Борис Кригер - Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста
Дочурка Кашатка, разумеется, отметилась своим философским стихотворением:
Жизнь – как одежда.Она всегда оказывается дороже, чем рассчитываешь.Одежда редко идеально впору.Поэтому нужно идти на компромиссы.
Произношение этих стихов я намеренно здесь не привожу. Ваше непривычное ухо, боюсь, будет разочаровано. Более того, писать произношение русскими буквами бессмысленно, ибо невозможно обозначить тона, а пользоваться пеньяном тоже неэффективно, ибо произношение латинских букв там вовсе не соответствует нашему интуитивному желанию. Если желаете посмотреть еще пару десятков образчиков такой поэзии, посетите китайскую страничку нашей семьи в интернете: http://www.krigerland.com/chinese.htm
С китайским языком в мою тысячу жизней пришло счастье понимания знака. Знакомый иероглиф стал добрым другом, и я запоминаю его, как приятное лицо.
Теперь я уже не раздражаюсь, глядя на этикетки «сделано в Китае», которые прикреплены практически ко всем окружающим нас предметам. Теперь я радуюсь за эту нацию и считаю себя в какой-то мере частью это удивительной культуры…
Глава пятьдесят восьмая
Почему я люблю мертвые языки
Я всегда пребывал в иллюзии, что времена бывают разными: седая древность, темное Средневековье, черно-белое начало двадцатого века. Увы, я прихожу к убеждению, что современность для современников всегда кажется современной.
Окружающая действительность мне не казалась менее яркой или менее правдоподобной, когда я в прошлом месяце скакал на лошади по кубинским плантациям и наблюдал людей, пашущих на волах. Седло мне представлялось не менее современным, чем клавиатура компьютера, по которой сейчас стучат мои пальцы, хотя эти два предмета банальным образом относятся к разным эпохам.
Итак, общая картина иных времен была такой же, как и сейчас, и будущее будет столь же обыденным, хотя и пронзительно-ярким и естественным. Все зависит от наших органов чувств и нашего восприятия, а вовсе не от времени.
Что же привлекает меня в мертвых языках? Дело в том, что окружающее состоит из подробностей. А буквы, звуки, древние значения – все это и является такими подробностями исчезнувших цивилизаций, частью которых я могу стать, прикоснувшись к этим отжившим знакам.
На своем пути к тысяче жизней, которые я взялся прожить в рамках одной своей неказистой жизненки, я просто не мог обойти стороной египетские иероглифы, пухлые знаки майя, перевернутую вязь не такого уж и мертвого санскрита, древнегреческий и мою милую сердцу латынь.
Проблема с этими языками, как это ни смешно, состоит в том, что трудно найти тех, кто владел бы ими в бытовой жизни. Как вызвать такси на древнеегипетском? А как заказать обед на языке индейцев майя? Но в этом-то и их преимущество, ибо именно эти практические подробности мне хуже всего даются в иностранных языках. Пофилософствовать о смысле жизни по-французски – это я пожалуйста, а вот элементарно объясниться в кафе… Официанты переходят на английский…
В древнем Египте я был проездом, и мне показалось, что древнеегипетский язык схож в фонетике с семитской ветвью афразийской семьи языков, однако я необъективен. Мне, как конченому семиту, в любом языке мерещится связь с ивритом. В связи с этим в свое время некоторые авторы относили его к семитским; другая достаточно популярная в свое время точка зрения заключалась в признании его промежуточным звеном между семитской, берберо-ливийской и кушитской ветвями, однако обе эти трактовки в настоящее время отвергнуты.
Да что там говорить. Молчаливые знаки древних языков сначала кажутся мне таинственными, и их тайна непреодолима, но стоит повнимательнее разобраться, почитать монографии и словари, и вот уже иероглиф, рожденный человеческим сознанием множество веков назад, становится знакомым и понятным. Древнеегипетские руки начинают мне приветливо помахивать, и этот процесс становления непонятного родным и близким особенно дорог моему нагулявшемуся по этому миру духу.
Я обожаю изучать историю происхождения различных слов и дружу с индоевропейскими корнями, хотя и понимаю, что многие из объяснений – всего лишь хорошо подогнанный научный блеф. Дело в том, что, видимо, человеческий фонетический аппарат может производить весьма ограниченное количество различных звуков, и, таким образом, рано или поздно можно найти созвучия даже между словами совершенно различными. Более того, созвучные слова редко оказываются родственными, ибо разделенные между разными народами одни и те же корни начинают эволюционировать в фонетическом смысле таким интенсивным образом, что иной раз через пару сотен лет уже и не найти никакого сходства в звучании. С другой стороны, слова с совершенно разными корнями, наоборот, сближаются по звучанию.
Ну к примеру, взять русское выражение «ё-моё». Оно созвучно с китайским выражением «ё-мэ-ё», что означает «есть или нет», или, точнее: «да или нет». Не думаю, что между этими похоже звучащими выражениями есть историческая связь… Хотя как знать?
Сколько раз ученые нас убеждали в одном, а потом все оказывалось наоборот?
Однако я не обращаю внимания на такие мелкие подробности и путешествую по земле в поисках знакомых корней… В результате моих рысканий современный русский язык, например, тает на глазах. Все, что не заимствовано в нем из французского, испанского, а следовательно, из латыни, все, что не взято на вооружение из древнегреческого или татарского, – оказывается немецким или того хуже – скандинавским…
Проживая в Норвегии, я встречал слово «агуркер», означающее огурцы, «кастрюлэ», означающее кастрюля и так далее.
Видимо, в этом и заключается судьба молодого языка, особенно подправленного пластами европейской культуры. Довыкаблучивались наши аристократы, довставляли французские и английские словечки в русский язык – «кучер» вместо «извозчик», «шофер» вместо «водитель», вот и доездились… Только не обвиняйте меня в славянофильстве. Еврей-славянофил – это, по крайней мере, смешно…
А посему оставьте мне мои невинные развлечения. Для меня сидеть в своей библиотеке и разбирать какой-нибудь двуязычный текст, скажем, по-латыни и по-английски, – большего счастья нет…
Иногда я отрываюсь от книжки и произношу некоторые слова вслух, и мимо меня проносятся древнеримские легионы, слова звучат по-новому и вполне современно, хотя как знать, так ли они звучали, да и звучали ли они вообще?
Тут вот нынче появились весьма активные пере-делыватели истории. Эта наука и так пребывает в постоянно подмоченном состоянии и без Фоменко, но нет, видимо, мало нашей мученице того, что люди с трудом помнят, чего с ними происходило вчера, не говоря о том, что с ними было сто лет назад или двести.
Мертвые языки являются для меня очередным убежищем, куда можно спрятаться от современной мне жизни, и там, в тиши библиотеки, размеренно и славно наслаждаться еще одной дюжиной из пачки моей тысячи жизней.
Глава пятьдесят девятая
Как я обманываю свой мозг, и как мозг обманывает меня
Мозг мой, конечно, сопротивляется моему интеллектуальному промискуитету. Тот факт, что я заигрываю со многими языками и науками, выводит его из себя, и он был бы рад разом все забыть и перейти на травоядное существование. Однако рано мне еще выпускать свой мозг наружу попастись на привольных лугах безумия. Кто знает, сколько мне еще доведется пользоваться этой славной счетно-вычислительной машинкой под названием мозг. Он, кажется, находится у меня в голове, в органе округлой формы между шеей и шапкой. Если заблудитесь – вот вам подсказка: это орган с ушами.
Итак, я научился обманывать свой мозг. Когда в очередной раз он не желает запоминать какие-нибудь китайские иероглифы, я его внезапно оставляю в покое, а только он расслабится, как я беру китайскую книжку и начинаю внимательно и подробно рассматривать пока непонятные мне знаки. Вскоре мозг, пребывающий в отключке, обращает внимание на мое с виду невинное занятие и как любопытный котенок спрашивает меня: «А это что значит? Я видел этот значок с хвостиком уже много раз…». А я ему отвечаю: «Не знаю. Ты же ничего не хочешь запоминать, дырявая моя голова».
Мозг смущается и отвечает: «Ладно. Давай поищем в словаре, а то уж очень мне неймется… Этот знак ты показываешь мне так часто, что он меня начинает колоть и беспокоить, как шершавая стелька…».
В этом и есть мой секрет дрессировки собственного мозга. Мозг взрослого человека – субстанция ленивая. Ничему учиться он более не желает и считает ниже собственного достоинства запоминать вещи, которые ему представляются ненужными. Если вы даже из-под палки заставите его запомнить какие-нибудь слова на иностранном языке, ублажите его подсказками и ассоциациями, он все равно постарается их забыть, ибо гордо полагает, что нечего его засорять всякой ерундой.
