Наталья Земскова - Детородный возраст
– Пусть будет Марк. Мне нравилось когда-то… Марк и Клим. И окрестить бы надо. Как же я забыла!
– Это ты как хочешь. Тут на территории есть часовня – я заходила пару раз, пока могла гулять. Там тихо и славно. Ты сходи, хорошо? Ты же можешь ходить. Ты походишь и что-нибудь выходишь.
– Ничего мне не выходить, Маша. А неделю я выдержу. Выдержу…
– Ты доживешь до вечера. Потом до завтра. А завтра будет видно…
* * *Выходной начинался как все эти последние дни. Зазвонил телефон, и высветился Светкин номер. Маргарита долго смотрела на него, раздумывая, выключать или нет. Минут через десять позвонила Эльза, за ней снова Светка. И так несколько раз.
В конце концов, всё это бесполезно: и выключать, и просто не отвечать, и сидеть взаперти. Когда наступает конец чьей-нибудь семейной жизни, общество требует немедленного полного отчета о случившемся: кто виноват и в чем причина. Это нормально. И чем быстрее оно получит вожделенную информацию, тем скорее насытится, вынесет вердикт и потеряет интерес, как напившийся крови комар. Да, нужно будет встретиться и объяснить, что случилось… Но после, после.
Маргарита и сама сейчас нуждалась в слушателе, но, как ни крути, единственным толковым слушателем для нее могла стать Ингрида. Ингрида у сестры в Америке. Да разве расскажешь всё по телефону…
Была бы она здесь, взглянула бы своими насмешливыми глазами, и Маргарита бы сказала:
– Я ушла от Валеры, поговори со мной об этом.
Ингрида бы ответила:
– Давно пора… К кому же?
Или напротив:
– Ты сошла с ума. Из-за какого-то пустого приключения? Нет, так мужьями не бросаются.
После этого посыпались бы едкие замечания и точные вопросы, Маргарита бы стала рассказывать всё сначала, и, может быть, ей самой что-то стало бы понятно. Она бы рассказала и освободилась.
Но вместо этого всё время приходилось говорить с собой, и всё об одном и том же: как она вернулась домой после внезапного свидания с Кирилловым и поняла, что больше так не может.
Не может потому, что должна быть одна. Не то чтобы она очень уж сильно тяготилась своей изменой и не могла так откровенно обманывать мужа, хотя и это, видимо, присутствовало. Нет. Главной причиной ее ухода стала почти физическая невозможность находиться теперь рядом с ним. И эта невозможность была сравнима, ну, скажем, с невозможностью явиться на работу голой или заняться сексом, например, со Светкой. Промучившись несколько дней, она рассказала ему то, что сочла нужным, опуская подробности и не объясняя своего эмоционального состояния. Затем покидала в сумку вещи, какие подвернулись под руку, и на следующий день переехала в пустующие Ингридины апартаменты.
«Неужели, отдавая ключи, она знала уже тогда, что мне понадобится квартира?» – всё время спрашивала себя Маргарита. И теперь, просыпаясь среди цветов и позолоченных щекастых амуров, вспоминала этот их, вернее, ее разговор – Валера только слушал и молчал. Он ни о чем ее не спросил, ничего не уточнил, ничего не сказал – он сидел, закрыв лицо руками и чуть раскачиваясь: вперед – назад, вперед – назад. Она не могла припомнить ситуации, когда он выглядел бы вот так, беспомощно и страшно. Маргарита даже испугалась, но вдруг поняла: он не может усвоить в один момент обрушившуюся информацию, которая его оглушила, гвоздями прибила к земле.
Она ожидала в ответ чего угодно – криков, слез, оскорблений, – но только не этого тяжкого молчания.
– Что будем говорить знакомым, Эльзе, Свете? – отчаявшись что-то услышать, спросила Маргарита.
– Что хочешь, то и говори, – не сразу ответил он и кинулся вон из квартиры.
Просыпаясь одна в пяти комнатах, она вспоминала сначала это, а уже потом Кириллова. Каждый раз после пробуждения, когда сознание медленно начинает свою работу, Маргарита не могла поверить, что это в действительности произошло и они с Валерой теперь врозь, что причиной тому не он, а она.
Она понимала, что до окончательного развода, скорее всего, далеко, и предстоит пройти через многое, пока их жизни не разомкнутся окончательно. В какой-то степени она скучала по Валере, по его присутствию, по его взглядам, касаниям и словечкам, и мучилась не от разрыва, а от скомканного, несостоявшегося объяснения. Как всем счастливым, то есть эгоистичным любовникам, ей подсознательно хотелось, чтобы ее состояние было понято и принято. Хотя бы понято. Она нуждалась в понимании и поддержке именно близких людей, а самым близким был, получается, Валера.
Разумеется, она требовала от него слишком многого. Разумеется, так не бывает. Но ей представлялось, они давно переплавились, переделались, превратились в друзей, а сейчас, после разрыва, запустилась совсем другая программа, и они, сами того не ведая, опять трансформируются и переделываются во что-то иное. Может быть, во врагов, может, просто в чужих, безразличных друг другу людей. И – не хотелось совсем его терять. Хотелось сохранить хотя бы в ипостаси какого-нибудь дружественного неблизкого родственника, троюродного брата например.
Трудно было первые полчаса после пробуждения, когда внутренний голос (или что там еще) заводил свою пластинку. Встав на рациональную, то есть обывательскую точку зрения, он говорил одно и то же, не стесняясь в выражениях: какая же ты дура, что ушла от мужа. Он что, тебе мешал? Нет, не мешал. Он бы и не заметил твоего Кириллова из-за своих мольбертов. Интеллигент в четвертом поколении. Не пил, не бил. Не принуждал к совокуплению. Да! Грандиозные российские достоинства, не всякому даются. И – двадцать лет! Вся жизнь. Потому что главная человеческая (и женская) жизнь проходит от двадцати до сорока. Преуспевающий художник, имя, связи. Опять же положение и содержание, квартира… Машину ты разбила. Теперь разбила жизнь. Ему. Себе. Ты думаешь, что это просто так, раз-два – и разошлись? Нет, дорогая, нет. А родственники? А друзья? Тот самый общий круг, который наживается годами? Пойдет дележ друзей, и неизвестно, с кем из вас кто решит остаться. Кириллов улетит в свою Канаду, и ты будешь совсем одна, как тысячи не нужных никому сорокалетних нищих дур… Да ты уже одна, причем в чужой квартире.
Обычно это продолжалось только до кирилловского звонка: когда они увидятся? После звонка гнусный внутренний голос надолго замолкал.
Маргарита закрыла больничный и вышла на работу. Головокружения и слабость почти прекратились, к тому же она просто боялась оставаться надолго одна.
Сложнее всего было объяснить ситуацию разрыва с Валерой Кириллову. И лучше было бы вообще не объяснять, а просто скрыть. Маргарита не хотела, чтобы это повлияло на его решение, не хотела увеличивать силу гравитации и, главное, давать надежду себе. Но скрыть, конечно же, не удалось – пришлось выкручиваться, сочинять причины.
Они виделись часто, почти каждый день, жалея упускать оставшееся до отъезда время. Об этом ничего не говорилось, но Маргарита знала: он уедет. И Кириллов тоже знал. Она поняла, почувствовала, почему он ей напоминал героев Ремарка, этих не успевших повзрослеть послевоенных мальчиков, так слабо связанных со своим временем, так с ним не совпадающих и норовящих выпасть из него, как всё случайное. И эта мечта – убежать вместе с другом на край света… И эти нереализованность, усталость, нервность. Богатства молодости будто бы и нет, как не было его у вечно неустроенных и прелестных героев Ремарка.
Обреченность и усталость – вот излучения Кириллова, от них надо бежать куда глаза глядят. «Пусть едет, это хорошо», – шептала Маргарита.
Но это у него не боязнь обыденности, не бегство от рутины. Не только это. Он не игрок – вот в чем причина. Лет двадцать назад, еще в институте, однажды она поделила всех людей на игроков и тех, кто вне игры. Игроки всё время чего-то добивались и куда-то шли. Совсем необязательно по карьерной лестнице, но всегда существовала некая область, которая значила для них больше всего, и они делали всё, чтобы в ней-то и реализоваться по-крупному. Почти все ее друзья были игроками, двигаясь по жизни, как по игровому полю, и стремясь получить главный приз. Получил – значит, выиграл. Значит, не неудачник. Призы, конечно, были разными, но всех игроков объединяло одно – наличие цели и упорство в ее достижении.
Цель Валеры – стать серьезным художником, быть замеченным, например, на Венецианской биеннале. Сколько раз, казалось, он был к этому близок, но нет, не выходило – слишком, слишком хотел. Бедный Валера. Теперь вот и жена ушла. А может быть, именно сейчас, по закону компенсации, и получится? Маргарита свято верила в этот то ли придуманный, то ли в действительности существующий закон, и ей страшно хотелось, чтобы он сработал сейчас для Валеры. Каждый день она собиралась ему позвонить и об этом сказать, но всякий раз удерживалась, выжидая время и рассчитывая, что их примирительный разговор когда-нибудь сам собой состоится.
