он догадывается. И тогда ей начинало казаться, что ни за что не нужно было разрешать ему приезжать сюда.