Салман Рушди - Клоун Шалимар
Убить американского посла клоун Шалимар задумал где-то незадолго до окончания войны в Бангладеш; в то время пачхигамская труппа получила заказ дать представление на севере, у линии прекращения огня, которая лишь недавно стала именоваться линией контроля. Индия и Пакистан только что подписали соглашение в Симле, согласно которому вопрос о статусе Кашмира предполагалось рассмотреть в ближайшее время отдельно в двустороннем порядке. Железная длань индийской армии еще крепче сжалась на горле Долины, — завтра, может, и принадлежало политикам и идеалистам, но сегодня военные были здесь еще полными хозяевами, и они обрушили на простых людей всю свою силу. Наконец, именно в то время Харуд — теперь законная супруга Бомбура Ямбарзала — купила первый в здешних местах телевизор и водрузила его в палатке посреди Ширмала. Еще в 1960 году, то есть с самого появления телевизионных передач, панчаят Пачхигама принял решение игнорировать телевизор, поскольку этот одноглазый монстр, по убеждению совета деревни, грозил разрушить традиционный уклад жизни и отнять у них зрителя. Однако главный шеф-повар Ширмала подпал под влияние своей предприимчивой жены, медноволосой Хасины Карим, которую все звали Харуд. Не только предприимчивая, но вдобавок обладавшая и мощным стремлением к самосовершенствованию, Харуд имела от первого брака двоих сыновей. Хашим и Хатим болтать лишнего не любили. Получив в Сринагаре специальность электриков, они считали, что и для ширмальцев настало время приобщиться к благам цивилизации.
— Пару месяцев дай людям бесплатно смотреть телевизор, — предложила мужу Харуд, — а потом станешь продавать билеты, увидишь — все будут платить с охотой.
Черно-белое чудо она купила на деньги, вырученные от продажи украшений, оставшихся от первой свадьбы. Сыновья, такие же практичные, как и мать, возражать не стали.
— Через ожерелье кино не поглядишь, — резонно заметил старший из братьев, Хашим. Оба они к Ямбарзалу относились без теплоты, но новому браку матери не препятствовали.
— Это даже и хорошо, — заявил младший, Хатим. — Мы будем за тебя спокойны: ты теперь не одна, а значит, мы вольны идти своей дорогой, но про нее тебе лучше знать как можно меньше.
Он был высокий, сильный мужчина, но мать дотянулась до его головы и взъерошила волосы, как маленькому.
— Видишь? — с гордостью сказала она Ямбарзалу. — Мои мальчики крепко стоят на земле. Смотри, они взвешивают каждый свой шаг.
Как только начались «вечера просмотра», жизнь круто изменилась даже в Пачхигаме; оказалось, что его жители готовы позабыть о многолетних трениях с соседями ради того, чтобы им дали посмотреть комедийные шоу, концерты и экзотически-пышно поставленные «номера» из бомбейских кинохитов. В Пачхигаме, как и в Ширмале, теперь в вечерние часы можно было громко обсуждать на улице все что угодно: открыто агитировать за безбожие, призывать к революции, признаваться, что убил, сжег, изнасиловал, — никто не возмутился бы, потому что улицы опустели: население обеих деревень заполняло до отказа Ямбарзалову палатку и смотрело дурацкие программы, завороженно глядя на светящийся экран. Среди тех немногих, кто отказался посещать волшебную палатку, были Абдулла Номан и Пьярелал Каул: Абдулла — из принципа, Пьярелал — по причине усиливавшейся депрессии, которая помимо его самого отравляла всё вокруг и висела в его опустевшем доме, как дурной запах. Иногда этот дух становился настолько тяжелым, что от него вяли цветы, когда он гулял по берегу Мускадуна, и скисало молоко в его бидоне. Фирдоус не терпелось взглянуть на новое чудо, но с самого возвращения Бунньи она стремилась умерить вспыльчивость и не спорить с Абдуллой, как бы он ее на это ни провоцировал, и после дневных забот, хмурая, но безропотная, оставалась дома. Абдулле надоело смотреть на вечно мрачную супругу, и он не выдержал.
— Разрази тебя гром, женщина! — провозгласил он, сердито булькая водой в кальяне. — Коли тебе охота топать за полторы мили ради того, чтобы продать душу дьяволу, я тебя не держу.
Фирдоус мгновенно вскочила и торопливо стала переодеваться.
— Думаю, ты хотел сказать: «Хотя мне, старому пню, уже никакие развлечения не нужны, но ты, дорогая женушка, пойди и доставь себе удовольствие после целого дня непрерывных забот», — ядовито проворковала она.
Абдулла посмотрел на нее тяжелым взглядом и каким-то новым, холодным тоном произнес:
— Вот именно.
Всю дорогу до Ширмала Фирдоус не могла прийти в себя от чужого голоса Абдуллы. Она отдала этому человеку сердце за его мягкость, за его доброту, за его заботу о людях. Не обижалась — вернее, приучила себя не обижаться — на то, что он не был с ней нежен, не помнил дня ее рождения, никогда не рвал для нее полевых цветов. Примирилась с тем, что всю жизнь делила супружеское ложе с мужчиной, никогда не заботившимся о том, чтобы доставить ей удовольствие, потому что удовлетворение сексуальной потребности у Абдуллы занимало не более двух минут. Фирдоус глубоко трогала его заботливость по отношению к детям и постоянные усилия улучшить жизнь односельчан. Однако после того как ему стало крючить руки, что-то в нем изменилось. Сочувствия к другим становилось все меньше, мысли его поглощала жалость к самому себе. Следовало отдать ему должное: он, и никто другой, удержал Шалимара от страшного злодеяния, но, похоже, этот поступок был последним деянием угасающей личности прежнего Абдуллы — деревенского старосты, от природы одаренного терпимостью, рассудительностью и душевной теплотой. Все чаще сквозь этот привычный облик проступали черты нового Абдуллы — калеки. «В холодном краю женщина не должна связывать свою жизнь с холодным, бесчувственным мужчиной», — неожиданно подумала Фирдоус, уже подходя к палатке. Мысль о самой допустимости ухода от мужа настолько поразила Фирдоус, что телевизионное чудо, ради которого она проделала столь долгий путь, оставило ее почти равнодушной, пока не начали передавать последние известия. Из-за омертвлявшей, а зачастую искажавшей истинный ход событий строгой правительственной цензуры вечерние новости у местной публики успехом не пользовались. Большая часть людей вышла на свежий воздух — покурить, поболтать, посплетничать всласть. И хотя, находясь в палатке, все сидели вперемешку, составляя общую зрительскую аудиторию, выйдя, они разделились на две группы — индусов и мусульман. Фирдоус Номан, оказавшаяся здесь впервые, осталась сидеть на своем месте. В новостях сообщили, что самолет Индийских авиалиний под названием «Ганга» — в честь великой реки — оказался захвачен террористами пропакистанского толка, двоюродными братьями Куреши, которые вынудили летчиков доставить их на территорию Пакистана. Пассажиров они выпустили, самолет взорвали, а сами сдались пакистанским властям. Те для вида их арестовали, но требование Индии об экстрадиции братьев отклонили. «Совершенно очевидно, — говорилось в сообщении, — что за этим инцидентом стоит главарь террористов Макбул Бхатт, который в настоящее время базируется со своими сообщниками на территории Кашмира с полного согласия и попустительства пакистанского руководства». Сам Зульфикар Али Бхутто посетил их лагерь в Лахоре и при этом назвал их «борцами за свободу», а также заявил, что их героические действия есть знак того, что в мире нет такой силы, которая может сломить сопротивление Кашмира. Он пообещал далее, что его партия намерена установить постоянные контакты с кашмирским «фронтом национального освобождения» с целью сотрудничества и оказания помощи и что помощь будет оказана и самим угонщикам самолета. «Таким образом, — говорилось далее, — теперь связь пакистанского правительства с террористическим движением стала для всех очевидной. Наверняка, — предположил диктор, — после инсценировки судебного процесса бандитов выпустят на свободу и назовут героями. Тем не менее это ничуть не повлияет на решение правительства Индии: земли Джамму и Кашмира являются неотъемлемой частью Индии — и точка». Когда после окончания передачи зрители снова заполнили палатку, Фирдоус поднялась и сообщила всем последние новости. Составлявшие меньшинство индуисты единодушно осудили братьев-предателей Куреши и их вдохновителя Макбула Бхатта за стремление дестабилизировать обстановку в Кашмире, в то время как представленное мусульманами большинство принялось так же дружно прославлять захватчиков самолета, и их торжествующие выкрики заглушили голоса протеста со стороны хинду. В этом собрании уже не было места давним разногласиям ширмальцев с пачхигамцами, и мнения разделились не между мужчинами и женщинами, как это часто бывало, — пропасть пролегла между представителями двух конфессий. Мусульмане косились на оппонентов-хинду чуть ли не с открытой враждебностью, хотя всего минуту назад все вместе шутили и покуривали возле палатки. Атмосфера недоверия угнетающе подействовала на хинду, и они, словно по молчаливому уговору, поднялись и покинули палатку. Фирдоус вспомнилось последнее прорицание Назребаддаур: «Грядущее настолько страшно, что ни один пророк не отыщет слов, чтобы описать его», — и у нее пропал всякий аппетит смотреть телевизор.
