Алексей Рачунь - Перегной
И, как напоминание о давно минувших событиях, о давно прошедших тревогах и пережитых приключениях вдруг остро резануло по голове и по телу там, где почти и не болели уже заработанные этим летом шрамы. И вал невидимой мясорубки медленно завертелся в утробе. Как раз там, возле почек, печени и селезенки, где славно потоптались в свое время форменные милицейские ботинки. Потом боль спустилась вниз, к ноге, выломила, выкрутила голеностопный сустав, тот самый, что повредил я, убегая. Затем припав к земле, боль оборотнем бросилась мне в горло. Я даже поперхнулся, только не кровью, как тогда, по приезде сюда, а слюной. После этого боль звоном ударила по ушам, да так, что я на мгновение потерял сознание, и вдруг исчезла.
Мир колыхался и слегка подкруживался передо мной, потом остановился и замер. Он был по-осеннему прозрачен, этот мир. Он был таким, каким бывает только осенью, когда опадающая листва обнажает, как слетевшие шоры, дальнюю перспективу. Пропадает буйно цветущая красота, но зато все становится ясно. И еще тихо-тихо. И вот в этой тишине вдруг щекотнул ноздри, щекотнул и осел в них весенний, невесть откуда взявшийся запашок. Запах нового и неизведанного. Правда было в нем что-то от полынной горечи, но все же это был тот самый запах, запах возвращения, в жизнь ли, в реальность, в общем запах предчувствия. Так кончилась осень.
И началась зима. Хотя снега еще не было, да и температура не спешила залезть в минус, но уже темнело заметно раньше, а светлело позже, вместо звездного неба клубилась низко над головой ватная хмарь и зарницы отполыхали за спойными хребтами. Еще природа не выбелила все вокруг, но порядком все обесцветила, со всего, что только можно сорвав цветастые цыганские покровы. И погода уже не ласкала и нежила, а держала в тонусе, нет-нет да и заставляя зябко поежиться. Погода, что называется, шептала - займи, но выпей. И выпей не от радости, а для сугрева. Все стало проще. Отчетливей и проще. И очертания предметов, и природа, и мысли, и поступки.
Явились, наконец, с промысла мужики. Мокрые, злые и голодные. Притащили на грязных волокушах кучу порубленных кабелей и бобышек.
- Давай, что ли, обдирай - угрюмо распорядился Щетина. - Завтре-от Толька подъехать должон, надо чтобы все в комплекте было. И побыстрее шевелись...
Я сделал рожу попроще, и принялся за работу.
- Кто так режет, - подскочил недовольный Щетина, - смотри, сколько меди на оплетке остается. Дай сюда - он попытался вырвать у меня нож.
- Э - э, ты чего, дядя Коля. Я понимаю - устал-промок, но чего ты вяжешься? Докопаться не до кого? Злость сорвать не на ком.
- Ничего я не вяжусь. А только урон от тебя идет.
- Какой урон, дядя Коля? Мы же оплетку жгём и все остатки из нее выплавляем до граммулечки. Ты же знаешь.
- Я знаю, что ты нихрена толком не можешь. Ни кабеля ободрать, ничего...
Я предпочел смолчать. Щетина видимо уже всандалил соточку и его понесло. Чего разжигать мировой пожар - мужики устали, промокли и продрогли. Им бы в баню сейчас. А после бани щей тарелку, сто грамм да бабу погорячее. К тому все и идет. Надо просто показать свой авторитет, восстановить, так сказать, контроль над ситуацией в группе.
- Дак чо, это, я Витьке-от, помогу. - Встрял Полоскай, гася тлеющий конфликт, давая зачинщику выйти из него без потерь. - Присмотрю, значит, чтобы остатков...
- Да уж присмотри, - сцедил, как сплюнул Щетина, - айда мужики. А у меня па-а-арвались с-сапоги...
- Слышь, а чего это он вдруг решил, что завтра Толян приедет, у них что, связь между собой телепатическая? - спросил я Полоская.
- Не, телепонов у нас в деревне, как сельсовет закрылся, нету. Он это, Толян-от, обычно раз в месяц приезжает, а тут уж к месяцу неделя прибавилась. Значит прискочит скоро, будь уверен.
- А, понятно. А чего дядя Коля нынче нервный такой?
- Да кто его знает. Устал наверное. Ты вот че, Витька, давай тут шуруй, а я по- быстрому сбегаю в баньку, а то зябко. Лады?
Полоскай умчался своими длинными, паучьими шагами, запахивая на ходу ватник, а я остался обдирать кабеля. Они были холодными, как из могилы, и руки, несмотря на плюсовую температуру, моментом замерзли. Пришлось сооружать костер и время от времени отогреваться. Несмотря на это работа спорилась. Куча черных обрубков превращалась, как в сказке в груду сияющего злата, любо-дорого посмотреть.
Я заработался и не заметил как подступился вечер. В свете костра было довольно светло и что темнеет я понял лишь тогда, когда из сумерек вдруг вынырнула людская тень и, обрела очертания и плоть все того же Щетины. Обретя людской облик тень Щетины мигом утеряла грациозность и грузно осела на скамью.
- Робишь? - Спросил Щетина после затяжной паузы. Он был слегка нетрезв. Его, что называется, еще только развозило.
- Ну. - Буркнул я и продолжил дальше заниматься своим делом.
- А вот ты, к примеру, знаешь, сколько в этом куске килограммов - взяв в руки один обрубок поинтересовался Щетина.
- Нет. А мне на что.
- Ну просто.
- Просто? - Я взял за один конец обрубок, покачал им на весу, - килограмма два наверное.
- Наверное. - Передразнил Щетина. - Два с половиной, не хошь? Два с половиной, ты понял, а не два! - С вызовом, с какой-то даже обидой в голосе крикнул мне Щетина.
Я продолжал строгать кабель.
- Под триста кило приперли. И меди и бобышек, - бормотал между тем Щетина, - под триста кило. И еще веревки, крючья, ломы, прочий шанец. Слышишь? В пятером. Два дни не жрамши. Слышишь, нет?
- Да слышу - слышу.
- Нихера ты не слышишь. Триста кило говорю, да шанцу еще сколько. Это тебе не тут ножичком остругивать. - Щетина закривлялся, закорчил рожу, замахал руками, изображая этой сложной пантомимой как я строгаю кабеля.
- Я не понял, дядя Коля, это ты в упрек мне что ли?
- А. Ну тя. - Пьяно отмахнулся Щетина.
- Нет уж, ты договаривай. Ты меня упрекаешь что ли? Ну так, во-первых, я раз сто у тебя просился на промысел, или ты забыл? А во-вторых...
- Че во-вторых? - вдруг взвился Щетина. - Хочешь сказать, что если бы не ты, сидели бы мы сейчас у костра и обдирали кабель всем кагалом? Ну и сидели бы! Уж лучше бы сидели, чем эдак.
- Как это - эдак?
- А вот так это. Ты, я тебе говорю, как кабель обдираш. Дай сюда, грю.
Я убрал руку с ножом за спину. - Спокойней, дядя Коля. Не ори, пожалуйста. Ты на свою жену ори, когда она тебе котлеты пережарит, а на меня не надо, понял. Ты с разговора не соскакивай. Есть претензии, обоснуй.
- Да к тебе никаких претензиев. А только неправильно все это!
- Что неправильно?
- Живешь ты неправильно!
- Это почему же?
- Я корове - почему? А она мне - бу, да бу. - Передразнил Щетина.
- И всё же?
- Кто всё же, тот хер гложет. - Продолжал куражиться Щетина.
Я махнул рукой. С пьяным спорить - без толку.
- А только в этошний-от раз я сам буду с Толяном торг вести, ты понял. - Внезапно выпалил Щетина.
Вот оно в чем дело. Дяденька уязвлен. Дяденька обижен. Ему не дали поиграться. Отняли важный момент в жизни - торг. Возможность раздувать щеки. Да и на здоровье.
- Да на здоровье. - Сказал я Щетине. - Думаешь, мне оно надо? Мне оно нахрен не надо. Не уперлось никуда, понял?! Ни в какое отверстие не всосалось это малоприятное занятие - торговаться с твоим Толяном. Я бы ему с удовольствием, вместо переговоров харю бы подровнял вот этим обрубком, - тут я поднял с земли кабель, - торгуйся.
- И буду! - заверил меня Щетина.
- Торгуйся. Давай. Он тебе ссыпет за пазуху махорки килограмм, вот и весь твой навар. Вот и весь барыш. Нежили богато, нехрен начинать, да, дядя Коля?
- Ну и что. Только так-от оно правильнее. А как ты - так неправильно.
- В чем неправильно?
- Неправильно это - когда взял и обманул человека.
- Кого это я обманул? Толяна что ли?
- Да хоть и его. Всех. Нас! Ты всё у нас украл.
- Что это я у вас украл, поясни пожалуйста. А то я запамятовал. Может лишний дизель? Может продукты? А может деньги, что вы брать отказываетесь.
- Да ты хуже чем украл. Ты... Ты все под себя забрал. Твои дружки-бандиты... Да ты сам... Ты сам бандит.
- Чего? Мои дружки?! Их Толян сюда привез.
- А мне похеру, поэл. Только до тебя здесь такого не было.
Щетину развозило все сильнее. Его уже несло во весь опор. То, что он нес было непотребной околесицей и ахинеей. Ну что ж, так даже интереснее. Как говориться, что у трезвого на уме... Я закурил.
- Ты продолжай, продолжай, дядя Коля, очень интересно.
- А и продолжу. Ибо ты.
- Что?
- Ты всех нас аба...ты всех нас аба... ты всех нас обокрал, Витька, ты.
- Знаешь что, дядя Коля. Пошел-ка ты нахер. Нет, не так. Пойди, проспись, а когда проснешься - пойди нахер.
Но Щетина меня не слышал, он смотрел вдаль, и из глаз его лилась умильная слеза, а из уст бормотание: Едет. Едет миленькой мой, друг мой Толька едет это. Друг мой лучший... Один он мне есть друг, один он меня понимат...
