Наталья Земскова - Детородный возраст
Светкина цель – иметь процветающий дом, непременно в лесу и за городом, сидеть в этом доме и, когда есть настроение, шить роскошные платья для женщин, чьи фотографии можно встретить в глянцевых журналах. Достигнув этой цели буквально на днях (ей заказала платье жена суперпопулярного актера), она поставила другую – получить точно такой же дом, только, скажем, если уж не в Новой Зеландии, то в Испании, но ничего там уже не шить, а сидеть на террасе и знать, что в любой момент можно окунуться в море, плещущееся в двадцати шагах. Цель и состояние Эльзы – успехи детей, которые всегда ходили во всевозможные кружки и школы, выигрывали все олимпиады и теперь учатся в престижных вузах. Карьера матери. Для Толстоброва – его девочки, да еще охота с ее экзотическими трофеями…
Для самой Маргариты всегда очень много значила, во-первых, профессия (не карьерный рост, а профессиональный статус), а во-вторых, возможность выезжать и видеть мир.
Кириллов же, как она чувствовала, был из тех, кто находился «вне игры», а с этими людьми всегда всё путано и непонятно.
Ни к тем, ни к другим, как это ни странно, никогда не принадлежала Ингрида. Она относилась к той породе людей, которые в силу разных причин живут процветая, без всяких усилий и просто получают удовольствие от жизни. Хотя ее целью-стратегией можно назвать, например, сохранение независимости – и это ей тоже удавалось.
– Пусть едет, пусть, – твердила Маргарита вновь и вновь. А сама то и дело смотрела на календарь, с замиранием сердца видя, как улетают дни…
Это, впрочем, была только одна сторона ее состояния. Вторая заключалась в острой эйфории, в которой находилась она после ухода из дому. Она получала удовольствие от всего: от красивой и странной Ингридиной квартиры, напоминающей дорогой гостиничный номер, от вида из окна, где всё напоминало средневековую Европу, от того что ей так легко удалось скрыться от всех, а она в этом очень нуждалась. Главное, от забытого чувства свободы, когда можно прийти когда угодно, можно вообще не прийти и никому ничего не объяснять, ни с кем себя не соотносить, ни от кого не зависеть.
Всякий раз, выходя из подъезда, она чувствовала это с новой силой и не могла припомнить, когда ощущала что-то подобное. Пару раз она ночевала у Кириллова, и это тоже было удивительно и странно. Как, например, взять и слетать на денек на Луну. Каждый день она с изумлением примеряла на себя эту неожиданно обретенную жизнь, которая будто бы возвратила Маргариту на двадцать лет назад, опять в начало, когда всё было возможно и всё можно.
– Главное, – радоваться, – говорила она себе, и, кажется, у нее это получалось.
Как-то вдруг и погода наладилась, отказываясь погружаться в ветреную продолжительную зиму: неожиданно потеплело, и на деревьях набухли почки. Так не бывает, но они набухли, небо снова поднялось, и лишь сухая, честно отслужившая лето трава, не поддаваясь на провокацию, не желала пускать молодые побеги и жалась к земле.
Но что самое странное – изменились ее отношения с городом: он словно приобрел интригу, как это бывает с незнакомыми местами, которые хочется разглядеть и понять. Маргарита съездила в Мраморный, потом в Юсуповский дворец, а то на весь день уехала в Петергоф – побродить по Александровскому парку и поглядеть на посиневший от холода залив. Отказываясь верить, что это происходит именно с ней, она искала уединения и объяснения своему внезапному поступку.
Так продолжалось примерно неделю: всякий, даже самый сильный стресс длится неделю, а затем истощается, сходит на нет. Вскоре она утомилась ходить и непрерывно думать, решив жить, как живется, не тратить на рефлексию драгоценные силы, которые к вечеру иссякали совершенно, а утром не спешили возвращаться. В конце концов, миллионы людей умирают от желания поменять жизнь, а у нее это получилось.
Поменялось всё – кроме внешнего вида. И даже прическа, с которой Маргарите было так удобно столько лет, вдруг прискучила и стала тяготить. Чуть поколебавшись, она отправилась в ближайшую парикмахерскую и сделала прическу в триста шестьдесят косичек. Так ходят яркие девицы в вузовских коридорах, и все вокруг сворачивают шеи. «Теперь или никогда», – сказала она себе, и ее волосы туго заплели по всей голове, привязав к ним невероятное количество синтетических платинового цвета кос, которые доходили до талии и колыхались по всей длине, заставляя встречных останавливаться и смотреть вслед. На это ушло шесть часов и шесть тысяч, но Маргарита получила приблизительно то, что хотела. Вдруг что-то вспыхнуло и засияло, соединилось внешнее и внутреннее, и, кажется, от нее пошли электрические разряды. На работе это произвело эффект столбняка: она и раньше выглядела моложе своего возраста, а тут превратилась в девицу загадочного победительного вида.
– Ты – вылитая жена фараона, – промямлил изумленный Толстобров и опрокинул чай себе на брюки. А главный, вызвав ее на ковер в первый же день и начав разговор в обвинительном тоне, вдруг стушевался, потерял мысль, убежал в дальний конец кабинета, посоветовал «не принимать всё близко к сердцу» и кое-как закончил разговор.
Весть о ее разрыве с мужем до больницы пока долететь не могла, но ослепительный вид Маргариты заставил всех обратить взгляды в ее сторону, словно она одна высоко-высоко стояла на вершине и владела чем-то таким, что им, стоящим внизу, было недоступно.
В общем-то всё оставалось по-прежнему: ей надлежало явиться в прокуратуру, и где-то впереди маячил суд, но она мало думала и говорила об этом, и Николай Степанович сам занялся поисками адвоката. Он пытался, конечно, задавать вопросы, но Маргарита либо молчала, либо отвечала невпопад. Он озадачился всерьез и, как и все, бросал в ее сторону то недоуменно-восторженные, то недоуменно-тревожные взгляды.
Этим утром очередного выходного Маргарита долго стояла под душем, тщательно спрятав косы и прислушиваясь к телефону, который вдруг замолчал и уснул. Вместо телефонного звонка раздался не очень уверенный звонок в дверь. Кое-как запахнувшись в халатик и набросив на себя полотенце, через глазок она увидела Кириллова. Это было против правил – визит среди бела дня, без телефонного звонка, но она обрадовалась, быстро убрала полотенце, поправила волосы и только тогда открыла дверь.
– Уверен, ты голодная, а за продуктами идти не хочешь – я всё купил, давай позавтракаем или пообедаем, – выпалил он, втаскивая уйму пакетов и свертков.
От волнения он чуть переигрывал и суетился. Маргарита кивнула, прошла в будуар и включила фен – подсушить чуть намокшие косы. Слегка подкрасилась, надела длинную лиловую юбку и сиреневую, очень открытую блузку, дополненную купленным в Италии колье из белого, отделанного перламутром камня, и вернулась в столовую. В отличие от всех знакомых Маргарите квартир, столовая у Ингриды не совмещалась с кухней, а занимала отдельную просторную комнату, которую каким-то чудом удалось сделать овальной. Маргарита ее называла шкатулкой: стены ее были выпукло-полукруглыми, и человек себя чувствовал именно внутри шкатулки, обильно украшенной лепниной и расписанной всеми оттенками золотого, серебристого и белого. Мебель тоже казалась овальной и была настолько роскошной, что исключала всякую возможность нормального пищеварения. Здесь, впрочем, редко кто обедал – в основном играли в преферанс или отмечали нечастые праздники.
Кириллов купил внушительных размеров копченого угря, невероятное количество соусов и какой-то совершенно сумасшедший торт с трюфелями.
– Может, сядем на кухне? – спросил он, просунув в дверь голову, и, взглянув на Маргариту, даже присвистнул от восхищения: – Ну, ты даешь… Нет, я раздумал, сядем здесь, кухня тебе не подходит.
Маргарита рассмеялась и приняла его тон:
– А вино вековой выдержки?
– Вино? А вино нам нельзя – дело есть на полмиллиона.
– Да? Что такое? – тревожно спросила она.
– Всё нормально, – поспешил успокоить Кириллов и нарочито беззаботно и весело сказал: – Я оставлю тебе машину. Если ты, конечно, согласна.
Маргарита удивленно вскинула на него глаза:
– Машину? Зачем?
– Низачем, просто так. Всё равно мне девать ее некуда, не хочу, чтобы гнила в гараже. Впрочем, это неважно… Договорюсь насчет обслуживания, проблем не будет. Только она, как бы это сказать, своенравная, ты должна ее приручить, чтобы она тебя слушалась. Это просто, я всё объясню.
«Значит, все-таки уезжает!» – пронеслось в голове Маргариты, хотя это не было новостью, и перестала слышать и понимать, что говорит Кириллов, – совсем как Валера во время их последнего разговора. Она пыталась взять себя в руки и улыбнуться, но ничего не получалось, а он всё говорил и говорил, не замечая ее состояния:
– Машина – это независимость и образ жизни, ты к ней привыкла. А тяжести носить? А если куда съездить? Нет, без машины нельзя. Постой, почему ты молчишь?
