Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Эмиль гнул свои жестянки, вырезал в них отверстия, стучал по ним и придавал им форму своими худыми руками. Дух изобретательства сжигал его.
— Новые формы для тортов? — спросил хозяин.
Маленький дровяной сарай наполнился запахом сливянки. Они вдохновили Эмиля. Он ничего не ответил и продолжал стучать.
— Новая кормушка для поросят? — допытывался хозяин.
— Поживем — увидим! — сказал Эмиль.
— Ты парень хоть куда, хе-хе, всему миру на славу. — Руки хозяина поигрывали топором. — А не охота ли тебе помаршировать немного в нашем штурмовом отряде?
— С моим-то горбом?
Большим пальцем хозяин проводил по клинку топора.
— Горб, не горб — важно, какое у тебя мировоззрение.
— Мир на меня не взирает, чего же мне на него взирать? — Эмиль вовсе не был так мягок и податлив, как думал хозяин. Дух изобретательства бушевал в нем. Голыми руками теперь Эмиля не возьмешь!
Пришел трубочист, умытый, в штатском костюме. Он и Эмиль измеряли жестяной сосуд вдоль и поперек, кивали и шептались, как заговорщики.
Среда. День любви. Станислаус сидел у Пешелей. Большие стоячие часы рассекали время. Лилиан перелистывала тоненькую брошюрку «Основные положения расовой наследственности». Науки давались ей нелегко. Она что-то шептала про себя и набрасывалась на мать, когда та гремела на кухне конфорками. Лилиан не рождена была для занятий науками. Ее взлохмаченная кудрявая голова не воспринимала наук. Лилиан была просто красивая, в особенности теперь — загорелая, аппетитная.
Она велела Станислаусу ходить перед ней по комнате взад и вперед. Она проверяла на его фигуре полученные знания в области расовой наследственности. Никого бы так не обрадовала возможность чем-либо помочь Лилиан, чем-нибудь быть ей полезным, как простодушного Станислауса. Он шагал по комнате так, как того требовала Лилиан. А она изучала рисунки в своем учебнике и сравнивала их со Станислаусом. Она ощупывала его ляжки. А может, это замаскированная ласка? Опять и опять он шагал из угла в угол.
— У тебя чисто иудейские ноги — точь-в-точь как сказано в учебнике.
Станислаус сокрушенно оглядел свои искривленные ноги пекаря, изогнутые тяжестью многих двухцентнеровых мешков.
— Что? — Папаша Пешель вспылил. Он хлопнул Лилиан по щеке, выхватил у нее из рук брошюрку, разорвал на мелкие кусочки и бросил в плиту. Все произошло молниеносно.
— Социалист! — прошипела Лилиан.
Папаша Пешель еще раз огрел дочку — сначала по одной щеке, потом по другой. Станислаусу не подобало стоять в стороне, когда бьют его невесту и нареченную. Они вместе с мамашей Пешель схватили старика за руки. Лилиан завизжала и выбежала как была на улицу. Пешель задрожал:
— Вернуть ее!
Станислаус выскочил вслед за Лилиан. Фрау Пешель, словно разъяренная оса, налетела на мужа.
— Черт бы ее взял! — Папаша Пешель поднял кулак, но за десять сантиметров до стола он перехватил собственный удар.
Все это был лишь гром, а молния ударила позднее, когда Станислаус нашел в своей каморке почтовый пакет. Он вскрыл конверт и стал читать приложенное письмо:
«…не круг ваших знакомых, а вы правы, когда так критически относитесь к своим стихам. Мы присоединяемся к вашему мнению: это не лирические высказывания широкого значения… Детский лепет и мальчишеское самоутверждение… вашим стихам не хватает боевой силы, соответствующей нашему плодотворному времени…»
Этот приговор свалил Станислауса на его тощую постель. Великий поэт Лиро Лиринг уснул с крупными ребячьими слезами на худых щеках пекаря.
Начался новый день, и потянулись растерзанные, раздерганные часы. Где-то на самом дне их лежал мертвый поэт Лиро Лиринг. Как и в тот раз, когда Станислаус старался отделить тело от души, он проснулся на горбатых мешках с мукой в темноватой пекарне — шлепнувшийся на землю тощий птенец, которого крылья не носят!
Пришло письмо от Хельмута.
— Он уже ефрейтор, — вскользь промямлил хозяин за завтраком. — Да, да, молодость!
Незадолго до обеда в пекарне появился и стал усиливаться какой-то едкий запах. Из булочной прибежала хозяйка.
— Кхе, кхе, что случилось? Это ты такую страшную водку пьешь сегодня?
Хозяин сделал обиженное лицо, подошел к топке и стал нюхать. Пекарские мухи, как пьяные, ползли по мутным стеклам окон. Хозяин рывком открыл вьюшку и заглянул в трубу.
— Что-то там в трубе торчит!
Позвали трубочиста. Он полез в дымовую трубу. Слышно было, как он гремит жестью.
Когда он нес по крыше закопченный ящик, он чуть не споткнулся об Эмиля, который протискивался через чердачный люк, стараясь вылезть на крышу.
— Тоже мне изобретатель!
Эмиль молчал.
— Верни мне мой взнос. Меня могут турнуть за это с работы.
Эмиль кивнул и взял у трубочиста ящик.
Четверть часа спустя трубочист вошел в булочную.
— Труба прочищена. Все в порядке. Две марки восемьдесят с вас.
Эмиль исчез.
Вечером маленького загадочного человечка нашли в его каморке, в его лаборатории. Он перерезал себе вены. На столике, который Эмиль принес однажды на своем горбу, лежала записка: «Любовь висит очень высоко. Горбатому до нее не дотянуться».
В тот же вечер Станислаус снова писал. В каморке рядом лежал Эмиль, которого свалила любовь и который не знал больше горя. Станислаус не писал каких-либо прекрасных слов, он писал не о любви и не о разочаровании. Или все же о разочаровании? Он писал заявление о добровольном вступлении в армию, «…и по некоторым причинам желательно было бы в кавалерию…»
II
МНОГИЕ СТРАНСТВУЮТ ДОЛГО…
Введение, повествующее о тех людях, которые затем будут сопутствовать Станислаусу в жизни и в бедах.
В один из дней тысяча девятьсот тридцать восьмого года в казармах немецкого города Беренбурга встретились восемь человек. То были: владелец маленькой лавчонки Тео Крафтчек, путевой сторож Август Богдан, садовник Бернгард Вонниг, богатый крестьянин Альберт Маршнер, батрак Али Иогансон, рабочий-цементщик Отто Роллинг, поэт Иоганнис Вайсблат и подмастерье пекаря Станислаус Бюднер.
Тео Крафтчек, как и большинство бедняков в Горной Силезии, был когда-то шахтером. Но он был хитер и богобоязнен и к деве Марии относился лучше, чем к своей родной матери. В один прекрасный день Крафтчек начал продавать своим товарищам на шахте пиво и жевательный табак. Этому научила его врожденная хитрость и божья матерь:
От торговли больше грошей и меньше поту,Чем от самой хорошей и легкой работы.
Крафтчек продавал пиво и табак в кредит за неделю до получки. У него в комнатенке можно было и выпить. Водку он тоже отпускал в долг. Товарищи похваливали.
— Тео — он не какой-нибудь там. Он понимает, что шахтерская глотка тоскует без водки.
Мелочная торговля из-под полы постепенно выросла в лавчонку. Тео продавал водку немногим дешевле, чем трактирщики, но зато уж старался, чтобы пойло не было слишком крепким, чтоб не вредило здоровью его приятелей шахтеров. Он добавлял воды — впрочем, ровно столько, чтобы не вызывать нареканий.
Нашлось несколько баб, которые хотели сжечь дом Крафтчека. Но местный капеллан вразумил эти заблудшие души, потому что сам он сердечно благоволил ревностному, богобоязненному прихожанину Крафтчеку. В лавке Крафтчека висела большая икона девы Марии, и к тому же время от времени он доставлял экономке капеллана бутылку отличной мятной настойки — смиренное жертвоприношение на алтарь церкви.
В конце концов Крафтчек пристроил к своему домишке конюшню, купил лошадь, совсем перестал работать на шахте и сам развозил товары по окрестностям. Он торговал бакалейными товарами, красной капустой, копченой селедкой и сливовым повидлом. Не забывал он и о церкви и продавал маленькие изображения девы Марии, большой кучей лежавшие под козлами его повозки.
— Ты что же это сидишь на святой матери божьей и еще, чего доброго, воняешь? — спрашивали иные.
— Нет, что вы, я согреваю ее, всемилостивую, — отвечал Крафтчек. Он был умен.
Политических взглядов Крафтчек не имел. Только католические. Ему этого было достаточно. Он платил небольшой взнос в «национал-социалистский союз народной благотворительности» — пускай народу творят блага. Тем самым он финансировал производство санитарных машин для перевозки будущих раненых и убитых. Он бросал монеты в копилки сборщиков, которые входили в его лавчонку, требуя пожертвований на зимнюю помощь, и тем самым оплатил несколько пистолетов военного образца для своих будущих товарищей.
Так с каждым днем приближалась война, и требовалось все больше солдат. Лавчонка избавляла Крафтчека от многих бед, но не могла избавить от военной службы.
