Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан
– Мне нужно срочно ехать, Альгис заболел, – и тут же суеверно испугалась: «Накличу я на его голову беду. Накличу!» Мать обиженно пожала плечами:
– Но ведь был здоров, когда ты уезжала. Да и потом – с ним твой муж, Владас. – Она проницательно посмотрела на Октю. – У вас с ним все в порядке? Октя кивнула:
– Все в порядке.
– Вот видишь, он присмотрит. Да и Альгис не маленький.
– Нет, мама, не могу. У меня уже билет на руках, – она открыла сумочку, показала билет. И замерла. Когда и где купила его – припомнить не могла.
– Вольному воля, – поджала губы мать. – Может, хоть поешь со мной? – Внезапно несмело добавила она.
И эта робость доконала Октю. Она подавленно кивнула. Мать подала еду в крохотных детских тарелочках:
– Ешь, это протертый суп-пюре. Очень полезно. Октя хлебала скользковатую безвкусную жижицу. А в мыслях было только одно: «Альгис, Альгис».
Мать отложила ложку, положила Окте руку на запястье. И Октя вздрогнула от неожиданной ласки, точно ее током пронзило. Сколько помнила себя, мать никогда себе этого не позволяла.
– Октя, – приглушенно пробормотала Елизавета Александровна, – я давно у тебя хотела спросить! Как Альгис? Учится? Он не вышел из комсомола? Ты не думай, – заторопилась она, увидев, как исказилось лицо Окти, – я ведь переживаю за него. Знаю, что у вас творится. – Октя съежилась от страха: «Неужели ей что-то известно?» А мать, не замечая ее затравленного взгляда, все тянула и тянула свое, – каждый день читаю газеты, смотрю телевизор. Слушаю Францию, Испанию. Язык еще помню. Я тебе говорила в свое время, что эти вражьи недобитки только ждут своего часа. Так оно и получилось. Только вожжи отпустили, сразу начали рваться из упряжи. А ведь помню: встречали с цветами. Конечно, не все, были такие, что и ножи точили. Как там твой муж, тетушка его, Эляна? Небось в этот фронт вступили? – Лицо матери злобно передернулось. – Главное – «фронтом» назвали. Что такое фронт – не видели и не нюхали. Раньше бы им быстро объяснили, что такое фронт. За три дня был бы наведен порядок. От этой парши и следа не осталось бы. – Октя молча сжала губы. Мать подозрительно посмотрела на нее. – Что ты молчишь? Или, может, к ним переметнулась?! С тебя все станется. – Октя горько улыбнулась.
– А мальчик? Альгис? Надеюсь, у тебя хватило ума перетянуть его на свои позиции? – Октя молча кив-нула, с болью подумав: «Знать бы еще свои позиции». – Может, мне ему письмо написать? Разъяснить обстановку? Октя, не сдержавшись, криво усмехнулась:
– Напиши, мама.
Елизавета Александровна обидчиво заморгала:
– Как хочешь. – Немного помолчав, она угрюмо сказала, – я завещание составила. Тебе, Жене, Альгису – по триста пятьдесят рублей. И еще, когда умру – может, тебе меня хоронить придется, так знай, ты на это дело не траться. Все это теперь хлопотно и дорого, говорят. Пусть меня Совет ветеранов хоронит.
– Мама, ну о чем ты! – Жалобно вскрикнула Октя.
– Погоди, – оборвала ее строго Елизавета
Александровна. – Я предполагаю, что тебе не придется этим вопросом заниматься. Но видишь, сейчас тоже не думала тебя вызывать, а пришлось.
– Ладно, мама, я побегу, у меня еще прорва дел, – пробормотала Октя, чувствуя, что вот-вот сорвется на рыдание. Елизавета Александровна кивнула ей сухо:
– Иди. На вокзал не пойду, не обессудь. – В прихожей остановила, – да, послушай, если будешь обряжать меня, так надень пиджак мой черный, помнишь? С орденскими колодками. А ордена отдай Альгису.
Дверь захлопнулась, и тотчас звякнула цепочка. «Вот и все», – послышалось в этом металлическом звуке.
6
Октя приехала утром, когда город уже проснулся. Крадучись, вошла в квартиру, все время чудилось, будто может разбудить Альгиса. И потому на цыпочках, не снимая пальто, прошла в его комнату. Постель была не смята. Она села на кровать, окинула пристальным взглядом полки с книгами, письменный стол, стопку тетрадей. «Что ты сидишь? – Прошептал строгий голос. – Иди, ищи своего мальчика! Спаси его!» Она тотчас заторопилась, начала собираться, ею вновь овладело гнетущее беспокойство.
Шла по пустынным, скудно освещенным улицам, внимательно вглядываясь в стены домов, в заснеженный тротуар. Пыталась понять потаенный язык равнодуш-ных серых зданий, белой пороши, сиротливых деревьев – этих немых свидетелей, которые видели, должны были видеть, что сделали с ее сыном. На улице уже появились первые прохожие. Она пыталась было остановить одного, другого. «Где мой сын?» Но лица их были злые, испуганные. И она поняла: правды не добьется. Решила пойти к университету. Шла долго, путаясь и петляя по улицам. Иногда ей казалось, что кто-то за ней крадется следом. И тогда пряталась в подворотне, стояла, затаив дыхание, прижимаясь к промерзшим стенам домов. Уже погасли фонари, и выкатилось хмурое февральское солнце. Она не первый час бродила около университета. Вглядывалась в чужие юные лица, вслушивалась в торопливый негромкий говор. Порой чудилось, будто впереди мелькнула фигура Альгиса. И она бежала следом, расталкивая всех, кто попадался на пути. От нее с испугом отшатывались. Иногда за ее спиной раздавался смех. Он раскатывался, точно быстрый несмелый гром, в окрестных узких переулочках, ударялся о низкие своды брам и беспощадно настигал ее. Подгоняемая им, она бежала все быстрей и быстрей.
Пасмурный зимний день уже угасал, уходил в небытие. А она все кружила и кружила вокруг университетского квартала, словно привязанная, машинально переставляя давно окоченевшие ноги. Изредка останавливалась. Замирала на несколько секунд, подняв лицо вверх. Небо, сжатое крышами домов, казалось узкой серой полосой. «Точно талый истоптанный снег», – угрюмо думала она. Внезапно почудилось, что за башнями крепости эта узкая полоса ныряет в черную яму. «Так вот куда стекает капля за каплей время! Туда, в кромешную бездонную пропасть. Наверное, там притаилось прошлое». Она бегом обогнула крепость и нырнула в низко нависшую арку подворотни. Словно какая-то сила толкнула ее к маленькому флигелю в углу двора. Крадучись, обошла его вокруг. И вдруг увидела, как из дома, прямо из его стены, шагнул юноша. Рослый, с гладко зачесанными волосами, в каком-то вычурном, с высокой застежкой сюртуке. Сзади, не отставая ни на шаг, следовали два конвоира. «Альгис?!» – Хотела окликнуть его, но не решилась и в испуге ладонью зажала рот. Юношу так быстро провели мимо нее, что она даже не успела коснуться его руки. Только перехватила мимолетный взгляд. И увидела в нем такое смятение, что у нее сжалось сердце. Каким-то сверхчеловеческим чутьем она поняла, что в этот миг душа его дрогнула в неясном предчувствии смерти. «Стойте! Это мой сын! Отдайте мне его!» Ей казалось, что рот ее разрывается в крике. Но в черной яме дворового колодца слышались лишь удаляющиеся шаги. Внезапно рядом прошептал чей-то рассудочный голос: «Ты жалеешь его! А разве он думал о тебе, когда замышлял свое дело? И разве такие, как он, не должны готовить себя к смертному часу? Разве они не твердят о верности долгу, толкая других на пагубу?» Она с нена-вистью выдохнула этому рассудочному спокойному голосу: «Тварь! Трусливая тварь! Ты всегда остаешься в стороне. Потом, когда все уляжется, выползешь из своей норки и первым ринешься к столу, чтобы не упустить кусок». – «Все не могут положить голову на плаху, – с самодовольным достоинством ответил ей все тот же голос, – кто-то должен дальше прясть нить жизни». Но она уже не слушала. Она бежала следом, не видимая конвоирами. Они вели юношу мимо спящих приземистых домиков, мимо немой, продрогшей насквозь колокольни, к узорчатой заиндевелой чугунной решетке, откуда, точно узник, выглядывал дом с высоким треугольным фронтоном. Она отставала, задыхаясь от бега. А они уходили все дальше и дальше.
– Куда они ведут тебя? – Крикнула в голос Октя. Или, может, это только ей показалось, что крикнула?
– Пропустите! – Услышала внезапно властный голос.
Створки ворот приоткрылись, и ее подтолкнули к крыльцу. Тотчас в морозном воздухе глухо ахнул засов, зазвенела цепь. Ей показалось, будто попала в тюрьму.
– Пожалуйте сюда! Их высокопревосходительство генерал-губернатор Муравьев ждет вас.
Она поднялась по мраморной лестнице. Перед ней распахнули дверь, и Октя вошла в кабинет, обитый багровыми штофными обоями. «Что это? – Со страхом подумала она. – Кровь казненных и невинно загубленных?» Перед ней выплыло узкое сановитое лицо в мешочках и складках от бессонных ночей, от застарелой неизлечимой болезни, имя которой страх. Октя тотчас поняла это, ибо сама была больна той же болезнью.
– С кем имею честь? – Он приподнялся.
– Я – мать, – пробормотала Октя, – моего сына…
– Знаю вашего сына, – перебил он ее сурово, – его имя Апостол, не так ли?
– Нет, нет! – Закричала Октя. – У него другое имя. Его зовут…
