Димфна Кьюсак - Скажи смерти «нет!»
«Дэнни Мориарти, 33 года» — гласила табличка над его кроватью. От него остались только кости, туго натянутая желтая кожа, блестящие глаза да еще хлесткая речь, в которой иногда вдруг сверкали блестки былого юмора, который, очевидно, был его неотъемлемой чертой до того, как туберкулез разъел его легкие.
— Ничего не выходит, Барт! — Голова его опустилась еще ниже. — Я только зря время у тебя отнимаю. Наверно, просто немножко внимания захотелось после одной из атомных атак сестрицы Суэйн. Да нет, только толку уже не будет. Забери-ка ты эту штуку! Тебе бы пожарный шланг сюда приволочь вместо нее.
Барт одной рукой обхватил Дэнни за спину, другую продел ему под колени.
— Боюсь, тут придется лебедку завести, чтобы меня поднимать.
Барт окликнул ходячего больного.
— А ну-ка, Олфи, помоги.
Олфи ловко выхватил судно, а Барт приподнял и бережно опустил на резиновый матрас огромное тело. Мгновение Дэнни оставался недвижимым, ловя воздух и дыша так коротко и часто, что воздух едва попадал ему в легкие.
— Ну, ну, успокойся. А ну-ка, глотни кислородика.
Барт приложил Дэнни маску к лицу и держал ее, пока дыхание у него не стало свободнее.
У Барта сдавило в горле при виде этого мужества и этой беспомощности — костлявой руки Дэнни, хватающей воздух, его темных волос и пожелтевшей кожи.
— Да, уж хлопот со мною до черта! Ведь стреляют же лошадей, так почему ж такую тушу, как я, жить оставляют? Чтоб вам тут всем хлопот добавить, что ли?
Его ясные глаза смотрели на Барта с болью и усмешкой.
— Ну, ну, давай! — Барт стал поправлять ему подушки. — Болтаешь только, все хочешь меня, беднягу, разжалобить, а сам-то знаешь, что тебя уж скоро отсюда выпишут.
Дэнни перевел дух, и его потрескавшиеся губы скривились в улыбке.
— Черта с два, Барт, боюсь, я здесь долгонько проваляюсь и вам всем еще от меня достанется. Мы, Мориарти, народ живучий, нас не скоро уходишь!
Дыхание его стало спокойнее, и он указал Барту на газету, лежавшую нераскрытой на тумбочке.
— Будь другом, отдай это Джимми Чэмберсу по дороге, ладно?
Джим Чэмберс был в палате единственным больным, возле койки которого не стояли бутылочки и баночки с разными фруктовыми пюре, вареньем и прочими яствами. Он никогда не покупал газету, не курил; как скряга, берег он каждый пенни и думал только о том, чтобы поскорей выписаться и вернуться на работу. Однажды он уже выписался из Спрингвейла, но снова был спешно водворен сюда с туберкулезным менингитом, от которого его лечили уколами.
Джим с благодарностью принял газету и отложил блокнот, в котором он делал какие-то вычисления.
— Вот подсчитывал, сколько там жена моя получает, — объяснил он. — Нет, Барт, не может она прожить на это да еще троих ребятишек прокормить. Нужно мне возвращаться на работу.
— Ты сперва сам поправься, Джимми, а потом уж о работе думать начнешь!
Глаза Чэмберса лихорадочно заблестели, когда он напал на страницу с объявлениями о найме на работу.
— Нет, ей там одной не управиться, — бормотал он вслед Барту.
У выхода на веранду Барт столкнулся с доморощенным букмекером палаты, собиравшим ставки и заключавшим пари к предстоящим скачкам. Официально игра здесь была запрещена, но на деле к ней относились весьма снисходительно. И все же Олфи предпочитал действовать, когда сестры Суйэн не было поблизости. Олфи знал здесь все ходы-выходы. Он попал в Спрингвейл девяти лет, и единственное, чему он здесь научился, так это любительскому букмекерству. Жизнь в раю представлялась Олфи в виде нескончаемой вереницы субботних вечеров, когда радио, включенное в каждой палате, трубит о результатах скачек и все головы склоняются над программой скачек и составленным по форме перечнем ставок.
— Ну что, Барт, ставишь? — спросил Олфи.
— А как же!
— На собак или на лошадей?
— Две ставки по пять шиллингов на Огнедышащего.
Олфи даже застонал и сделал пометку в своей видавшей виды тетрадке.
— Елки, если он первым придет, вот я тогда в заваруху попаду.
И он двинулся дальше по палате, все еще качая головой и бормоча что-то себе под нос.
На веранде было впритык поставлено тринадцать коек. Деревянный навес предохранял больных только от неистовства дождя, сегодня же знойные порывы западного ветра беспрепятственно проникали на веранду, принося с собой клубы пыли.
— Навоз, — пожаловался Барту Гарри Пэкстон, попросив его вытащить соринку из глаза. — Каждый раз, когда этот поганый ветер дует, нас тут лошадиным навозом с конюшни засыпает.
— Надо посмотреть: может, нам с лошадьми местами обменяться? — лениво протянул его сосед. Тедди Хэррингтон провел на веранде четыре с половиной года, и они ожесточили его.
Сейчас Тедди занимался организацией проводов Рега Миллера, другого обитателя веранды. Главная трудность — постоянная проблема в Спрингвейле — заключалась в том, чтобы достать выпивку для прощальной вечеринки, да так, чтобы сестра Суэйн не узнала об этом. А отъезд Рега, по мнению Гарри Пэкстона, стоил того, чтоб его отметить.
— Он когда сюда приехал два года назад, так прямо на ладан дышал — три кровоизлияния и туберкулез гортани. А сейчас глянь-ка на него!
Барт взглянул на Рега, который смущенно улыбался, прислонившись к перилам веранды.
— Врачи говорили, ему и жить всего остается три месяца, а он их всех обдурил.
— Да, мне иногда кажется, что доктора в этой проклятой чахотке понимают не больше нашего. — В тягучем голосе Теда Хэррингтона слышалась усталая безнадежность.
Один из старичков, из тех, что «по шиллингу в день», задумчиво возивший щеткой взад и вперед по веранде, вдруг распрямился, облокотился на метлу и, отказавшись от своих тщетных попыток вытащить ею окурок из щели пола, стал с упорством фанатика развивать излюбленную тему обитателей веранды.
— Вот, право слово, мистер Темплтон, там эти ихние лошади, они в конюшне живут, как господа. Я сам ихнюю конюшню видел, мы там с Джо Седдоном были. В воскресенье мы туда ходили, когда Джо был свободный.
Старый Джэбез безуспешно продолжал попытки вытащить шваброй окурок из щели. Наконец он оставил швабру и выковырял его грязными ногтями.
— Бьюсь об заклад, Джэбез, что у них там даже ковры есть, — вставил Гарри Пэкстон.
— Ну, про ковры я ничего не говорю, а вот еда у них есть! На настоящей кухонной плите им всю зиму еду готовят.
Он с достоинством опустил окурок в карман жилета.
— Нет, эти лошади, они там получше, чем иные люди живут.
«Получше, чем люди», — злобно повторял про себя Барт, помогая Уэстону убирать в общей комнате, где бетонный пол был разбит, ванна потрескалась, а краны вечно текли. Эта комната, служившая и приемной и процедурной, была лишена абсолютно всех удобств.
— Черт возьми, до чего ж мировые парни тут лежат, и когда я вижу, в каких условиях им приходится… — заговорил Барт, обращаясь к Уэстону, и глаза его при этом недобро блеснули.
Маленький Уэстон осторожно наполнял шприц.
— Если ты собираешься здесь надолго остаться и работать как следует, то тебе нельзя раскисать.
— Раскисать! — Барт возмущенно хлопнул дверцей шкафчика и почувствовал, как в нем закипает гнев. — Я когда подумаю, сколько страданий и несчастий происходит из-за того, что никто и пальцем шевельнуть не хочет, пока еще не поздно, я готов в щепы разнести это чертово заведение. Сколько хороших ребят мучаются и умирают только от того, что места никак дождаться не могут. А когда им наконец удается получить место в такой вот паршивой дыре, то уже поздно. Какой бы поднялся шум и вой, если б мы со скаковыми лошадьми и собаками так обращались, как здесь с людьми обращаются.
Маленький Уэстон удивленно поднял брови. Он заговорил размеренно и сухо:
— Вы должны уразуметь, Темплтон, что люди не представляют такой ценности, как собаки и лошади. Их нельзя ни продать, ни выставить на скачки.
При мысли о Джэн горестная обида захлестнула Барта, и он с лязгом швырнул утку в стерилизатор.
— Подумать только, что миллиарды тратятся на войну и лишь какие-то жалкие тысячи на борьбу с туберкулезом.
Маленький Уэстон начал с обычным спокойствием:
— В том, что мы просто охать будем, пользы мало. Надо предпринимать что-то. Они и впредь будут миллиарды на войну тратить и жалкие тысячи на туберкулез, если мы по-прежнему будем, как дураки, с этим мириться. — Теперь Уэстон разошелся и говорил с большей горячностью. — Так или иначе, в настоящую минуту тебе лучше взяться за свою работу и не устраивать истерики по поводу всякой несправедливости, что ранит твое чувствительное сердце…
Барт с удивлением смотрел вслед его маленькой аккуратной фигурке. Ну и Уэстон, каждый раз в нем вдруг что-то новое откроешь.
IIВсе, что происходило в третьей палате, казалось, было специально предназначено для того, чтобы вселять надежду в Джэн. Жаркая погода сменилась прохладной. Игра, придуманная Мирной, целую неделю поддерживала в палате радостное возбуждение.
