Дино Буццати - Избранное

А когда новые батальоны, отправляясь на войну, проходили по площади Коронации, король, приподняв голову над пергаментными свитками и рескриптами, прислушивался к песне и сам не мог объяснить, почему у него портится настроение.

Полки шагали через поля и села, из года в год продвигаясь все дальше, и неизвестно было, когда же наконец они вернутся назад. А тем временем они теряли одного за другим тех, кто бился об заклад, уверяя, что скоро придет последний долгожданный приказ. Битвы, победы, победы, битвы… Войска уже были невероятно далеко, в неведомых краях, носивших такие мудреные названия, что и не выговоришь.

И это продолжалось — от одной победы к другой! — до тех пор, пока площадь Коронации не обезлюдела, окна королевского дворца не заколотили досками и до городских ворот не донесся грохот приближающихся вражеских колесниц. А на далеких равнинах, где проходили непобедимые королевские войска, выросли рощи, которых раньше не было, — однообразный лес деревянных крестов… до самого горизонта кресты, кресты — и ничего больше. И все потому, что судьбу этих армий решали не мечи, не огонь, не ярость кавалерийских атак, а песня. Король и его генералы вполне разумно сочли ее неподходящей для войны. Этот простенький мотив, эти безыскусные слова были голосом самого рока: неустанно, год за годом он предостерегал людей. Но король, полководцы, многоопытные министры оставались глухи, как камни. Никто не внял этому голосу, никто, кроме простых, увенчанных славой солдат, тех, что устало шагали в сумерках по дальним дорогам навстречу смерти и пели свою песню.

СОБАКА ОТШЕЛЬНИКА

Перевод Ф. Двин

Не иначе как по причине ужасной зловредности старый Спирито, богатый пекарь из городка Тис, завещал свое состояние племяннику Дефенденте Сапори при одном условии: каждое утро на протяжении пяти лет тот должен прилюдно раздавать нищим пятьдесят килограммов свежего хлеба. От одной мысли, что его здоровенный племянник, первый безбожник и сквернослов в этом городке вероотступников, должен будет на глазах у всех заниматься так называемой благотворительностью, от одной этой мысли дядюшка еще при жизни немало, наверное, тайком посмеялся.

Единственный его наследник, Дефенденте, работал в пекарне с детства и никогда не сомневался в том, что имущество Спирито должно достаться ему почти что по праву. И это дополнительное условие приводило его в ярость. Да что поделаешь? Не отказываться же от такого добра, да еще с пекарней в придачу! И он, проклиная все на свете, смирился. Место для раздачи хлеба он выбрал довольно укромное: сени, ведущие в задний дворик пекарни. И теперь здесь можно было видеть, как он ежедневно чуть свет отвешивал указанное в завещании количество хлеба, складывал его в большую корзину, а потом раздавал прожорливой толпе нищих, сопровождая раздачу ругательствами и непочтительными шуточками по адресу покойного дядюшки. Пятьдесят кило в день! Ему это казалось глупым и даже безнравственным.

Душеприказчик дядюшки, нотариус Стиффоло, приходил полюбоваться этим зрелищем в столь ранний час довольно редко. Да и присутствие его было ни к чему. Никто лучше самих нищих не смог бы проследить за выполнением дядюшкиного условия. И все-таки Дефенденте придумал способ уменьшить свои потери. Большую корзину, в которую помещалось полцентнера хлеба, ставили обычно вплотную к дому, вровень с зарешеченным окошком подвала. Сапори тайком проделал в корзине маленькую, на первый взгляд неприметную, дверцу. Поначалу Дефенденте раздавал весь хлеб собственноручно, а потом взял за правило уходить, оставляя вместо себя жену и одного из подмастерьев. «Пекарня и лавка, — говорил он, — нуждаются в хозяйском глазе». На самом же деле он бежал в подвал, становился на стул и тихонько отворял зарешеченное окошко, выходившее во двор в том самом месте, где к стене была прислонена корзина, затем, открыв потайную дверцу, выгребал через нее столько хлеба, сколько удавалось. Уровень хлеба в корзине быстро понижался. Но могли ли нищие догадаться, отчего это происходит, ведь хлеб раздавали без задержек, так что корзина быстро пустела.

В первые дни приятели Дефенденте специально вставали пораньше, чтобы пойти полюбоваться, как он выполняет свои новые обязанности. Толкаясь у входа во двор, они насмешливо наблюдали за ним.

— Да вознаградит тебя Господь! — говорили они. — Готовишь себе местечко в раю, а? Что за молодчина этот наш филантроп!

— Помянем моего сволочного дядюшку! — отвечал Дефенденте, швыряя хлеб в толпу нищих, которые подхватывали его на лету, и ухмылялся при мысли о том, как ловко он надувает этих несчастных, а заодно и покойного дядюшку.

Тем же летом старец-отшельник Сильвестро, узнав, что в городке не очень-то почитают Бога, решил обосноваться поблизости. Километрах в десяти от Тиса на вершине небольшого одинокого холма сохранились развалины древней часовни — одни, можно сказать, камни. На этом холме и остановил свой выбор Сильвестро. Воду он брал из ближнего родника, спал в одном из углов часовни, над которым еще сохранилась часть свода, питался всякими корешками и стручками. Днем он часто поднимался на вершину холма и, преклонив колена на большом камне, молился.

Сверху ему были видны дома Тиса и крыши некоторых близлежащих селений, например Фоссы, Андрона и Лимены. Тщетно ждал он, когда кто-нибудь к нему заглянет. Тщетными были и его пламенные молитвы за спасение души этих грешников. Однако Сильвестро не переставал возносить хвалу Создателю, соблюдал посты, а когда становилось уж очень грустно, разговаривал с птицами. Люди сюда не приходили. Однажды вечером, правда, он заметил двух мальчишек, подглядывавших за ним издали, и ласково окликнул их, но те убежали.

Но вот по ночам крестьяне из окрестных деревень стали замечать странные сполохи в стороне заброшенной часовни. Казалось, горит лес, только зарево было белым и мягко мерцало. Хозяин печи для обжига извести Фриджимелика отправился как-то вечером посмотреть, что там такое. Однако по пути у него сломался мотоцикл, а идти дальше пешком он почему-то не отважился. Потом он рассказывал, что сияние исходит от холмика, где живет отшельник, но это не костер и не лампа. Крестьяне, не долго думая, пришли к выводу, что свет этот — божественный.

Иногда его отблески были видны и в Тисе. Но и само появление отшельника, и его странности, и, наконец, эти ночные огни не могли поколебать привычного равнодушия жителей городка ко всему, что имеет какое-то, пусть даже отдаленное, отношение к праведности. Когда приходилось к слову, об этом говорили как о чем-то давно известном; никто не старался найти объяснения происходящему, и фраза «опять отшельник устраивает фейерверк» стала такой же привычной, как «идет дождь» или «опять ветер поднялся».

Безразличие горожан было вполне искренним, подтверждением тому служило одиночество, в котором по-прежнему жил Сильвестро. Сама мысль совершить паломничество к холму показалась бы всем нелепостью.

Однажды утром, когда Дефенденте Сапори раздавал хлеб беднякам, во дворик вдруг забежала собака. Скорее всего, это был бродячий пес, довольно крупный, с жесткой шерстью и добрыми глазами. Прошмыгнув между ожидавшими хлеба нищими, пес подошел к корзине, схватил один хлебец и преспокойно потрусил прочь. Схватил не крадучись, а так, как берут положенное.

— Эй, бобик, поди сюда! — заорал Дефенденте, пытаясь угадать его кличку, и бросился за ним. — Вот мерзкая тварь! Мало мне этих попрошаек! Собак еще не хватало!

Но пса уже было не догнать.

Все повторилось и на следующий день: та же собака, тот же маневр. На сей раз пекарь преследовал пса до самой дороги и швырял в него камнями, ни разу, однако, не попав.

Всего интереснее, что кража повторялась каждое утро. Можно было только поражаться хитрости, с какой собака выбирала подходящий момент. Настолько подходящий, что ей не надо было даже торопиться. Камни, пущенные ей вслед, никогда не достигали цели. И всякий раз толпа нищих разражалась хохотом, а пекарь просто из себя выходил от злости.

Однажды разъяренный Дефенденте устроил засаду у входа во двор, спрятавшись за косяк и держа наготове палку. Без толку. Замешавшись, должно быть, в толпе бедняков, которым нравилось, что пекарь остается с носом, она безнаказанно проникла во двор и так же безнаказанно ушла.

— Гляди, изловчилась-таки! — крикнул кто-то из нищих, собравшихся на улице.

— Где она, где? — спросил Дефенденте, выбегая из укрытия.

— Да вон, смотрите, как улепетывает, — указал пальцем бедняк, наслаждаясь яростью пекаря.

В действительности собака вовсе не улепетывала: держа в зубах булку, она спокойно удалялась ленивой трусцой, словно сознавая, что совесть ее чиста.

Плюнуть на все и не обращать внимания? Нет, подобных шуток Дефенденте не признавал. Раз уж ему никак не удается накрыть псину во дворе, он при удобном случае перехватит ее на дороге. Не исключено, что собака вовсе и не бродячая, может, у нее есть постоянное убежище и даже хозяин, с которого можно стребовать возмещения убытков. Но дальше так продолжаться, конечно, не могло. Из-за того, что приходилось подстерегать эту тварь, последние дни Сапори не всегда вовремя спускался в подвал и сберег значительно меньше хлеба, чем обычно, а это же чистый убыток.